В юности твой отец не мог мне простить, что я родился раньше него. Он готов был продать свою душу дьяволу, только бы стать наследником Лэнглита. А теперь, вот парадокс, он отказывается от него, просто из упрямства, я думаю. В случае если он переживет меня, он не примет ни титула, ни денег, ни имения. Что прикажете делать мне? Если он хочет закончить жизнь в палатке в обществе львов и аборигенов, то не мне переубеждать его. Ты тоже за все эти годы не проявила ни малейшего интереса к имению, и хотя Чарльз, вероятно, сумел бы успешно управлять им, он уже больше не твой муж. Ты хочешь получить Лэнглит? Я, конечно, так сразу не предлагаю его тебе.
– Нет.
– Вот видишь. Твой отец отказывается, ты тоже. Я хочу сделать так, чтобы Порция получила его. Титул, конечно, пропадет, и тут ничего не поделаешь. Но Лэнглит всегда значил для меня гораздо больше, чем титул. Я хочу, чтобы кто-нибудь, в чьих жилах течет моя кровь, получил его и сохранил – картины, лебедей и все прочее. Я бы предпочел, чтобы это был мальчик, но поскольку его нет, пусть все получит моя дочь…
– Я не хочу, чтобы ты называл ее своей дочерью!
– Хочешь ты этого или нет, но мы оба знаем, что она – моя дочь. – В комнате стало холоднее. Гарри наклонился и пошевелил кочергой дрова в камине. Это усилие, видимо, утомило его, и Фелисия поняла, что его беспокойство за судьбу Лэнглита не было чем-то абстрактным. – Я хочу быть ее опекуном in loco parentis. Тогда она станет моей наследницей.
– Неужели ты воображаешь, что я просто возьму и отдам тебе свою собственную дочь?
– Я не думаю, что ты откажешься. Чарльз уже согласился. Зачем отказываться? Ребенок унаследует состояние и одно из лучших имений Англии. К тому же я не предлагаю отправить Порцию в Австралию или разлучить ее с родителями. Она по-прежнему будет жить здесь – где, между прочим, она абсолютно счастлива. Она считает Лэнглит своим домом, и он станет им на деле, по закону, только и всего. Она сможет навещать тебя, ты сможешь навещать ее, как сейчас, но ее дом будет здесь, со мной.
– Гарри, именно здесь, в этой комнате я не представляю, как ты можешь даже предлагать такое…
– Будь благоразумна. Я не могу изменить прошлое. Ты тоже не можешь. Она – маленькая девочка, и ей нравится здесь.
– С тобой?
– Конечно, со мной, раз я живу здесь. Она меня любит. В своем преклонном возрасте я вдруг обнаружил в себе отцовские чувства – или скорее чувства деда, которых не знал раньше.
– Робби рассердится.
– У него нет права сердиться. То, что он нашел с ребенком общий язык, или его любовь к детям – еще не повод, чтобы считать Порцию своей. К тому же, сколько времени Робби сможет уделять ребенку? Он честолюбивый, занятой человек, который, по твоему собственному признанию, редко бывает дома. Если ты согласишься на это, я обещаю подтвердить твою историю с «ренуаром». Это неплохая сделка, если подумать.
– Я хочу видеть Порцию.
– Пожалуйста.
Гарри с трудом поднялся и, шаркая, пошел к двери, сделав Фелисии знак идти за ним. Вместе они спустились в огромный античный зал с мраморным полом и расписным потолком – каприз второго лорда Лайла, который, вернувшись из поездки в Италию, решил воссоздать атмосферу Рима у себя в доме и в результате разорился. Гарри передвигался по мраморному полу очень медленно, будто боялся поскользнуться; несколько слуг сразу же появились в зале и встали в наиболее опасных местах, чтобы в случае чего помочь ему. По широкой лестнице он поднимался еще медленнее, и Фелисия заметила, что его лицо сильно побледнело, губы приобрели нездоровый фиолетовый оттенок. На полпути он остановился, чтобы перевести дух; ноги у него дрожали. Один его глаз, казалось, полностью не открывался, а другой затуманился слезами – гнева, решила Фелисия, от своей собственной беспомощности.
– Почему бы тебе не сделать здесь лифт? – спросила она. – Тебе же трудно подниматься по ступеням.
Гарри тупо посмотрел на нее здоровым глазом; дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
– Лифт? – хрипло переспросил он. – Что ты имеешь в виду? Кто ты такая, черт возьми?
Она подумала, что он шутит, но тут до нее вдруг дошло, что Гарри Лайл в этот момент не понимал, кто она такая. Может быть, у него недавно был удар?
Наконец его дыхание стало ровнее, лицо приобрело нормальный цвет, взгляд снова стал живым.
– Прости, – сказал он совершенно нормальным тоном. – Что ты сказала?
– Я сказала, что тебе надо установить лифт.
– Не надо. Во всяком случае в военное время все равно не удастся его установить, ты же знаешь. Я просто немного устал. Несколько недель назад болел гриппом. Еще не поправился окончательно.
Усилием воли он взял себя в руки и остальную часть лестницы одолел быстрее – но Фелисия не могла забыть того мгновения, когда он не узнал ее, и более того, даже не помнил, что произошло. Она не могла не думать о состоянии его разума – во время приступа внезапного умопомрачения он мог сказать что угодно или забыть о своем обещании. Учитывая все тайны, которые он хранил столько лет, перспектива была пугающей. Фелисия всегда думала о нем, как о порочном человеке, наделенном дьявольской силой, но слабый Гарри Лайл пугал ее гораздо больше.
Гарри открыл дверь в детскую, за которой их встретила няня, стоявшая на пороге с настороженным выражением лица; стекла ее пенсне неприятно поблескивали.
– Добрый вечер, мадам, – сказала она таким тоном, который свидетельствовал о ее явном нежелании вообще видеть Фелисию – но так ведут себя все няни, когда они принимают судьбу доверенного им ребенка слишком близко к сердцу. Они могут простить отсутствие отца, но мать, покинувшую ребенка, никогда.
– Добрый вечер, няня, – сказала Фелисия. – Как Порция?
– Такое волнение не пойдет ей на пользу. Она будет плохо спать ночью, помяните мое слово. Мне придется вставать и готовить ей теплое молоко. Может быть, вам лучше повидаться с ней за завтраком…
– Я должна сегодня вечером уехать, няня. Я смогла вырваться всего на полдня, понимаете. У нас с мистером Вейном напряженные репетиции. – Ей было неприятно оправдываться перед няней, учитывая, что это все равно было бессмысленно.
Няня насупилась, неодобрение сквозило в каждой черточке ее лица.
– Как вам будет угодно. Порция, дорогая! Твоя мама здесь.
Дверь открылась, и из-за нее выглянула Порция. При виде матери она сразу недовольно надулась. Фелисия почувствовала привычное сочетание страстной любви и глубокого раздражения из-за явного нежелания дочери быть более обаятельной. Она улыбнулась и раскрыла ей свои объятия, но девочка, подросшая и окрепшая, бросилась к Гарри и обняла его.
– Будь умницей, поцелуй свою маму, – сказал он. Порция с такой неохотой подчинилась, что Фелисии захотелось заплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Нет.
– Вот видишь. Твой отец отказывается, ты тоже. Я хочу сделать так, чтобы Порция получила его. Титул, конечно, пропадет, и тут ничего не поделаешь. Но Лэнглит всегда значил для меня гораздо больше, чем титул. Я хочу, чтобы кто-нибудь, в чьих жилах течет моя кровь, получил его и сохранил – картины, лебедей и все прочее. Я бы предпочел, чтобы это был мальчик, но поскольку его нет, пусть все получит моя дочь…
– Я не хочу, чтобы ты называл ее своей дочерью!
– Хочешь ты этого или нет, но мы оба знаем, что она – моя дочь. – В комнате стало холоднее. Гарри наклонился и пошевелил кочергой дрова в камине. Это усилие, видимо, утомило его, и Фелисия поняла, что его беспокойство за судьбу Лэнглита не было чем-то абстрактным. – Я хочу быть ее опекуном in loco parentis. Тогда она станет моей наследницей.
– Неужели ты воображаешь, что я просто возьму и отдам тебе свою собственную дочь?
– Я не думаю, что ты откажешься. Чарльз уже согласился. Зачем отказываться? Ребенок унаследует состояние и одно из лучших имений Англии. К тому же я не предлагаю отправить Порцию в Австралию или разлучить ее с родителями. Она по-прежнему будет жить здесь – где, между прочим, она абсолютно счастлива. Она считает Лэнглит своим домом, и он станет им на деле, по закону, только и всего. Она сможет навещать тебя, ты сможешь навещать ее, как сейчас, но ее дом будет здесь, со мной.
– Гарри, именно здесь, в этой комнате я не представляю, как ты можешь даже предлагать такое…
– Будь благоразумна. Я не могу изменить прошлое. Ты тоже не можешь. Она – маленькая девочка, и ей нравится здесь.
– С тобой?
– Конечно, со мной, раз я живу здесь. Она меня любит. В своем преклонном возрасте я вдруг обнаружил в себе отцовские чувства – или скорее чувства деда, которых не знал раньше.
– Робби рассердится.
– У него нет права сердиться. То, что он нашел с ребенком общий язык, или его любовь к детям – еще не повод, чтобы считать Порцию своей. К тому же, сколько времени Робби сможет уделять ребенку? Он честолюбивый, занятой человек, который, по твоему собственному признанию, редко бывает дома. Если ты согласишься на это, я обещаю подтвердить твою историю с «ренуаром». Это неплохая сделка, если подумать.
– Я хочу видеть Порцию.
– Пожалуйста.
Гарри с трудом поднялся и, шаркая, пошел к двери, сделав Фелисии знак идти за ним. Вместе они спустились в огромный античный зал с мраморным полом и расписным потолком – каприз второго лорда Лайла, который, вернувшись из поездки в Италию, решил воссоздать атмосферу Рима у себя в доме и в результате разорился. Гарри передвигался по мраморному полу очень медленно, будто боялся поскользнуться; несколько слуг сразу же появились в зале и встали в наиболее опасных местах, чтобы в случае чего помочь ему. По широкой лестнице он поднимался еще медленнее, и Фелисия заметила, что его лицо сильно побледнело, губы приобрели нездоровый фиолетовый оттенок. На полпути он остановился, чтобы перевести дух; ноги у него дрожали. Один его глаз, казалось, полностью не открывался, а другой затуманился слезами – гнева, решила Фелисия, от своей собственной беспомощности.
– Почему бы тебе не сделать здесь лифт? – спросила она. – Тебе же трудно подниматься по ступеням.
Гарри тупо посмотрел на нее здоровым глазом; дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
– Лифт? – хрипло переспросил он. – Что ты имеешь в виду? Кто ты такая, черт возьми?
Она подумала, что он шутит, но тут до нее вдруг дошло, что Гарри Лайл в этот момент не понимал, кто она такая. Может быть, у него недавно был удар?
Наконец его дыхание стало ровнее, лицо приобрело нормальный цвет, взгляд снова стал живым.
– Прости, – сказал он совершенно нормальным тоном. – Что ты сказала?
– Я сказала, что тебе надо установить лифт.
– Не надо. Во всяком случае в военное время все равно не удастся его установить, ты же знаешь. Я просто немного устал. Несколько недель назад болел гриппом. Еще не поправился окончательно.
Усилием воли он взял себя в руки и остальную часть лестницы одолел быстрее – но Фелисия не могла забыть того мгновения, когда он не узнал ее, и более того, даже не помнил, что произошло. Она не могла не думать о состоянии его разума – во время приступа внезапного умопомрачения он мог сказать что угодно или забыть о своем обещании. Учитывая все тайны, которые он хранил столько лет, перспектива была пугающей. Фелисия всегда думала о нем, как о порочном человеке, наделенном дьявольской силой, но слабый Гарри Лайл пугал ее гораздо больше.
Гарри открыл дверь в детскую, за которой их встретила няня, стоявшая на пороге с настороженным выражением лица; стекла ее пенсне неприятно поблескивали.
– Добрый вечер, мадам, – сказала она таким тоном, который свидетельствовал о ее явном нежелании вообще видеть Фелисию – но так ведут себя все няни, когда они принимают судьбу доверенного им ребенка слишком близко к сердцу. Они могут простить отсутствие отца, но мать, покинувшую ребенка, никогда.
– Добрый вечер, няня, – сказала Фелисия. – Как Порция?
– Такое волнение не пойдет ей на пользу. Она будет плохо спать ночью, помяните мое слово. Мне придется вставать и готовить ей теплое молоко. Может быть, вам лучше повидаться с ней за завтраком…
– Я должна сегодня вечером уехать, няня. Я смогла вырваться всего на полдня, понимаете. У нас с мистером Вейном напряженные репетиции. – Ей было неприятно оправдываться перед няней, учитывая, что это все равно было бессмысленно.
Няня насупилась, неодобрение сквозило в каждой черточке ее лица.
– Как вам будет угодно. Порция, дорогая! Твоя мама здесь.
Дверь открылась, и из-за нее выглянула Порция. При виде матери она сразу недовольно надулась. Фелисия почувствовала привычное сочетание страстной любви и глубокого раздражения из-за явного нежелания дочери быть более обаятельной. Она улыбнулась и раскрыла ей свои объятия, но девочка, подросшая и окрепшая, бросилась к Гарри и обняла его.
– Будь умницей, поцелуй свою маму, – сказал он. Порция с такой неохотой подчинилась, что Фелисии захотелось заплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128