Она попыталась вспомнить окончание вечеринки. У нее были туманные воспоминания о том, как она кружилась все быстрее и быстрее то с одним партнером, то с другим; где-то в стороне мелькало лицо Марти Куика, старавшегося ее удержать… Но что она помнила яснее всего, к сожалению, так это лицо Робби за мгновение перед тем, как ему удалось рассмеяться.
Браво, Робби! – хотелось ей закричать. Как всегда, он безупречно разыграл спектакль и, как всегда, обманул ее ожидания. Она обратилась к нему самым непристойным образом, как только могла, с криком неутоленной страсти, отчаяния, боли и – как всегда добилась лишь того, что унизила его. А она хотела вывести его из себя и таким образом разбудить в нем любовь, но вместо этого получила неизменную вежливость, всепрощение, заботливое внимание, с которым он проводил ее наверх и уложил в постель.
Она беспокойно металась на кровати, перепачкав подушки гримом, хотя обычно даже мысль о следах помады или туши на свежевыстиранном постельном белье была ей невыносима. Она скорее ходила бы в грязном нижнем белье или надела пару чулок со спустившейся петлей…
Фелисия оглядела комнату. Ее одежда была аккуратно сложена на стуле. Робби умело раздел ее. Она закрыла глаза и попыталась представить себе эту сцену. Она была уверена, что доктор Фогель тоже был здесь – она вспомнила его открытое лицо, вспотевшее от танцев, или, может быть, от мысли об ударе по его профессиональной репутации, когда он делал ей укол. Ей показалось, что она видела Рэнди Брукса рядом, и Марти Куика. Были ли они здесь, когда Робби снимал с нее одежду? По какой-то причине ей была отвратительна мысль, что Брукс мог видеть ее обнаженной. Марти был не в счет, но представив себе, как бледное лицо Брукса склоняется над ней, она поежилась.
Пошатываясь, она встала с постели, накинула халат, прошла в ванную и включила свет. Отражение в зеркале ее собственного лица поразило Фелисию – опухшие глаза, всклокоченные волосы, размазанный грим. Она умылась и причесалась, и сказала себе, что должна найти Робби и предстать перед ним. Об извинениях не могло быть и речи – она зашла слишком далеко, чтобы просить прощения, – но, может быть, если она, ничего не говоря, будет просто стоять перед ним со слезами на глазах, он простит ее. Ей было невыносимо хоть на минуту оставаться одной в этом снятом на время особняке, который она никогда не считала своим «домом». Серия просчетов, ошибок, неудач постепенно привела их сюда, как будто они старались убежать от несчастья, перебираясь все дальше и дальше на запад, пока не оказались на тихоокеанском побережье.
Алекс Корда, живший в эмиграции в Голливуде, рассказывал им, что в свой первый приезд сюда, в начале тридцатых годов, он снимал дом в Малибу и иногда находил по утрам на пляже аккуратно сложенную одежду и обувь людей, которые просто уплывали в океан, чтобы умереть – бедняги устремлялись на запад в погоне за мечтой о счастье и успехе, а преодолев сотни миль, не находили ни того ни другого. Корда вернулся в Беверли-Хиллз, боясь, что однажды ночью он может последовать их примеру.
– Там прекрасные закаты, – говорил он, описывая Малибу, – но у меня всегда было ощущение, будто я стою над пропастью.
Робби тогда посмеялся, но Фелисия прекрасно поняла, чего боялся Корда.
Ее мать, вероятно, чувствовала то же самое, когда они отправились жить в Кению. Видимо, родители Фелисии полагали, что их испортившиеся в Лондоне отношения наладятся, стоит им уехать подальше. Только под ярким экваториальным солнцем Найроби ее отец наконец вынужден был признать свою несостоятельность как фермер и бизнесмен и последовавший за тем полный развал их семейной жизни. До самого своего конца он верил, что если бы они уехали дальше, в Родезию или Южную Африку, их брак мог бы выстоять, но это была только одна из многих иллюзий, которыми он утешал себя, когда напивался.
Фелисия вспомнила, как он бодро сказал, стоя среди их вещей, приготовленных к погрузке на корабль – «начинаем новую жизнь». Он трогательно верил в новую жизнь, и эту веру унаследовала Фелисия вместе с неспособностью по-настоящему начать ее. Она мечтала вернуться к какому-то неясному ей самой поворотному моменту, от которого пошли все неприятности, но чем больше она думала о нем, тем неопределеннее он оказывался. Она надеялась начать новую жизнь, выходя замуж за Чарльза, и стереть все то дурное, что произошло с ней, когда она вернулась в Англию, чтобы жить у дяди Гарри и его жены. Когда это не сработало, она решила начать все сначала, когда родилась Порция. Став подающей надежды молодой актрисой, она на какое-то время решила, что это и есть новая жизнь, но самой резкой переменой в ее жизни был уход от Чарльза к Робби – действительно драматическое начало новой жизни, которое тоже оказалось иллюзией.
Доктор Фогель твердил ей о необходимости держать свою жизнь под контролем, но не мог предложить магической формулы, как это сделать, а сама Фелисия считала, что ее жизнь постоянно была под контролем – под контролем прошлого, ее собственных ошибок, ошибок Робби, целой цепи ошибок, больших и мелких, которую она была не в силах разорвать.
Фелисия вышла в коридор, решив, что Робби сидит где-то внизу, размышляя в одиночестве о событиях вчерашнего вечера. Как большинство особняков в Беверли-Хиллз, их дом имел несколько гостиных. В нем не было главной комнаты, не было одной общей гостиной, где вся семья могла бы собираться у камина. Можно было переходить из одной гостиной в другую, пока ты не оказывался на другой стороне дома у стеклянных дверей, ведущих к бассейну. Это выглядело так, будто идешь по вестибюлю большого отеля – настолько похоже, что Фелисия иногда удивлялась, что не видит здесь посторонних людей, сидящих в креслах с газетой в руках, или идущих ей навстречу в сопровождении коридорного. Не безликость ли этого дома постепенно сводила ее с ума? Вполне возможно, сказала она себе, спокойно принимая возможность того, что она действительно сходит с ума.
Внизу она помедлила. Комнаты были слабо освещены и украшены большими зеркалами. Огромная, громоздкая мебель отражалась в них. Фелисия возненавидела этот дом с первого взгляда, хотя он находился в престижной части Беверли-Хиллз и принадлежал Аарону Даймонду до того, как он переехал повыше на склон холма, чтобы быть ближе к продюсерам и подальше от своих клиентов. Здесь было слишком много сверкающей полировки, слишком много позолоты, декоративных элементов и раскрашенных подо что-то поверхностей, как будто декоратор задался целью доказать, что можно заставить что угодно выглядеть как малахит, или мрамор, или ляпис-лазурь. Фелисия не представляла себе, в какой комнате может находиться Робби, пока не услышала тихие голоса и не увидела огонек сигареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128