Вейн почувствовал смущение. Юбка у Фелисии задралась, обнажив верх одного чулка вместе с резинкой и несколько дюймов бледной кожи. Фогель – врач, говорил себе Вейн, человеческое тело – его профессия. Он осматривал Фелисию, когда она только прибыла в клинику, прикладывал стетоскоп к ее голой груди. Вид небольшого участка открытого бедра Фелисии это мелочь по сравнению с тем, что Фогель уже видел. Все же Вейну было неловко, как будто он участвовал в низкопробном порнографическом спектакле, где доктор Фогель со своей дурацкой трубкой выступал в роли зрителя.
Вейн попытался немного отстраниться, но он уже был прижат к краю дивана, а Фелисия дюйм за дюймом все придвигалась к нему, пока ее рука не легла ему на талию. Он почувствовал, как ее пальцы щекочут его бок, играя с пуговицами на его подтяжках – «помочах», как их называют американцы.
– Ты мог разбиться, мой бедный Робби, – прошептала она низким грудным голосом.
– В тот момент я об этом не думал, – сказал он. Он предполагал лишь изобразить несчастный случай и притвориться, что ушибся, и был удивлен, когда приземлился так неудачно, что по-настоящему вскрикнул от боли. Театр был чем-то сродни войне – он требовал мужества, ловкости, дисциплины, а иногда и отчаянных поступков, риска. Одного взгляда в лицо Фелисии тогда было достаточно, чтобы он понял, что игра окончена и единственный способ спасти ее репутацию – их репутацию – инсценировать несчастный случай.
– Это был такой мужественный поступок. И ты совершил его ради меня! – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя, Робби, милый. Ты ведь знаешь об этом, правда?
– Знаю.
– Я вела себя как эгоистичная дура, верно? Нет-нет, это правда, не возражай.
Он пожал плечами, но на самом деле он и не собирался возражать. За последние несколько месяцев Фелисия действительно превратила его жизнь в кошмар своим плохим настроением, ссорами, непрофессиональным поведением на сцене, отказом принимать в расчет напряжение, в котором он находился. Вейн непосредственно взял на себя всю ответственность за постановку: за участвовавших в ней актеров, небольшую армию работников сцены и техников, три контейнера с декорациями и костюмами. Они кочевали из города в город по Соединенным Штатам, получая в награду лишь полупустые залы и обидные отзывы в прессе, постепенно проедая все свои сбережения.
– Это провал, признайся, приятель, – с клинической точностью поставил диагноз Марти Куик в Чикаго, в самом начале их турне. Он посоветовал отменить гастроли, но Вейн упрямо возражал и, как оказалось, напрасно. Проработав всю ночь, он сократил пьесу, завершив ее словами умирающей Джульетты, как это часто делали постановщики викторианской эпохи – выбросив почти две сотни строк и моральный урок, который, по замыслу Шекспира, должны были извлечь и зрители – и согласился с предложением Куика одеть Фелисию в неприлично прозрачную ночную рубашку в сцене в спальне, где она прощается с Ромео.
Но это не помогло. Публика по-прежнему смеялась в неподходящие моменты, невнимательно слушала длинные монологи и рано покидала зал, чтобы успеть на поезд или автобус. Не хватало какой-то искры или, возможно, идея самоубийства во имя любви казалась людям абсурдной, когда в мире шла война.
– Дерьмо, – заявил Марти Куик, очевидно, не знавший сюжет пьесы, на генеральной репетиции. – Ромео – придурок, заколовший себя из-за девчонки! Было бы из-за чего. Нашел бы себе другую: они все устроены одинаково.
– Ты прощаешь меня? – заглядывая ему в глаза, спросила наконец Фелисия. Она взяла его руку в свои и всем своим видом изображала ласковую кошечку. Вейн почувствовал, что скользит по привычной наклонной плоскости. И хотя он любил ее, он не простил – не мог простить ее, – но в присутствии доктора Фогеля в этом нельзя было признаться.
В прежние времена их ссоры заканчивались необузданными приступами страстного секса, после чего наступало примирение. Теперь ссоры приводили просто к взаимному опустошению, падению без взлета.
– Ничего страшного, дорогая, – успокаивающим тоном сказал он, чувствуя, как ее рука все крепче сжимает его руку, так что ногти впиваются ему в кожу. Это было не самое великодушное прощение, но другого он предложить не мог.
– Спасибо, любимый. – Она сильнее сжала его руку. – Мне очень жаль, что мы провалились, но теперь этот кошмар кончился, правда? Ты будешь сниматься в своей пиратской картине. Я тоже найду что-нибудь. Продержимся, верно?
– Конечно, продержимся, дорогая, – сказал он. – Главное – чтобы ты скорее вернулась домой.
Само это слово вызывало в нем острую боль как нож в сердце. «Дом» для него – это дубы и розы в саду, а не пальмы и бугенвиллии; влажный туман над улицей Хеймаркет, а не яркое солнце над бульварами Голливуд и Вайн; терпеливые люди, стоящие в очереди за билетами на Шекспира, а не те, что считают «Ромео и Джульетту» слишком затянутой, слишком романтичной или просто откровенно глупой пьесой. «Дом» – это Англия, и он страстно хотел оказаться там – фактически, он жалел, что приехал в Америку.
– Мы справимся, Лисия, сердце мое, – успокоил он ее. – Снимемся в паре картин – заработаем достаточно денег и начнем расплачиваться с долгами.
– О Боже, – простонала Фелисия. – Деньги. Как я ненавижу говорить о них!
Совершенно верно, подумал Вейн. Отношение Фелисии к деньгам было чисто аристократическим – она была расточительна и считала, что Господь не оставит ее без средств к существованию.
Вейн обвинял себя в том, что не пытался контролировать ее расходы, но обычно он даже не решался заговорить с ней об этом. У них и без того было много других поводов для споров.
– А этот номер… – она в отчаянии обвела взглядом комнату, как будто лично платила за каждый предмет обстановки, – должно быть, стоит целое состояние!
Вейн с удовлетворением отметил испуганное выражение, появившееся на бледном лице доктора Фогеля.
– Не беспокойся, родная, – сказал он. – Честно сказать, Рэнди Брукс обещал помощь, если понадобится.
На глаза Фелисии навернулись слезы.
– О какой милый, милый человек! Как любезно! Какой замечательный жест! Мы должны что-нибудь для него сделать, Робби, дорогой. – Она на минуту задумалась. – Я знаю, что мы сделаем. Мы устроим вечеринку.
Фелисия оживилась, ее глаза засияли сквозь слезы, на щеках появился естественный румянец.
– Мы пригласим всех наших друзей, хорошо? Устроим настоящий праздник. Поставим на лужайке полосатую палатку, зажжем свечи, а мистер Фудзита приготовит букеты цветов. О Робби, я не танцевала целую вечность! А в бассейне непременно должны плавать цветы. Интересно, мистер Фудзита сможет найти кувшинки… – Она перевела дух. – И милый доктор Фогель с женой должен прийти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Вейн попытался немного отстраниться, но он уже был прижат к краю дивана, а Фелисия дюйм за дюймом все придвигалась к нему, пока ее рука не легла ему на талию. Он почувствовал, как ее пальцы щекочут его бок, играя с пуговицами на его подтяжках – «помочах», как их называют американцы.
– Ты мог разбиться, мой бедный Робби, – прошептала она низким грудным голосом.
– В тот момент я об этом не думал, – сказал он. Он предполагал лишь изобразить несчастный случай и притвориться, что ушибся, и был удивлен, когда приземлился так неудачно, что по-настоящему вскрикнул от боли. Театр был чем-то сродни войне – он требовал мужества, ловкости, дисциплины, а иногда и отчаянных поступков, риска. Одного взгляда в лицо Фелисии тогда было достаточно, чтобы он понял, что игра окончена и единственный способ спасти ее репутацию – их репутацию – инсценировать несчастный случай.
– Это был такой мужественный поступок. И ты совершил его ради меня! – Она поцеловала его в щеку. – Я люблю тебя, Робби, милый. Ты ведь знаешь об этом, правда?
– Знаю.
– Я вела себя как эгоистичная дура, верно? Нет-нет, это правда, не возражай.
Он пожал плечами, но на самом деле он и не собирался возражать. За последние несколько месяцев Фелисия действительно превратила его жизнь в кошмар своим плохим настроением, ссорами, непрофессиональным поведением на сцене, отказом принимать в расчет напряжение, в котором он находился. Вейн непосредственно взял на себя всю ответственность за постановку: за участвовавших в ней актеров, небольшую армию работников сцены и техников, три контейнера с декорациями и костюмами. Они кочевали из города в город по Соединенным Штатам, получая в награду лишь полупустые залы и обидные отзывы в прессе, постепенно проедая все свои сбережения.
– Это провал, признайся, приятель, – с клинической точностью поставил диагноз Марти Куик в Чикаго, в самом начале их турне. Он посоветовал отменить гастроли, но Вейн упрямо возражал и, как оказалось, напрасно. Проработав всю ночь, он сократил пьесу, завершив ее словами умирающей Джульетты, как это часто делали постановщики викторианской эпохи – выбросив почти две сотни строк и моральный урок, который, по замыслу Шекспира, должны были извлечь и зрители – и согласился с предложением Куика одеть Фелисию в неприлично прозрачную ночную рубашку в сцене в спальне, где она прощается с Ромео.
Но это не помогло. Публика по-прежнему смеялась в неподходящие моменты, невнимательно слушала длинные монологи и рано покидала зал, чтобы успеть на поезд или автобус. Не хватало какой-то искры или, возможно, идея самоубийства во имя любви казалась людям абсурдной, когда в мире шла война.
– Дерьмо, – заявил Марти Куик, очевидно, не знавший сюжет пьесы, на генеральной репетиции. – Ромео – придурок, заколовший себя из-за девчонки! Было бы из-за чего. Нашел бы себе другую: они все устроены одинаково.
– Ты прощаешь меня? – заглядывая ему в глаза, спросила наконец Фелисия. Она взяла его руку в свои и всем своим видом изображала ласковую кошечку. Вейн почувствовал, что скользит по привычной наклонной плоскости. И хотя он любил ее, он не простил – не мог простить ее, – но в присутствии доктора Фогеля в этом нельзя было признаться.
В прежние времена их ссоры заканчивались необузданными приступами страстного секса, после чего наступало примирение. Теперь ссоры приводили просто к взаимному опустошению, падению без взлета.
– Ничего страшного, дорогая, – успокаивающим тоном сказал он, чувствуя, как ее рука все крепче сжимает его руку, так что ногти впиваются ему в кожу. Это было не самое великодушное прощение, но другого он предложить не мог.
– Спасибо, любимый. – Она сильнее сжала его руку. – Мне очень жаль, что мы провалились, но теперь этот кошмар кончился, правда? Ты будешь сниматься в своей пиратской картине. Я тоже найду что-нибудь. Продержимся, верно?
– Конечно, продержимся, дорогая, – сказал он. – Главное – чтобы ты скорее вернулась домой.
Само это слово вызывало в нем острую боль как нож в сердце. «Дом» для него – это дубы и розы в саду, а не пальмы и бугенвиллии; влажный туман над улицей Хеймаркет, а не яркое солнце над бульварами Голливуд и Вайн; терпеливые люди, стоящие в очереди за билетами на Шекспира, а не те, что считают «Ромео и Джульетту» слишком затянутой, слишком романтичной или просто откровенно глупой пьесой. «Дом» – это Англия, и он страстно хотел оказаться там – фактически, он жалел, что приехал в Америку.
– Мы справимся, Лисия, сердце мое, – успокоил он ее. – Снимемся в паре картин – заработаем достаточно денег и начнем расплачиваться с долгами.
– О Боже, – простонала Фелисия. – Деньги. Как я ненавижу говорить о них!
Совершенно верно, подумал Вейн. Отношение Фелисии к деньгам было чисто аристократическим – она была расточительна и считала, что Господь не оставит ее без средств к существованию.
Вейн обвинял себя в том, что не пытался контролировать ее расходы, но обычно он даже не решался заговорить с ней об этом. У них и без того было много других поводов для споров.
– А этот номер… – она в отчаянии обвела взглядом комнату, как будто лично платила за каждый предмет обстановки, – должно быть, стоит целое состояние!
Вейн с удовлетворением отметил испуганное выражение, появившееся на бледном лице доктора Фогеля.
– Не беспокойся, родная, – сказал он. – Честно сказать, Рэнди Брукс обещал помощь, если понадобится.
На глаза Фелисии навернулись слезы.
– О какой милый, милый человек! Как любезно! Какой замечательный жест! Мы должны что-нибудь для него сделать, Робби, дорогой. – Она на минуту задумалась. – Я знаю, что мы сделаем. Мы устроим вечеринку.
Фелисия оживилась, ее глаза засияли сквозь слезы, на щеках появился естественный румянец.
– Мы пригласим всех наших друзей, хорошо? Устроим настоящий праздник. Поставим на лужайке полосатую палатку, зажжем свечи, а мистер Фудзита приготовит букеты цветов. О Робби, я не танцевала целую вечность! А в бассейне непременно должны плавать цветы. Интересно, мистер Фудзита сможет найти кувшинки… – Она перевела дух. – И милый доктор Фогель с женой должен прийти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128