Вероятно, ему было стыдно после того, что произошло.
– Ты лжешь. Ты был с Пентекостом. Что, это новый Рэнди Брукс? – пожаловалась она.
Вейн почувствовал, будто его ударили между ног. Они никогда открыто не обсуждали Рэнди. Каждый из них понимал, что его имя стало для них табу.
– Рэнди Брукс? – спросил он, разыграв удивление. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Понимаешь, черт бы тебя побрал. Ты прекрасно помнишь, что было между вами в Калифорнии, и я это тоже знаю.
– Я тебя не понимаю. Мы с Рэнди были – и остаемся – друзьями.
Фелисия вскочила с постели, сбросила с себя ночную сорочку и встала перед ним, обнаженная, живое воплощение упрека.
– Посмотри на меня! – закричала она. – Что со мной случилось? – Она резко, с горечью засмеялась, так что Вейн испугался, как бы этот смех не услышала горничная и не вошла, чтобы поинтересоваться, в чем дело. – Нет, – поправила она себя, – что произошло с тобой? Как ты мог предпочесть Рэнди Брукса мне?
Она стояла неподвижно, слезы текли у нее по щекам, грудь вздымалась. Для некоторых женщин предстать перед кем-то обнаженными ничего не значило, но у Фелисии было сильно развито чувством стыдливости, которое не изменяло ей даже в минуты страсти. Вейн знал, что ее появление обнаженной перед ним было либо проявлением агрессивности, либо первым признаком приближающегося нервного срыва.
Он взглянул на нее холодным взглядом, будто ее нагота нисколько его не интересовала.
– Возьми себя в руки, – строго сказал он. – Что бы ты ни думала, меня совершенно не интересуют ни молодые люди, ни мужчины. Рэнди Брукс был и остается моим другом, талантом которого я восхищаюсь. Гиллам Пентекост – просто молодой человек, чьи способности, несмотря на эту разгромную рецензию, я высоко ценю. Я не настраивал его на подобную рецензию, и обязательно серьезно поговорю с ним об этом. Однако он имеет полное право на собственное мнение, и если честно говорить, мы с тобой выслушивали и более неприятные вещи о своей игре, и от более маститых критиков. А сейчас быстро надень халат.
Но Фелисия не тронулась с места.
– Робби, – сказала она спокойным тоном, который сулил неприятности, – когда я вернулась после лечения в Нью-Йорке, мы ведь занимались любовью, как в старое время, в нашем номере отеля «Савой», помнишь?
– Помню, конечно.
– Тогда я подумала, что у нас с тобой все будет хорошо.
– У нас в самом деле все хорошо, Лисия. Она покачала головой.
Удивительно, подумал он, Фелисии тридцать три года, а она выглядит как семнадцатилетняя. Переживания делали ее еще более юной и хрупкой. Когда она повернула голову, ее черные локоны рассыпались у нее по плечам, совсем как у молоденькой девушки. Без косметики ее губы были как коралл, кожа была цвета слоновой кости, чистая, без единой морщинки, безупречно гладкая.
– Тебе лучше принять ванну и одеться, – как можно мягче сказал он. – Что бы мы ни думали о проклятой рецензии Пентекоста, пьеса требует доработки. В этом он прав. Мы будем репетировать, пока не исправим все недостатки.
– Робби, – тихо произнесла Фелисия, – к черту пьесу. Давай займемся любовью. Прямо сейчас.
Как легко можно купить один день спокойствия, подумал Вейн, но он не собирался так легко уступать ей. Он устал постоянно стараться жить согласно ее представлениям о нем – устал играть роль великого любовника. Он жаждал изменения сюжета – хотел настоящей семьи и детей…
– Одевайся и пойдем завтракать, – сказал он. – Нам предстоит работа.
На мгновение ему показалось, что она собирается молча подчиниться ему. Но Фелисия стремительно бросилась вперед, выхватила у него из рук газету и начала рвать ее в мелкие клочья и выбрасывать на улицу через открытое окно.
Вейн протянул руку, чтобы удержать ее. Он не хотел, чтобы богобоязненный рабочий люд Манчестера, подняв голову, увидел в окне гостиницы обнаженную Фелисию Лайл, в час пик выбрасывающую на улицу обрывки «Манчестер Гардиан». Более того, он опасался, что она может начать выкрикивать всевозможные обвинения в его адрес перед толпой людей внизу – хотя мало вероятно, что ее могли услышать в шуме уличного движения. Независимо от истинных причин его поступка – Вейн сам не мог бы сказать, что именно побудило его к действию, – он схватил Фелисию за руку и потащил прочь от окна.
Совершенно неожиданно она набросилась на него с быстротой разъяренной кошки. Прежде чем он успел разгадать ее намерения, он почувствовал, как ее ногти впились ему в лицо. У него защипало глаза; он подумал, что она ослепила его. На щеках выступила кровь, смешанная со слезами от внезапной боли и шока. Хотя туман застилал ему глаза, он видел абсолютно бесстрастное лицо Фелисии. Он ожидал увидеть гнев, искаженные черты, сверкающие глаза – именно так эта сцена была бы разыграна в театре, – но лицо Фелисии выражало лишь спокойную решимость, как будто выцарапать ему глаза было главной ее задачей. Он выпустил ее руку и увидел, что она готова вновь броситься на него. Не раздумывая, он сделал шаг вперед и ударил ее с такой силой, что ощутил острую боль во всей своей руке от локтя до плечевого сустава.
Он никогда не бил ее прежде. Он вообще никогда не бил женщину. Более того, с тех пор как он вышел из детского возраста, он ни разу в гневе не ударил ни одного человека. Он привык изображать жестокость на сцене, – но в реальной жизни не мог представить себе, что что-то могло заставить его нанести удар – и тем не менее он только что ударил Фелисию, да так, что чуть не сломал себе руку. У него стало тоскливо на душе из-за своего отвратительного поступка, из-за страшной бездны, в которую вдруг провалилась его жизнь. Если бы они оба были пьяны, тогда это можно было бы еще как-то оправдать, но при свете холодного серого утра этот поступок выглядел неприличным, непростительным. Он ударил Лисию кулаком, и она отлетела в угол комнаты. Он вполне мог убить ее.
Фелисия лежала на полу возле кровати и всхлипывала.
– Я никогда не думала, что ты это сделаешь, – прошептала она.
– Я тоже не думал.
Она приподнялась – у него не возникло желания помочь ей или вообще дотронуться до нее.
На правой щеке у нее начал проступать синяк, а на лбу была глубокая рана: вероятно, при падении она сильно обо что-то ударилась.
– Ты мог убить меня, – сказала она, прижимая ко лбу носовой платок, чтобы остановить кровь.
Вейн пошел в ванную, принес полотенце и подал его ей.
– Да, – спокойно сказал он, – мог. Мне кажется, мы вели себя не самым лучшим образом, такое неистовство было явно излишним. Я думаю, мы не допустим, чтобы это повторилось, правда?
– Конечно. – Она усмехнулась. – Знаешь, некоторые люди считают проявление жестокости очень сексуальным.
Он помог ей лечь в постель. Царапина начала кровоточить не на шутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Ты лжешь. Ты был с Пентекостом. Что, это новый Рэнди Брукс? – пожаловалась она.
Вейн почувствовал, будто его ударили между ног. Они никогда открыто не обсуждали Рэнди. Каждый из них понимал, что его имя стало для них табу.
– Рэнди Брукс? – спросил он, разыграв удивление. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Понимаешь, черт бы тебя побрал. Ты прекрасно помнишь, что было между вами в Калифорнии, и я это тоже знаю.
– Я тебя не понимаю. Мы с Рэнди были – и остаемся – друзьями.
Фелисия вскочила с постели, сбросила с себя ночную сорочку и встала перед ним, обнаженная, живое воплощение упрека.
– Посмотри на меня! – закричала она. – Что со мной случилось? – Она резко, с горечью засмеялась, так что Вейн испугался, как бы этот смех не услышала горничная и не вошла, чтобы поинтересоваться, в чем дело. – Нет, – поправила она себя, – что произошло с тобой? Как ты мог предпочесть Рэнди Брукса мне?
Она стояла неподвижно, слезы текли у нее по щекам, грудь вздымалась. Для некоторых женщин предстать перед кем-то обнаженными ничего не значило, но у Фелисии было сильно развито чувством стыдливости, которое не изменяло ей даже в минуты страсти. Вейн знал, что ее появление обнаженной перед ним было либо проявлением агрессивности, либо первым признаком приближающегося нервного срыва.
Он взглянул на нее холодным взглядом, будто ее нагота нисколько его не интересовала.
– Возьми себя в руки, – строго сказал он. – Что бы ты ни думала, меня совершенно не интересуют ни молодые люди, ни мужчины. Рэнди Брукс был и остается моим другом, талантом которого я восхищаюсь. Гиллам Пентекост – просто молодой человек, чьи способности, несмотря на эту разгромную рецензию, я высоко ценю. Я не настраивал его на подобную рецензию, и обязательно серьезно поговорю с ним об этом. Однако он имеет полное право на собственное мнение, и если честно говорить, мы с тобой выслушивали и более неприятные вещи о своей игре, и от более маститых критиков. А сейчас быстро надень халат.
Но Фелисия не тронулась с места.
– Робби, – сказала она спокойным тоном, который сулил неприятности, – когда я вернулась после лечения в Нью-Йорке, мы ведь занимались любовью, как в старое время, в нашем номере отеля «Савой», помнишь?
– Помню, конечно.
– Тогда я подумала, что у нас с тобой все будет хорошо.
– У нас в самом деле все хорошо, Лисия. Она покачала головой.
Удивительно, подумал он, Фелисии тридцать три года, а она выглядит как семнадцатилетняя. Переживания делали ее еще более юной и хрупкой. Когда она повернула голову, ее черные локоны рассыпались у нее по плечам, совсем как у молоденькой девушки. Без косметики ее губы были как коралл, кожа была цвета слоновой кости, чистая, без единой морщинки, безупречно гладкая.
– Тебе лучше принять ванну и одеться, – как можно мягче сказал он. – Что бы мы ни думали о проклятой рецензии Пентекоста, пьеса требует доработки. В этом он прав. Мы будем репетировать, пока не исправим все недостатки.
– Робби, – тихо произнесла Фелисия, – к черту пьесу. Давай займемся любовью. Прямо сейчас.
Как легко можно купить один день спокойствия, подумал Вейн, но он не собирался так легко уступать ей. Он устал постоянно стараться жить согласно ее представлениям о нем – устал играть роль великого любовника. Он жаждал изменения сюжета – хотел настоящей семьи и детей…
– Одевайся и пойдем завтракать, – сказал он. – Нам предстоит работа.
На мгновение ему показалось, что она собирается молча подчиниться ему. Но Фелисия стремительно бросилась вперед, выхватила у него из рук газету и начала рвать ее в мелкие клочья и выбрасывать на улицу через открытое окно.
Вейн протянул руку, чтобы удержать ее. Он не хотел, чтобы богобоязненный рабочий люд Манчестера, подняв голову, увидел в окне гостиницы обнаженную Фелисию Лайл, в час пик выбрасывающую на улицу обрывки «Манчестер Гардиан». Более того, он опасался, что она может начать выкрикивать всевозможные обвинения в его адрес перед толпой людей внизу – хотя мало вероятно, что ее могли услышать в шуме уличного движения. Независимо от истинных причин его поступка – Вейн сам не мог бы сказать, что именно побудило его к действию, – он схватил Фелисию за руку и потащил прочь от окна.
Совершенно неожиданно она набросилась на него с быстротой разъяренной кошки. Прежде чем он успел разгадать ее намерения, он почувствовал, как ее ногти впились ему в лицо. У него защипало глаза; он подумал, что она ослепила его. На щеках выступила кровь, смешанная со слезами от внезапной боли и шока. Хотя туман застилал ему глаза, он видел абсолютно бесстрастное лицо Фелисии. Он ожидал увидеть гнев, искаженные черты, сверкающие глаза – именно так эта сцена была бы разыграна в театре, – но лицо Фелисии выражало лишь спокойную решимость, как будто выцарапать ему глаза было главной ее задачей. Он выпустил ее руку и увидел, что она готова вновь броситься на него. Не раздумывая, он сделал шаг вперед и ударил ее с такой силой, что ощутил острую боль во всей своей руке от локтя до плечевого сустава.
Он никогда не бил ее прежде. Он вообще никогда не бил женщину. Более того, с тех пор как он вышел из детского возраста, он ни разу в гневе не ударил ни одного человека. Он привык изображать жестокость на сцене, – но в реальной жизни не мог представить себе, что что-то могло заставить его нанести удар – и тем не менее он только что ударил Фелисию, да так, что чуть не сломал себе руку. У него стало тоскливо на душе из-за своего отвратительного поступка, из-за страшной бездны, в которую вдруг провалилась его жизнь. Если бы они оба были пьяны, тогда это можно было бы еще как-то оправдать, но при свете холодного серого утра этот поступок выглядел неприличным, непростительным. Он ударил Лисию кулаком, и она отлетела в угол комнаты. Он вполне мог убить ее.
Фелисия лежала на полу возле кровати и всхлипывала.
– Я никогда не думала, что ты это сделаешь, – прошептала она.
– Я тоже не думал.
Она приподнялась – у него не возникло желания помочь ей или вообще дотронуться до нее.
На правой щеке у нее начал проступать синяк, а на лбу была глубокая рана: вероятно, при падении она сильно обо что-то ударилась.
– Ты мог убить меня, – сказала она, прижимая ко лбу носовой платок, чтобы остановить кровь.
Вейн пошел в ванную, принес полотенце и подал его ей.
– Да, – спокойно сказал он, – мог. Мне кажется, мы вели себя не самым лучшим образом, такое неистовство было явно излишним. Я думаю, мы не допустим, чтобы это повторилось, правда?
– Конечно. – Она усмехнулась. – Знаешь, некоторые люди считают проявление жестокости очень сексуальным.
Он помог ей лечь в постель. Царапина начала кровоточить не на шутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128