К этому гиганту, державшему ее в плену и унижавшему своими поучениями, она испытывала какое-то двойственное чувство, которое в эту минуту приняла сгоряча за острую ненависть. И уж конечно, если бы только могла, она бы его убила. – Кало, я тебя ненавижу! – крикнула она ему в лицо.
– А я тебя уважаю, – улыбка сменилась выражением непреклонной суровости. Он стиснул зубы, на скулах заиграли желваки. – Я уважаю тебя, потому что ты из рода Монреале, а я питаю глубокую признательность к твоей семье. – Он разжал пальцы и выпустил ее руку.
– И все? – лукаво спросила она. Теперь она не только поставила его на место, но и восстановила свое превосходство.
– Ты нанесла вред всем, Аннализа, – впервые, обращаясь к ней, он назвал ее по имени. – Ты причинила боль отцу. И себе самой.
– А тебе? – дерзко и вызывающе спросила она.
Первый луч солнца позолотил стены комнаты.
– Я не в счет, – прошептал он с тайной грустью в голосе. – Я здесь только для того, чтобы тебя защитить.
– От кого? – дразнила она его, пользуясь своим преимуществом.
– Есть вещи, которые словами не объяснишь, – рассудительно произнес он. – Я не за тем сюда пришел, чтобы с тобой разговаривать. Я хочу, чтобы ты и этот американец все рассказали барону. Избавьте меня от неблагодарной роли доносчика.
Ветер принес в комнату запах полей, и Аннализа поежилась.
– Неужели ты способен унизиться до такой степени? – спросила она, глядя на него с презрением.
– Только если бы меня вынудили, – смутился он.
– Да тебе-то что за дело? – вновь атаковала она.
На сильном и мужественном лице юноши проступила глубокая печаль.
– Я тебя защищаю ради имени, которое ты носишь, – тяжело вздохнув, ответил он.
– Ты меня любишь, Кало, – прошептала Аннализа, внезапно осененная вспыхнувшей, как молния, догадкой.
– Ты с ума сошла! – воскликнул он, обороняясь изо всех сил.
– Мой верный рыцарь меня любит, – сказала она, обволакивая его бархатистым взглядом своих сумрачных глаз. – Мой воин меня любит и мучается от ревности.
Она протянула руки к лицу Кало и потянулась губами к его губам. Его непомерная сила влекла ее, как еще несколько часов назад привлекало обаяние американца, только на сей раз это было сознательное чувство, зародившееся при свете дня, а не мимолетная страсть, перегоревшая за одну ночь, чувство, которого она не смогла распознать раньше, потому что предмет его был слишком близко, прямо у нее перед глазами.
Кало отстранил ее от себя и сильно ударил по одной щеке, потом по другой. Лицо Аннализы вспыхнуло огнем, но она не посмела ответить. Он схватил ее за плечи и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Ты выйдешь замуж за Филипа Джеймса Брайана-младшего, майора армии Соединенных Штатов.
Произнеся эти слова, прозвучавшие для нее приговором, светловолосый великан вышел из комнаты.
ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК
Отзвуки торжественной музыки еще отдавались в золотых мозаичных сводах, подчеркивая их величавую высоту, когда Аннализа и Филип преклонили колени перед главным алтарем кафедрального собора, чтобы соединиться в супружестве.
Американец и принцесса Изгро оказались правы: припертый к стенке барон вынужден был дать согласие на брак. Ноябрь шел к концу, солнце уже не палило по-летнему. Сицилия была освобождена, и американцы, переправившись через Мессинский пролив, продвигались вверх по голенищу «сапога» . Барон Джузеппе Сайева покинул палаццо в Пьяцца-Армерине и перебрался вместе с семьей на виллу Сан-Лоренцо вблизи Палермо, ближе к морю и апельсиновым рощам.
Барон дал согласие с большой неохотой, скрепя сердце: Джузеппе Сайева пребывал в твердом убеждении, что американец – не пара его дочери. Но раз уж пришлось принять столь тяжко давшееся ему решение, ритуал бракосочетания должен был быть достоин семейства Монреале.
Подвенечное платье Аннализы стало для принцессы Изгро настоящей головной болью. В другое время она бросилась бы на шею нежной подруге Коко, и они вместе пересмотрели бы сотни моделей, чтобы выбрать туалет, достойный невесты.
Сицилия была освобождена, но вся остальная Европа еще была охвачена кошмаром войны. Коко Шанель продолжала работать, несмотря на нацистскую оккупацию, однако о путешествии в Париж не могло быть и речи. Но, с другой стороны, в Палермо не существовало портнихи, способной удовлетворить высоким запросам принцессы. В последний момент, в пожарном порядке, было найдено гениально простое решение: юная баронесса наденет подвенечный наряд своей матери, подлинный шедевр из небеленого шелка, созданный Уортом в 1923 году, отличавшийся классической простотой линий и украшенный брошью с изумрудами в форме трилистника. Массивная брошь удерживала на уровне талии массу мягких складок, ниспадающих до щиколотки.
Аннализа выглядела в нем настоящей королевой. Два пажа в белом несли за ней шестиметровый шлейф. Ослепительная бриллиантовая диадема украшала ее гордую голову, она сжимала в руках букет флердоранжа. Медленным, плавным шагом, опираясь на руку отца, одетого во фрак, она шла к алтарю.
Собор был огромен. Аннализа беспокойно вглядывалась в византийские лики, смотревшие на нее со старинных мозаик центрального нефа. Словно впервые она отчетливо увидела жестокий драматизм эпизодов из Ветхого Завета, представлявшихся ей до сих пор всего лишь гармоничным живописным пятном, ласкающим взгляд.
Теперь же из нарядного многоцветья выступили сцены искушения Адама и Евы, ослушавшихся господа и совершивших первый смертный грех, изгоняемых из земного рая в своей грешной наготе. Потом преступление Каина и пролитая кровь Авеля, вопиющая об отмщении. Зачем понадобились художнику именно эти трагические реминисценции для росписи храма, где совершались бракосочетания стольких поколений семьи Монреале? Растроганные и восхищенные лица простых прихожан, осознание важности и торжественности происходящего, читавшееся во взглядах приглашенных, не могли ее утешить. Грандиозные декорации из цветов и серебра в зыбком свете сотен свечей нагоняли на нее смертную тоску.
Она увидела Филипа в парадном мундире, лощеного красавца, будто сошедшего с киноэкрана, ожидавшего ее у алтаря, и ей стало страшно: вот сейчас, за один краткий миг произойдет непоправимое, одно слово решит ее судьбу.
Ей не хватало чего-то, не хватало кого-то. Она подняла глаза к фигуре Христа в круглой нише центральной абсиды собора и, увидев завораживающий взгляд Спасителя, его вдохновенное лицо и выразительный жест, вспомнила другие знакомые черты, магнетическую силу другого взгляда. Дерзостность сопоставления на миг приковала ее к месту, но она тотчас подумала, что ее слабая воля не в силах противостоять образу Кало, то и дело всплывавшему в сознании, полном горьких и запоздалых сожалений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– А я тебя уважаю, – улыбка сменилась выражением непреклонной суровости. Он стиснул зубы, на скулах заиграли желваки. – Я уважаю тебя, потому что ты из рода Монреале, а я питаю глубокую признательность к твоей семье. – Он разжал пальцы и выпустил ее руку.
– И все? – лукаво спросила она. Теперь она не только поставила его на место, но и восстановила свое превосходство.
– Ты нанесла вред всем, Аннализа, – впервые, обращаясь к ней, он назвал ее по имени. – Ты причинила боль отцу. И себе самой.
– А тебе? – дерзко и вызывающе спросила она.
Первый луч солнца позолотил стены комнаты.
– Я не в счет, – прошептал он с тайной грустью в голосе. – Я здесь только для того, чтобы тебя защитить.
– От кого? – дразнила она его, пользуясь своим преимуществом.
– Есть вещи, которые словами не объяснишь, – рассудительно произнес он. – Я не за тем сюда пришел, чтобы с тобой разговаривать. Я хочу, чтобы ты и этот американец все рассказали барону. Избавьте меня от неблагодарной роли доносчика.
Ветер принес в комнату запах полей, и Аннализа поежилась.
– Неужели ты способен унизиться до такой степени? – спросила она, глядя на него с презрением.
– Только если бы меня вынудили, – смутился он.
– Да тебе-то что за дело? – вновь атаковала она.
На сильном и мужественном лице юноши проступила глубокая печаль.
– Я тебя защищаю ради имени, которое ты носишь, – тяжело вздохнув, ответил он.
– Ты меня любишь, Кало, – прошептала Аннализа, внезапно осененная вспыхнувшей, как молния, догадкой.
– Ты с ума сошла! – воскликнул он, обороняясь изо всех сил.
– Мой верный рыцарь меня любит, – сказала она, обволакивая его бархатистым взглядом своих сумрачных глаз. – Мой воин меня любит и мучается от ревности.
Она протянула руки к лицу Кало и потянулась губами к его губам. Его непомерная сила влекла ее, как еще несколько часов назад привлекало обаяние американца, только на сей раз это было сознательное чувство, зародившееся при свете дня, а не мимолетная страсть, перегоревшая за одну ночь, чувство, которого она не смогла распознать раньше, потому что предмет его был слишком близко, прямо у нее перед глазами.
Кало отстранил ее от себя и сильно ударил по одной щеке, потом по другой. Лицо Аннализы вспыхнуло огнем, но она не посмела ответить. Он схватил ее за плечи и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Ты выйдешь замуж за Филипа Джеймса Брайана-младшего, майора армии Соединенных Штатов.
Произнеся эти слова, прозвучавшие для нее приговором, светловолосый великан вышел из комнаты.
ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК
Отзвуки торжественной музыки еще отдавались в золотых мозаичных сводах, подчеркивая их величавую высоту, когда Аннализа и Филип преклонили колени перед главным алтарем кафедрального собора, чтобы соединиться в супружестве.
Американец и принцесса Изгро оказались правы: припертый к стенке барон вынужден был дать согласие на брак. Ноябрь шел к концу, солнце уже не палило по-летнему. Сицилия была освобождена, и американцы, переправившись через Мессинский пролив, продвигались вверх по голенищу «сапога» . Барон Джузеппе Сайева покинул палаццо в Пьяцца-Армерине и перебрался вместе с семьей на виллу Сан-Лоренцо вблизи Палермо, ближе к морю и апельсиновым рощам.
Барон дал согласие с большой неохотой, скрепя сердце: Джузеппе Сайева пребывал в твердом убеждении, что американец – не пара его дочери. Но раз уж пришлось принять столь тяжко давшееся ему решение, ритуал бракосочетания должен был быть достоин семейства Монреале.
Подвенечное платье Аннализы стало для принцессы Изгро настоящей головной болью. В другое время она бросилась бы на шею нежной подруге Коко, и они вместе пересмотрели бы сотни моделей, чтобы выбрать туалет, достойный невесты.
Сицилия была освобождена, но вся остальная Европа еще была охвачена кошмаром войны. Коко Шанель продолжала работать, несмотря на нацистскую оккупацию, однако о путешествии в Париж не могло быть и речи. Но, с другой стороны, в Палермо не существовало портнихи, способной удовлетворить высоким запросам принцессы. В последний момент, в пожарном порядке, было найдено гениально простое решение: юная баронесса наденет подвенечный наряд своей матери, подлинный шедевр из небеленого шелка, созданный Уортом в 1923 году, отличавшийся классической простотой линий и украшенный брошью с изумрудами в форме трилистника. Массивная брошь удерживала на уровне талии массу мягких складок, ниспадающих до щиколотки.
Аннализа выглядела в нем настоящей королевой. Два пажа в белом несли за ней шестиметровый шлейф. Ослепительная бриллиантовая диадема украшала ее гордую голову, она сжимала в руках букет флердоранжа. Медленным, плавным шагом, опираясь на руку отца, одетого во фрак, она шла к алтарю.
Собор был огромен. Аннализа беспокойно вглядывалась в византийские лики, смотревшие на нее со старинных мозаик центрального нефа. Словно впервые она отчетливо увидела жестокий драматизм эпизодов из Ветхого Завета, представлявшихся ей до сих пор всего лишь гармоничным живописным пятном, ласкающим взгляд.
Теперь же из нарядного многоцветья выступили сцены искушения Адама и Евы, ослушавшихся господа и совершивших первый смертный грех, изгоняемых из земного рая в своей грешной наготе. Потом преступление Каина и пролитая кровь Авеля, вопиющая об отмщении. Зачем понадобились художнику именно эти трагические реминисценции для росписи храма, где совершались бракосочетания стольких поколений семьи Монреале? Растроганные и восхищенные лица простых прихожан, осознание важности и торжественности происходящего, читавшееся во взглядах приглашенных, не могли ее утешить. Грандиозные декорации из цветов и серебра в зыбком свете сотен свечей нагоняли на нее смертную тоску.
Она увидела Филипа в парадном мундире, лощеного красавца, будто сошедшего с киноэкрана, ожидавшего ее у алтаря, и ей стало страшно: вот сейчас, за один краткий миг произойдет непоправимое, одно слово решит ее судьбу.
Ей не хватало чего-то, не хватало кого-то. Она подняла глаза к фигуре Христа в круглой нише центральной абсиды собора и, увидев завораживающий взгляд Спасителя, его вдохновенное лицо и выразительный жест, вспомнила другие знакомые черты, магнетическую силу другого взгляда. Дерзостность сопоставления на миг приковала ее к месту, но она тотчас подумала, что ее слабая воля не в силах противостоять образу Кало, то и дело всплывавшему в сознании, полном горьких и запоздалых сожалений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128