Такое не забывается и через тысячелетие. Нет, Урузмаг, ты не был умным человеком. А по голосу я чувствую, что ты испугался и дрожишь. Ты же старик, Урузмаг, чего боишься?
- Ты лучше прячься, Кубады. Эти ингушские абреки стреляют. Это пули мести.
- Кубады не боится ни ингушей, ни их винтовок. Господь не позволит им пролить мою безгрешную кровь. Ты можешь сойти вниз?
- Нет. Ноги меня не слушаются. Мне плохо!
- Тогда послушай мою песню, Урузмаг, это может успокоить тебя. Ты все еще трясешься? Ты слышал про поэта Коста?
- Да. Плохи наши дела, Кубады. А если они сюда придут?
- Они сюда обязательно придут. Но мои дела, Урузмаг, таковы, какими были всегда: не лучше и не хуже.
Кубады воткнул посох в мягкую землю, снял со спины мешок с фандыром, поставил у ног и стал неторопливо развязывать узел.
Это был старый фандыр, верный как старый друг. Кубады ударил ногтем пальца по верхней деке - фандыр отозвался чистым звуком дерева и струн.
- Неужто, будешь петь, Кубады? Вон они идут.
- Я им ничего плохого не сделал и, видит Бог, не желал. А петь - моя обязанность, но петь честно, озвучивать правду:
Горы родимые, плачьте безумно,
Лучше мне видеть вас черной золой.
Судьи народные, падая шумно,
Пусть вас схоронит обвал под собой.
Пусть хоть один из вас тяжко застонет,
Горе народное, плача, поймет.
Пусть хоть один в этом горе потонет,
В жгучем страданье слезинку прольет.
Цепью железной нам тело сковали,
Мертвым покоя в земле не дают.
Край наш поруган и горы отняли…
…
Отряд вооруженных людей вышел на поляну и остановился перед Кубады. Хмурый ингуш с карабином глубоко вздохнул, когда певец допел куплет до конца.
- Галгаи, это вы?
- Мы, Кубады, мы, - ответил Ахмед Хучбаров.
- Что мне сказать вам в этот день? Мое сердце плачет - мои струны плачут.
- Ты уже сказал, что думал своей песней.
- Разве вы знаете осетинский язык?
- Нет, Кубад, осетинского языка мы не знаем, но мы знаем язык песен.
- Я рад, что вы меня поняли. Это слова Коста. Я их просто пропел.
- Спасибо тебе, Кубады. Чувство сострадания для нас теперь ценнее всех богатств земли, но этому старцу мы спасибо не скажем, - голос Ахмеда стал жестче.
- Да, галгаи, он не заслуживает слов благодарности. Но вы его не трогайте, и это запишется вам в Судный День.
- Что ты Кубады? Побереги нас Бог от крови старца, даже такого, как он. Но кинжал мы с него снимем, как трофей. Как никак он враг, а врага или убивают, или разоружают.
- Правильно, кинжал снимите. И еще, галгаи, тут где-то на земле лежит ритуальный рог. Я слышал, как он упал. Найдите его.
- Вот он лежит. В нем две дырки от наших пуль. Мы в него целились.
Кубады запрокинул лицо и довольный улыбнулся.
- Что вы с ним сделаете, галгаи?
- Мы его повесим на дикой груше у дороги в Ангушт, пусть его многие увидят.
- Правильно, повесьте. А я на рынке об этом роге спою песню, больше я для вас ничего не могу сделать.
- Храни тебя Бог, Великий Певец. Твой голос немного согрел нам душу.
- Слезай оттуда, Урузмаг, пойдем туда, где нас, стариков, могут обогреть и накормить.
- Они нас не убьют, Кубады? Как хорошо, что ты знаешь их язык!
- Глуп ты очень, Урузмаг, хоть и дожил до глубокой старости. Галгаи никогда не поднимают руки на детей, женщин и старцев.
Кубады выставил вперед руки и поймал Урузмага за чоху, развязал его пояс с кинжалом и протянул ингушам:
- Берите, галгаи, свой трофей. С него этого достаточно.
- Тут еще белая шапка лежит на земле.
- Отряхните и наденьте ему на голову. Теперь без ритуального рога и кинжала он просто старик.
- Мы уходим, Кубады, - сказал Ахмед, тронув его за плечо.
- Твердости вашим рукам и зоркости вашим глазам, а народу галгайскому, после испития чаши страданий, - возвращения! Пусть печальный сегодняшний день станет хорошим предзнаменованием для него!
Кубады сложил свой фандыр в мешок, повесил за спину и потянул Урузмага за рукав.
- Пошли.
- Подожди, Кубады. Я хочу их поблагодарить за то, что отпустили меня с миром, хотя я…
- Сегодня они не примут твоих извинений. Они знают, что ты пришел помолиться за их погибель. Их сердца - открытые раны. Не сыпь туда еще и соли, Урузмаг. Этих людей чужеземцы превратили в бездомных волков. Пошли. Но все это пройдет, как большой обвал… останется память… память… память о сегодняшнем дне - что хуже всего… они это не забудут никогда… О, ты сегодня, такое…
Старики- осетины двигались по направлению к дороге, а вооруженные люди провожали их взглядами. Один -высокий, статный, красивый и холеный, другой - изнуренный бездомной жизнью, еле волочащий ногами.
Кубады замедлил шаг и остановился. Урузмаг потянул его:
- Не останавливайся, надо быстрее уходить отсюда.
- Я хочу у них что-то спросить. Это очень важно.
- Зачем это тебе, Кубады? Все равно мы их больше никогда не увидим.
- Может и так, Урузмаг, что мы друг друга больше не увидим, но нас увидят многие в будущем…
Кубады повернулся к поляне лицом.
- Вы можете меня услышать, галгаи?
- Да, Кубады, мы еще здесь.
- Тогда ответьте, галгаи, на мой вопрос: а если бы вы были на нашем месте, а мы на вашем, вы согласились бы испить чашу проклятья? - Кубады поднял лицо к небу, дожидаясь ответа.
- У нас нет ответа на твой вопрос, Кубады.
- Почему?
- Мы никогда не будем на вашем месте, а вы - на нашем. Так уж сложилось изначально.
Кубады опустил голову на грудь, покрутил в руке посох.
- Правда это, галгаи: вас - избрал Царь Небесный, нас - избрала земная власть.
- Что они сказали? - спросил Урурзмаг.
- То, что скажут в Судный День, - и зашагал прочь. - Я хотел найти хоть маленькое оправдание для наших, но они догадались…

* * *
Дорога в Ангушт идет по Камбилеевскому ущелью по-над рекой.
У входа в ущелье на утесе растет старая дикая груша; ветви ее нависают на дорогу.
Один из мародеров подвесил высоко на ветке полуобгоревшую ингушскую детскую колыбель. А мстители повесили рядом на другой ветке тот злосчастный рог с двумя дырками от пуль отряда Хучбарова Ахмеда.
Нашелся- таки отчаянный человек, который не перенес того, что осетинский ритуальный рог повешен на позор. Он прискакал средь белого дня к утесу, привязал коня и полез на дерево, протянул было руку за рогом -тут его сразила пуля снайпера. Бедолага свалился замертво на землю. Потом смельчаков долго не находилось для такого подвига.
Послали из города курсантов военного училища, целую роту. Когда они прибыли на место, ингушская колыбель раскачивалась на ветру, а рога не было, его кто-то снял и унес.
Постреляли налево и направо и вернулись в город. Вечером в НКВД сообщили, что рог опять висит на своем месте.
Это продолжалось до самой весны 1944 года. В начале мая темной ночью мстители сняли с груши и колыбель и ритуальный рог. Рог сожгли на костре, а колыбель заботливо починили, нарядили и поставили на своей тайной базе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76