– Почему же так несправедливо все? – рассуждал вслух Коля Почечкин. – Я всем хотел добра, а теперь все против меня. Даже Славка назвал меня изменником.
И Коля Почечкин вспомнил, как он совсем растерялся, когда при всех ребятах Школьников схватил его за грудки и спросил сквозь зубы:
– Неужели ты на всех настучал?!
Коля молчал, а Никольников тряс его, и ребята впились в него злыми глазами.
– Говори, признавайся! – кричали дети.
– Ты все инспектору рассказал? – тряс из него ответ Витька.
– Я, – ответил Коля, и две огромные слезы прокатились по его веснушчатому лицу.
– Заложил всех! Всех! Ты понимаешь, что ты сделал? Какое ты имел право? – безжалостно повторял Никольников.
А Коля смотрел на товарищей невинными глазами и не знал, как ему объяснить, что он никак не хотел предавать, что так все само получилось.
Он и теперь помнил, как оказался на пороге комнаты, куда ему велено было прийти по просьбе инспектора Марафоновой. Он топтался у ее порога. Дверь открыла крупная женщина, которую он видел всего лишь один раз полтора месяца назад: она приехала в школу инспектировать и восхищалась успехами Коли Почечкина, и угощала его необычными городскими конфетами, и тискала его в своих огромных теплых руках.
– Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел?! – восторженно сказала Марафонова.
– Это я, Коля, – удивился чистосердечно Почечкин.
– Нет, ну кто это такой взрослый пришел к нам в гости? Альберт Колгуевич, – обратилась она к инспектору, – вы не знаете, кто это к нам пришел?
– Это же я, Коля Почечкин. Мы же с вами знакомы.
– Ах, как прекрасно, Коля, что это ты! Какая встреча! Проходи, Коля. Садись. Угощайся. Вот буженина, рыба. Чай будем пить.
Коля сразу потерял голову, как только оказался в обществе двух взрослых людей. Он всегда терял голову, когда его захваливали. А тут все было приятно. Он был в центре внимания: отвечал на любые вопросы, ощущал себя взрослым, умным взрослым. Где-то в самой глубине души он чувствовал, что выкладывает совсем лишнее, что надо бы и попридержать язычок. А этот крохотный его язычок сам вертелся во рту, сам выбалтывал, не слушался хозяина. Он, наверное, так вел себя потому, что ему было очень вкусно во рту – и от рыбы, от мяса, и оттого, что все было так душисто, оттого, что так прекрасно пахло от Марафоновой: такого запаха не было на территории школы, и так ласково смотрел Белль-Ланкастерский, и так хорошо он, Коля, говорил.
– Ах, как интересно ты рассказываешь! – восхищалась Марафонова, подкладывая Коле новые куски мяса. – Как точно ты все помнишь. Вы обратите внимание, – обращалась она к Белль-Ланкастерскому, – у него же определенный дар пропагандиста. Значит, ты говоришь, что вам платят отдельно и на консервном комбинате, и в мастерских.
– Ну конечно же, – ответил Коля. – На предприятии мы работаем как сезонные рабочие, по договору, а в мастерских у нас спецсчет. Наши мастерские – хозрасчетная единица.
– Смотрите, как сыплет экономическими терминами! – восхищался Белль-Ланкастерский. – Все это конечно же ведет к перегрузке. Тебе очень тяжело, Коленька, сочетать учебу с таким напряженным трудом?
– Так это же интересно и выгодно. У меня сейчас на моем счете восемьсот рублей. У нас самая лучшая бригада. Мы перевыполнили нормы и по консервному комбинату, и в мастерских.
– И у вас у всех по восемьсот рублей?
– Что вы? Мы против уравниловки. Славка и Витька – универсалы-слесари и универсалы-конструкторы, они получают в два раза больше нас. Но когда я стану такой большой, как Витька, я тоже буду универсалом. Валерий Кононович сказал, что для этого у меня есть все данные.
– А почему в вашей бригаде сначала было десять человек, а теперь стало шесть? – спросила Марафонова.
– Мы много над этим думали, правильно ли мы поступаем. В нашей бригаде был Ребров, -например, и он ушел от нас в другую бригаду. Во-первых, мы тот фронт работ, какой берем на себя, лучше, легче и быстрее выполняем вшестером, чем вдесятером. У нас Николай Варфоломеевич вместе с Валерием Кононовичем провели специальное психологическое исследование на совместимость, на повышение производительности труда за счет соединения творческой и исполнительской работы…
– И что же, Ребров оказался несовместимым с вами?
И вы его попросили перейти в другую бригаду?
– Совсем не так. Ребров дружит с Сашей Злыднем, а Саша – бригадир, и у них особый интерес к сельскохозяйственному труду.
– Смотри, как любопытно все у вас! И Ребров не обиделся, когда вынужден был перейти в другую бригаду?
– А почему он должен обижаться? Он знает наш закон: умей ценить рабочее место! А он не ценил. Ребров – лентяй.
– А почему же вы не исправили Реброва?
– А почему мы его должны исправлять? – удивился Коля. – Разве можно человека исправлять? Он же не проволока.
– Смотрите, как оригинально! – в один голос сказали оба инспектора, обменявшись улыбками. – И Ребров не обиделся на вас?
– А почему он должен обижаться, мы же его не обижали. У нас правило: если занимаешь рабочее место, то должен выполнять норму, какую наметила бригада. А если не будешь выполнять, то получишь только тот минимум, какой установит бригада.
– Но это же произвол! – возмутилась Марафонова.
– Ничуть не произвол! – возмутился Почечкин. – Еще Фурье сказал, что дети могут быть самыми страшными паразитами в обществе. А Ленин, например, говорил в тысяча девятьсот двадцать первом году, что кормить надо только хороших работников.
– Ты и Фурье знаешь? – спросил Белль-Ланкастерский.
– Мы читали его книгу о Новой школе при строе Гармония.
– Ну и как?
– Как утопия это интересная книга, но для сегодняшнего дня устарела. Сейчас более сложные вопросы возникают.
– Какие?
– Например, как сделать так, чтобы каждый был счастлив тем, что есть в нем. Некоторым, например, всегда мало, всегда не хватает. Вот у нашего Славки Деревянко всего невпроворот, а он все равно жадничает. Если он видит сгущенку, то сразу делается сумасшедшим. А как выпьет две банки, тоже с ума сходит, потому что от сгущенки у него в середине все слипается.
– А где он столько сгущенки берет?
– Раньше мы доставали. На складе было много лишней сгущенки.
– Как лишней?
– Ну, незаприходованной. Каменюка у нас мировой завхоз. Он всегда держит на складе лишнее.
Вот здесь Коля уж точно почувствовал, что проговорился, и тут бы ему в самый раз остановиться, но ему так хотелось еще и еще раз рассказать о той прекрасной жизни, какая наступила теперь у ребят и взрослых в Новом Свете, что он на вопрос о заработной плате тут же ответил, намеренно показывая выигрышную сторону интернатского уклада:
– Я, конечно, заработал больше, чем восемьсот рублей. Но по нашему решению мы одну треть средств отдаем на улучшение жизни школы, района, области, а еще одну треть – на всестороннее развитие личности, и еще одна треть той одной трети, которая идет на улучшение жизни района, отдается нами в фонд инвалидов, одиноких стариков и детей-сирот – дошкольников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114