Шаров хотел было крикнуть: «Поосторожнее же!» – но какие-то тайные силы приостановили этот крик, будто в этом бегущем потоке померещились ему буйства табунов, и он тоже посеменил за детьми, приговаривая:
– От чертова детвора, ну впрямь архаровцы.
А архаровцы за пределы поднадоевшей им территории, в рощи и дубравы полетели.
Из своеобразного сна вывел меня Сашко. Вывел, когда я наслаждался, рассматривая детские лица: глаза – искры пытливости, руки как спицы в едущем колесе мелькают, роются в листьях эти руки, жаром несет от детей за версту, лес от этого жара раскраснелся, раззолотился, небо заголубело, и этим жаром обдало меня, и новая мысль билась в радости: не то я еще придумаю. А Сашко меня теребит, на философию его вдруг потянуло, потянуло в ту область, которая никак не совместима с игрой. Он, этот Сашко, остановился, схватившись за мой рукав, и, едва сдерживая смех, сказал:
– Неужели отак и мы, взрослые, из-за бумажек с печатями как сумасшедшие бегаем?
– Как вам не стыдно, Александр Иванович! Вы посмотрите, сколько радости у детей!
– Так от то ж и я кажу, хтось помане бумажкою, и мы бежим як скажени! Как это получается? К нам подошел Злыдень:
– Шо таке случилось, чи шо?
– Послухай, Гришка, – обратился Сашко к Злыдню, – а як що хтось заховав бы в листьях у лиси трояк, ты б побиг с Каменюкою наперегонки?
– За трояк бы не побиг, – ответил Злыдень.
– А за десятку?
– Отчепись!
– А за три десятки? – решительно почти крикнул Сашко.
– За три и ты бы побиг, – ответил Злыдень.
– А дитвора бесплатно бежить, бачишь, як бежить?
– Так чого вони як посказилысь? – допытывался Злыдень.
– Игра, – сказал я.
– Понятно, – ответил он.
Это потом уже я думал: что это за штука – игра? Вот все нормально, а потом вдруг игра. Настроение меняется. Становится весело. За так. Ни за что. Рождается страсть, преодолеть которую не в состоянии человек. Неодолимая страсть. Неодолимое влечение.
Мне казалось, что я открыл новый закон, новый пласт жизни, который можно было бы назвать законом игросферы. Прежние игры все же решали частные проблемы: урок, занятие, конструкторская задача. Новая система игр, которую мне удалось разработать вместе с педагогами, захватывала самую душу каждого ученика, каждого педагога и каждого человека, работающего в нашей школе. Эта система игр была своеобразным способом общения, исключающим понукания, грубые слова, угрозы.
И выгода от этой системы игр была всеобщей. Не сосчитать, сколько зайцев было убито. Шарова отметили в районе за умелую романтизацию жизни, за еще большую интенсификацию и оптимизацию трудовых усилий. Воспитатели, перестав гыркать на детей, наслаждались добрыми отношениями, дети с еще большей силой кинулись в мастерские и спортивные залы, на огородные участки, в теплицы, на фермы. Порядок, скрепленный добровольностью и весельем, имел мощные основания. В эти основания входил разный труд: конструкторский, умственный, художественный, труд по сельскохозяйственному опытничеству, труд в мастерских и труд по самообслуживанию. Наряду с успехами были и неуспехи, а именно: у детей появилась неприязнь к нетворческому труду. Никто не хотел убирать территорию, мыть посуду и полы, протирать стекла, выносить ведра с мусором, выполнять работы, требующие применения лопаты, метлы, тяпки, граблей. Игра внесла новую струю в развитие школы: дети потянулись к разным видам нетворческого труда.
Увлекал пафос игры. Некогда было даже осмыслить, откуда берется эта удивительная игровая энергия, которая вроде бы как игровая, а на самом деле – обычная человеческая энергия, обычная трудовая страсть, определяющая артистичность движений, легкость дыхания и вольность человеческого духа. Некогда даже было эрудицией своей блеснуть, хотя она иной раз и прорывалась.
– Як що копнуть поглубже, так человек не от труда произошел, – рассуждал Сашко, – а от игры.
– Таки як ты, бездельники, конечно, не от труда, – замечал Злыдень, который сделал значительные успехи на педагогическом поприще.
– Что ж, Александр Иванович шутит, – отвечал я, – но в его словах есть соль. Игра и труд всегда были неразлучны. И чего было больше у наших предков: труда или игры, пока что не установлено.
Но самое главное не в этом. Самое главное, что в игре мы нашли недостающую нам часть в детском творчестве.
– Одно только «но» здесь есть, – сказал Александр Иванович. – Вот в игре мы вроде бы как дурачим детвору.
– Еще как дурачим, – добавил Дятел. – Прямо-таки дерутся теперь за самую грязную работу.
– А меня не впустили в класс: говорят, нам самим надо убрать, а то не засчитается служба.
– А мои так рвутся в ночное сражение и так стараются! Но долго ли у них продержится этот пыл?
– Пока не поймут, что их дурачат!
– Вы все-таки думаете, мы их дурачим? – вмешался я в этот препротивный разговор.
– Ну а как же еще назвать все это, если они долг выполняют по удовольствию, а не по обязанности? – обобщил Дятел.
– А вам как лучше выполнять долг: по обязанности или по удовольствию?
– Смотря какой долг и какие обязанности! – игриво посматривая на своего супруга, ответила Зинаида Николаевна.
– Во всяком случае это лучше, чем гыркать, как говорит Шаров, – вмешался Смола. – Я полностью за игру: здесь все на павловском учении основано.
– А что если мы трошки выпьемо, – предложил Сашко, – а то у меня, как у тех павловских собак, уже слюна побигла.
Воспитатели ошибались. Дурачье, или, как называл Шаров детей, архаровцы, в этот момент обсуждали свое отношение к происходившему в школе будущего.
– Господа, – сказал Никольников, запахиваясь в простыню. – Двадцать восемь месяцев внушали нам здесь один принцип, в который мы поверили. А теперь, я должен вам заметить, как ваш современник, этому принципу угрожает наметившаяся интенсификация…
– Какой же это принцип? – спросил Толя Семечкин.
Никольников стал в позу, поднял указательный палец и произнес те слова, которые так часто любил повторять уволенный Волков: «Дети, нет ничего выше звездного неба над нами и нравственного закона внутри нас! И этот нравственный закон гласит: «Человек-всегда цель и никогда средство!»
– Опять демагогию развел! -это Деревянко бросил.
– Это, милое дитя, великая истина, и ей угрожает гибель.
– Почему угрожает? – спросил Саша Злыдень.
– Потому что игра, которая вселилась в ваши души, манипулирует вами, и детству грозит овзросление. Скажи мне, товарищ Слава, ты хочешь преждевременно повзрослеть?
– Хочу, – сказал Слава.
– Вот и дурак. А состариться тоже? Ну, хочешь стать таким старым и таким хитрым, как Каменюка?
– Старым не хочу, а вот чтобы мне лет двадцать было – хочу.
– И я хочу, – сказал Саша.
– И я, – поддержал Толя.
– Ребенок, дети, – это первообраз гармонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114