– Васе нельзя такие глупости рассказывать: у него и так давление повысилось.
– Сейчас не до давления! – крикнула Эльба и ринулась опрометью в ту сторону, куда Сысоечкин ушел.
А Сысоечкин заперся в бухгалтерии, не приметил, что Манечка в уголочке сидела, и заплакал счетоводик одним своим настоящим глазом. И плакал до тех пор, пока нежная рука Манечки не погладила его по вихрастой головке. А как погладила, Сысоечкин вскинул свою головку, и такой свет из его глаза неискусственного пошел, что в бухгалтерии стало так светло, что Манечка поначалу испугалась такой яркости, а потом, когда свет до души ее добрался, тоже заплакала и стала слушать Сысоечкина до тех пор, пока глупая Эльба не стала визжать и лаять под дверью.
7
Я весь сжался от надвигающейся беды. За четыре года полного изобилия изменился весь уклад нашей жизни, строй души переиначился, смеху прибавилось, доброжелательность выросла настолько, что многие другие настроения вытеснились, и хоть порядок наводился отчаянный, хоть и по карманам стали шарить, но это так, временная мера, для пущего страха, чтобы доброжелательность была попрочнее.
Золотым казалось то время, когда к нам приезжали ревизоры и инспекторы, приезжали, чтобы оставить свои тревоги за пределами школы будущего, чтобы приобщиться к нашим радостям – и одно загляденье на них смотреть было. Изобилие делало ревизующих добрыми. Это бедность всех злит и переделывает к худшему. А богатство, оно уверенности прибавляет, и не потому, что на сытости основано, а потому что было от чего душой добреть нутру ревизорскому. Куда ни кинь глазом – везде все светится. Детишки ухоженные за фортепианами сидят, – ну прямо моцарты, как Раиса говорит, – и за сложными чертежами головки склонили, и взором огненным в химлабораториях к трубочкам и горелочкам припали, и на фермочках ручки детские кроликов и поросят поглаживают, а как изящны линии фигурок на гимнастических снарядах – и с кольцами, и с пурпурными шарфами, само совершенство струится и входит в ревизорский глаз, которому тоже нужны добродетель и радость, и на уроках бог весть какая пытливость полыхает – щелкают бойко мелками по доске, формулами и доказательствами сыплют, сочинения читают свои – ну не иначе как гнедичи и Кюхельбекеры, все это с любовью в актах пишется, на мелкие недостатки глаз инспекторский сам закрывается, не мелочиться же в родной стороне, когда вот такое делается рядом, и допускается доброжелательностью ревизоров и инспекторов некое отступление – и подарочек для своих детишек привезти из Нового Света, и в обеде хорошем и сытном поучаствовать могут, – разморясь от духовной и физической пищи, как упоительно в богатстве на самые высокие темы поговорить, пропустить некоторую необычность мимо ушей, оправдать то единственное общечеловеческое начало, которое из книжек с детства засело в левых и правых полушариях, с частью крови перемешалось, за что, собственно, эта кровь проливалась на фронтах разных войн, чтобы вот такая жизнь была повсюду, чтобы дети в поколение вымахали необычное, какое может только сделаться на справедливой земле. Земле, где ломится все от изобилия, от достатка материального. Где ломится все от переизбытка духовности, потому как со всех общественных формаций стащили сюда, в Новый Свет, все самое ценное, за что сгорали на кострах родимые предшественники, гибли в камерах, в окопах замерзали. И будто обновлялась инспекторская душа, постигая необычность подачи всего того, что требовалось инструкцией.
– Оказывается, «Икс-Игрек-Зет» означают гармонию истины, добра и красоты? – поражался инспектор Альберт Колгуевич Белль-Ланкастерский. Поражался тогда, при полном изобилии. – Вроде бы мы отвыкли от такой высокопарности, а пойди глянь глубже – нет противоречия у этих трех штук даже с последним постановлением о дальнейшем подъеме и совершенствовании. Мне кажется, – рассуждал он, – что даже эти слова – «дальнейшее совершенствование» – и есть приближение к гармонии. Ведь что такое совершенство? Если вдуматься, наша рядовая действительность, которой чужды всякая бедность и неустроенность.
– Конечно, – отвечал я, – у нашей действительности есть все, чтобы сделать ее гармоничной.
– И гармоничными средствами? – распалялась приглушенная было философичность инспектора. – А нет ли тут какой неувязочки с военно-патриотическим воспитанием, с интернациональным и другим воспитаниями? Как тут стоит вопрос о дежурстве и опытничестве, о единстве обучения и воспитания, о среднем проценте успеваемости?
– Все увязано, – говорил я бойко, ничуть не стараясь хитрить с инспектором, как раньше это делал, когда в других школах работал, где бедность процентоманией и очковтирательством прикрывалась с ног до головы, чтобы бедную бедность за настоящее богатство выдавать. – Военком Сундуков, когда нам грамоту прислал, то сказал, что наши ребята самые сильные и здоровые. Посмотрите показатели Реброва, Никольникова, Почечкина и Деревянко – все по гарвадским тестам перепроверено, методом вышагивания, глотания, пережевывания, штурма психологического все репрезентативно и социометрически выверено, обогнали мы все основные страны в качестве и количестве: по мышлению – в десять раз, по вышагиванию – в двенадцать раз, по заглатыванию сырого продукта – в пятнадцать раз, по перевариванию пищи – в восемнадцать раз. Причем все наши опыты подтвердили, что пища никогда не лезла обратно – в удивительной гармонии она находится с кислотностью и желчью…
– И слюновыделением, – поддержал Смола. – Все с павловским учением сходится.
– А как у вас с развитием познавательной активности? Я понимаю, что она у вас очень высокая, но нет ли тут некоего натаскивания, увлечения игровыми и проблемными методами?
– Никак нет, никакого натаскивания. Нам теперь приходится бороться за то, чтобы пассивность некоторую развивать, поскольку мы открыли феномен сверхактивности, дальнейшее развитие которой может привести к нежелательным последствиям.
– Как это? – поражался инспектор.
– Перерасход внутренней энергии может создать дисгармонию невидимую, что приведет впоследствии к измельчанию биологического потенциала. Гены тоже надо беречь – это тонкая штука.
– Хиба их, чертей, побережешь? – вмешался Сашко. – Я вчера им говорю: не дам задачки решать, а они лягли вроде бы как спать, а сами в уме задачками тарахтять, и из глоток у них цифры так и сыплються. Попробуй за ними уследи.
– А мий сын, – вставил Злыдень, – так уси теории наизусть вывчив, що у толстих книжках наворочени.
– А що воны з левой рукой зробылы? – вмешался Ка-менюка. – Цэ ж такс достижение, якого ни на який планете нэ будэ.
– А что – с левой рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Сейчас не до давления! – крикнула Эльба и ринулась опрометью в ту сторону, куда Сысоечкин ушел.
А Сысоечкин заперся в бухгалтерии, не приметил, что Манечка в уголочке сидела, и заплакал счетоводик одним своим настоящим глазом. И плакал до тех пор, пока нежная рука Манечки не погладила его по вихрастой головке. А как погладила, Сысоечкин вскинул свою головку, и такой свет из его глаза неискусственного пошел, что в бухгалтерии стало так светло, что Манечка поначалу испугалась такой яркости, а потом, когда свет до души ее добрался, тоже заплакала и стала слушать Сысоечкина до тех пор, пока глупая Эльба не стала визжать и лаять под дверью.
7
Я весь сжался от надвигающейся беды. За четыре года полного изобилия изменился весь уклад нашей жизни, строй души переиначился, смеху прибавилось, доброжелательность выросла настолько, что многие другие настроения вытеснились, и хоть порядок наводился отчаянный, хоть и по карманам стали шарить, но это так, временная мера, для пущего страха, чтобы доброжелательность была попрочнее.
Золотым казалось то время, когда к нам приезжали ревизоры и инспекторы, приезжали, чтобы оставить свои тревоги за пределами школы будущего, чтобы приобщиться к нашим радостям – и одно загляденье на них смотреть было. Изобилие делало ревизующих добрыми. Это бедность всех злит и переделывает к худшему. А богатство, оно уверенности прибавляет, и не потому, что на сытости основано, а потому что было от чего душой добреть нутру ревизорскому. Куда ни кинь глазом – везде все светится. Детишки ухоженные за фортепианами сидят, – ну прямо моцарты, как Раиса говорит, – и за сложными чертежами головки склонили, и взором огненным в химлабораториях к трубочкам и горелочкам припали, и на фермочках ручки детские кроликов и поросят поглаживают, а как изящны линии фигурок на гимнастических снарядах – и с кольцами, и с пурпурными шарфами, само совершенство струится и входит в ревизорский глаз, которому тоже нужны добродетель и радость, и на уроках бог весть какая пытливость полыхает – щелкают бойко мелками по доске, формулами и доказательствами сыплют, сочинения читают свои – ну не иначе как гнедичи и Кюхельбекеры, все это с любовью в актах пишется, на мелкие недостатки глаз инспекторский сам закрывается, не мелочиться же в родной стороне, когда вот такое делается рядом, и допускается доброжелательностью ревизоров и инспекторов некое отступление – и подарочек для своих детишек привезти из Нового Света, и в обеде хорошем и сытном поучаствовать могут, – разморясь от духовной и физической пищи, как упоительно в богатстве на самые высокие темы поговорить, пропустить некоторую необычность мимо ушей, оправдать то единственное общечеловеческое начало, которое из книжек с детства засело в левых и правых полушариях, с частью крови перемешалось, за что, собственно, эта кровь проливалась на фронтах разных войн, чтобы вот такая жизнь была повсюду, чтобы дети в поколение вымахали необычное, какое может только сделаться на справедливой земле. Земле, где ломится все от изобилия, от достатка материального. Где ломится все от переизбытка духовности, потому как со всех общественных формаций стащили сюда, в Новый Свет, все самое ценное, за что сгорали на кострах родимые предшественники, гибли в камерах, в окопах замерзали. И будто обновлялась инспекторская душа, постигая необычность подачи всего того, что требовалось инструкцией.
– Оказывается, «Икс-Игрек-Зет» означают гармонию истины, добра и красоты? – поражался инспектор Альберт Колгуевич Белль-Ланкастерский. Поражался тогда, при полном изобилии. – Вроде бы мы отвыкли от такой высокопарности, а пойди глянь глубже – нет противоречия у этих трех штук даже с последним постановлением о дальнейшем подъеме и совершенствовании. Мне кажется, – рассуждал он, – что даже эти слова – «дальнейшее совершенствование» – и есть приближение к гармонии. Ведь что такое совершенство? Если вдуматься, наша рядовая действительность, которой чужды всякая бедность и неустроенность.
– Конечно, – отвечал я, – у нашей действительности есть все, чтобы сделать ее гармоничной.
– И гармоничными средствами? – распалялась приглушенная было философичность инспектора. – А нет ли тут какой неувязочки с военно-патриотическим воспитанием, с интернациональным и другим воспитаниями? Как тут стоит вопрос о дежурстве и опытничестве, о единстве обучения и воспитания, о среднем проценте успеваемости?
– Все увязано, – говорил я бойко, ничуть не стараясь хитрить с инспектором, как раньше это делал, когда в других школах работал, где бедность процентоманией и очковтирательством прикрывалась с ног до головы, чтобы бедную бедность за настоящее богатство выдавать. – Военком Сундуков, когда нам грамоту прислал, то сказал, что наши ребята самые сильные и здоровые. Посмотрите показатели Реброва, Никольникова, Почечкина и Деревянко – все по гарвадским тестам перепроверено, методом вышагивания, глотания, пережевывания, штурма психологического все репрезентативно и социометрически выверено, обогнали мы все основные страны в качестве и количестве: по мышлению – в десять раз, по вышагиванию – в двенадцать раз, по заглатыванию сырого продукта – в пятнадцать раз, по перевариванию пищи – в восемнадцать раз. Причем все наши опыты подтвердили, что пища никогда не лезла обратно – в удивительной гармонии она находится с кислотностью и желчью…
– И слюновыделением, – поддержал Смола. – Все с павловским учением сходится.
– А как у вас с развитием познавательной активности? Я понимаю, что она у вас очень высокая, но нет ли тут некоего натаскивания, увлечения игровыми и проблемными методами?
– Никак нет, никакого натаскивания. Нам теперь приходится бороться за то, чтобы пассивность некоторую развивать, поскольку мы открыли феномен сверхактивности, дальнейшее развитие которой может привести к нежелательным последствиям.
– Как это? – поражался инспектор.
– Перерасход внутренней энергии может создать дисгармонию невидимую, что приведет впоследствии к измельчанию биологического потенциала. Гены тоже надо беречь – это тонкая штука.
– Хиба их, чертей, побережешь? – вмешался Сашко. – Я вчера им говорю: не дам задачки решать, а они лягли вроде бы как спать, а сами в уме задачками тарахтять, и из глоток у них цифры так и сыплються. Попробуй за ними уследи.
– А мий сын, – вставил Злыдень, – так уси теории наизусть вывчив, що у толстих книжках наворочени.
– А що воны з левой рукой зробылы? – вмешался Ка-менюка. – Цэ ж такс достижение, якого ни на який планете нэ будэ.
– А что – с левой рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114