– Ты, Толя, хочешь быть художником?
– Нет, я хочу шофером стать. В дальние рейсы хочу ездить. Пятнадцать суток в пути, а пятнадцать дома…
– Значит, о пятнадцати сутках мечтаешь?
– Да нет же, я про другое, – рассмеялся Толя, краснея. – Я терпеть не могу тех, кто пьет или хулиганит.
– А кто их может терпеть? – сказал Слава. – Еще я воров не выношу. Особенно тех, кто у товарищей крадет.
Я слушал ребят. Поразительное явление человеческая натура. Каждый стремится на людях быть лучше и красивее. В личных делах у Славы и Толи значились приводы в связи с воровством, хулиганством, употреблением спиртных напитков и даже наркотиков. И я решился на отчаянный шаг:
– А я, ребята, если признаться, в детстве и воровал, и бродяжничал, и хулиганил. А вы этим не занимались – и это прекрасно!
– Та занимались, – тяжело вздохнул Слава. Всем потихоньку занимались, – сказал Толя.
Педагоги насторожились. Опасную игру я затеял: куда же она выведет меня?
– Честно говоря, – сказал Слава, – я затем и пришел в интернат, чтобы по-другому жить.
– Как это по-другому? – спросил я.
– Не красть. Это главное для меня. А вот для Толика главное… Да пусть он сам скажет…
– А я курю… не просто курю, не табак, а совсем другое…
Растерянными глазами глядел на своих друзей Коля Почечкин: сроду такого не было, чтобы его друзья вот так о самых тяжких своих грехах рассказывали, вот так раскалывались, тогда, когда их никто и за язык-то не тянул…
– А зараз тебе хочеться покурить? – спросил Александр Иванович.
– Сейчас нет.
– А знаешь почему?
– Почему?
– Да потому, что сейчас нам всем очень хорошо…
– Ребята, ребята, Эльба пришла, – вдруг что есть мочи заорал Коля, увидев собаку.
Как же хорошо и чисто нам всем было в тот день! А совсем поздно, когда мы уложили ребят спать, у нас между педагогами состоялся разговор.
– Итак, лед тронулся, господа присяжные,- сказал я. – Я могу вас всех поздравить с первой нашей педагогической удачей. Завтра мы – я, Валентин Антонович, Валерий Ко-нонович и Александр Иванович – с этой нашей прекрасной троицей едем за ребятами. Привозим десятка два ребят и начинаем готовиться к приему по-настоящему.
– О какой удаче можно сейчас говорить, если не было еще педагогического процесса, – сказала Марья Даниловна Лужина.
– А что было? – спросил я.
– Был всего лишь совместный труд.
– Вот этот совместный труд и есть самое настоящее воспитание. Это и есть педагогический процесс. Все остальное от лукавого.
– Как от лукавого? А организация коллектива?
– А разве мы с детьми не были единым коллективом?
– Я согласен с Марьей Даниловной, – сказал Рябов. – Это так, забава, вот приедут триста гавриков и так понесут все… А потом я не согласен, что надо с детьми вместе работать. И еще мне кажется, Владимир Петрович поступил… вы уж наберитесь мужества и признайтесь – вы поступили непедагогично. Если вы уж в детстве воровали и хулиганили, то держите эту правду при себе…
– А вы никогда не воровали, не хулиганили? – спросил Смола.
– Нет, никогда.
– А сейчас?
– Что за дурацкие вопросы?
– А кто за сеном по ночам на конюшню ходит? – резко спросил Смола.
Рябов побелел. Он встал, но выйти сразу не решился.
– Постойте же, – сказал вдруг примирительно Волков, – не о том речь идет. Владимир Петрович, я уверен в этом, никогда не воровал, он просто допустил такой психологический прием, чтобы снять обман, чтобы истинную правду сделать нормой общения! Вы обратили внимание, как дети мгновенно перестроились, перешли от дичайшего обмана к самой последней своей правде? Вот это и есть настоящее мастерство общения…
– Я хочу уточнить, – сказал я. – Конечно, это был прием. Но он не был основан на лжи. Я не встречал в жизни ни одного человека, который в детстве не прошел бы через элементарное, пусть самое мелкое воровство: где-то конфетку или чужую ручку взял, или в сад залез чужой, или на бахчу с пацанами, это, знаете, еще и героизмом считалось. Я допускаю, что Василий Денисович является исключением. Дело, впрочем, не в этом. Сегодня, на мой взгляд, было сделано самое главное: утвержден принцип нашего общения с детьми. Труд и справедливость – вот что в основе этого принципа…
– А я вам скажу – это все фантазии и прожектерство, и я категорически против, и ничего у вас не получится,- это Рябов решительно отрезал.
В эту же ночь мы с ребятами выехали за детьми. Я нацелился на Виктора Никольникова. В одной из характеристик было сказано: пишет стихи. Вот за эти стихи я и ухватился. Дверь мне открыла бабушка Никольникова (родители отбывали срок в заключении). Бабушка, словно ангелочек, светилась изнутри. Непонятно, как же она, такая милая, воспитала сына-разбойника. Юный поэт отсутствовал. Бабуся заплакала: внук сидел… еще не в тюрьме и даже не в изоляторе, а в милиции. В милиции мне показали Виктора. Он поднял такие же лучистые, как у бабки, глаза и спросил:
– Вы хотите меня взять отсюда? Но меня же будут судить.
– Виктор, мы берем тебя в наш коллектив и надеемся на тебя.
Мы рассказали Виктору о наших замыслах, и он сказал:
– Я боюсь, что я для ваших дел не подойду.
– Почему?
– Потому что то, что вы мне предлагаете, потребует, чтобы я следил за другими и докладывал старшим. Мне здесь тоже такое предлагали.
– Ты говоришь о ябедничестве. Этого тебе никто не предлагает. Мы хотим совсем другого – справедливо устроить жизнь.
– Это невозможно,- ответил Виктор.
– Почему?
– Потому что далеко зашли.
– Как это?
– Чтобы было справедливо, надо, чтобы все были равны, независимо от возраста.
– Мы и хотим равенства.
– Никто не разрешит,- серьезно ответил Виктор.- Я думал об этом.
– Как это не разрешит?
– Очень просто. Равенства все боятся.
– Кто все?
– А те, кому оно невыгодно. Вот здесь, когда мы садимся за стол, мне достается в стакане одна капля компота, а остальное сухофрукт, потому что самое лучшее сливается верхушке. А так вроде бы мы равны.
– Ты прав в одном. Равенство установить трудно. Наверное, его нельзя установить только сверху. Оно должно быть и изнутри…
– Попробовать, конечно, можно. Это даже интересно,- Глаза у Виктора заблестели.- Только вот жалко, что я не смогу поехать к вам. Меня будут судить. Я участвовал в ограблении газетного киоска.
– Зачем тебе это понадобилось?
– Ребята позвали, и я пошел.
– Ты ничего не взял, ты не был в киоске, ты самый младший в группе. Нам удалось договориться, что тебя отдадут нам вроде бы как на поруки…
– Да, я знаю, тюрьмы переполнены подростками и им невыгодно еще сажать…
– Ты не прав, – сказал я. – Нам пошли навстречу, потому что ты наш ученик.
– Но я еще не учился у вас.
– Будешь учиться,- твердо сказал я.
О чем говорил Слава с Виктором в тот день, мы не знали, но я по лицам их понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
– Нет, я хочу шофером стать. В дальние рейсы хочу ездить. Пятнадцать суток в пути, а пятнадцать дома…
– Значит, о пятнадцати сутках мечтаешь?
– Да нет же, я про другое, – рассмеялся Толя, краснея. – Я терпеть не могу тех, кто пьет или хулиганит.
– А кто их может терпеть? – сказал Слава. – Еще я воров не выношу. Особенно тех, кто у товарищей крадет.
Я слушал ребят. Поразительное явление человеческая натура. Каждый стремится на людях быть лучше и красивее. В личных делах у Славы и Толи значились приводы в связи с воровством, хулиганством, употреблением спиртных напитков и даже наркотиков. И я решился на отчаянный шаг:
– А я, ребята, если признаться, в детстве и воровал, и бродяжничал, и хулиганил. А вы этим не занимались – и это прекрасно!
– Та занимались, – тяжело вздохнул Слава. Всем потихоньку занимались, – сказал Толя.
Педагоги насторожились. Опасную игру я затеял: куда же она выведет меня?
– Честно говоря, – сказал Слава, – я затем и пришел в интернат, чтобы по-другому жить.
– Как это по-другому? – спросил я.
– Не красть. Это главное для меня. А вот для Толика главное… Да пусть он сам скажет…
– А я курю… не просто курю, не табак, а совсем другое…
Растерянными глазами глядел на своих друзей Коля Почечкин: сроду такого не было, чтобы его друзья вот так о самых тяжких своих грехах рассказывали, вот так раскалывались, тогда, когда их никто и за язык-то не тянул…
– А зараз тебе хочеться покурить? – спросил Александр Иванович.
– Сейчас нет.
– А знаешь почему?
– Почему?
– Да потому, что сейчас нам всем очень хорошо…
– Ребята, ребята, Эльба пришла, – вдруг что есть мочи заорал Коля, увидев собаку.
Как же хорошо и чисто нам всем было в тот день! А совсем поздно, когда мы уложили ребят спать, у нас между педагогами состоялся разговор.
– Итак, лед тронулся, господа присяжные,- сказал я. – Я могу вас всех поздравить с первой нашей педагогической удачей. Завтра мы – я, Валентин Антонович, Валерий Ко-нонович и Александр Иванович – с этой нашей прекрасной троицей едем за ребятами. Привозим десятка два ребят и начинаем готовиться к приему по-настоящему.
– О какой удаче можно сейчас говорить, если не было еще педагогического процесса, – сказала Марья Даниловна Лужина.
– А что было? – спросил я.
– Был всего лишь совместный труд.
– Вот этот совместный труд и есть самое настоящее воспитание. Это и есть педагогический процесс. Все остальное от лукавого.
– Как от лукавого? А организация коллектива?
– А разве мы с детьми не были единым коллективом?
– Я согласен с Марьей Даниловной, – сказал Рябов. – Это так, забава, вот приедут триста гавриков и так понесут все… А потом я не согласен, что надо с детьми вместе работать. И еще мне кажется, Владимир Петрович поступил… вы уж наберитесь мужества и признайтесь – вы поступили непедагогично. Если вы уж в детстве воровали и хулиганили, то держите эту правду при себе…
– А вы никогда не воровали, не хулиганили? – спросил Смола.
– Нет, никогда.
– А сейчас?
– Что за дурацкие вопросы?
– А кто за сеном по ночам на конюшню ходит? – резко спросил Смола.
Рябов побелел. Он встал, но выйти сразу не решился.
– Постойте же, – сказал вдруг примирительно Волков, – не о том речь идет. Владимир Петрович, я уверен в этом, никогда не воровал, он просто допустил такой психологический прием, чтобы снять обман, чтобы истинную правду сделать нормой общения! Вы обратили внимание, как дети мгновенно перестроились, перешли от дичайшего обмана к самой последней своей правде? Вот это и есть настоящее мастерство общения…
– Я хочу уточнить, – сказал я. – Конечно, это был прием. Но он не был основан на лжи. Я не встречал в жизни ни одного человека, который в детстве не прошел бы через элементарное, пусть самое мелкое воровство: где-то конфетку или чужую ручку взял, или в сад залез чужой, или на бахчу с пацанами, это, знаете, еще и героизмом считалось. Я допускаю, что Василий Денисович является исключением. Дело, впрочем, не в этом. Сегодня, на мой взгляд, было сделано самое главное: утвержден принцип нашего общения с детьми. Труд и справедливость – вот что в основе этого принципа…
– А я вам скажу – это все фантазии и прожектерство, и я категорически против, и ничего у вас не получится,- это Рябов решительно отрезал.
В эту же ночь мы с ребятами выехали за детьми. Я нацелился на Виктора Никольникова. В одной из характеристик было сказано: пишет стихи. Вот за эти стихи я и ухватился. Дверь мне открыла бабушка Никольникова (родители отбывали срок в заключении). Бабушка, словно ангелочек, светилась изнутри. Непонятно, как же она, такая милая, воспитала сына-разбойника. Юный поэт отсутствовал. Бабуся заплакала: внук сидел… еще не в тюрьме и даже не в изоляторе, а в милиции. В милиции мне показали Виктора. Он поднял такие же лучистые, как у бабки, глаза и спросил:
– Вы хотите меня взять отсюда? Но меня же будут судить.
– Виктор, мы берем тебя в наш коллектив и надеемся на тебя.
Мы рассказали Виктору о наших замыслах, и он сказал:
– Я боюсь, что я для ваших дел не подойду.
– Почему?
– Потому что то, что вы мне предлагаете, потребует, чтобы я следил за другими и докладывал старшим. Мне здесь тоже такое предлагали.
– Ты говоришь о ябедничестве. Этого тебе никто не предлагает. Мы хотим совсем другого – справедливо устроить жизнь.
– Это невозможно,- ответил Виктор.
– Почему?
– Потому что далеко зашли.
– Как это?
– Чтобы было справедливо, надо, чтобы все были равны, независимо от возраста.
– Мы и хотим равенства.
– Никто не разрешит,- серьезно ответил Виктор.- Я думал об этом.
– Как это не разрешит?
– Очень просто. Равенства все боятся.
– Кто все?
– А те, кому оно невыгодно. Вот здесь, когда мы садимся за стол, мне достается в стакане одна капля компота, а остальное сухофрукт, потому что самое лучшее сливается верхушке. А так вроде бы мы равны.
– Ты прав в одном. Равенство установить трудно. Наверное, его нельзя установить только сверху. Оно должно быть и изнутри…
– Попробовать, конечно, можно. Это даже интересно,- Глаза у Виктора заблестели.- Только вот жалко, что я не смогу поехать к вам. Меня будут судить. Я участвовал в ограблении газетного киоска.
– Зачем тебе это понадобилось?
– Ребята позвали, и я пошел.
– Ты ничего не взял, ты не был в киоске, ты самый младший в группе. Нам удалось договориться, что тебя отдадут нам вроде бы как на поруки…
– Да, я знаю, тюрьмы переполнены подростками и им невыгодно еще сажать…
– Ты не прав, – сказал я. – Нам пошли навстречу, потому что ты наш ученик.
– Но я еще не учился у вас.
– Будешь учиться,- твердо сказал я.
О чем говорил Слава с Виктором в тот день, мы не знали, но я по лицам их понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114