Комиссия между тем заседала круглыми сутками. Впрочем, так ничего не решив, все ревизоры вскоре разъехались по домам.
Грустно затянулось небо над Новым Светом; ожиданием новых событий и новыми предчувствиями жило все вокруг. Эльба, боясь оприходования, что уже случилось с ее друзьями, Васькой и Майкой, зарылась, прячась от людского глаза, глубоко в солому. Только мрачность недолго тенью накрывала школу будущего. Новые прекрасные события должны были размыть дурной осадок, осевший в процессе полного и всестороннего оприходования.
Итак, от попытки покончить с собой Коля отказался напрочь. Исчезнуть незамеченным, скажем, зайти в болото и утонуть – кому это надо?! Ну, хватятся к вечеру: «А где Колька?», «А Кольку Почечкина не видели?», «Куда рыжий делся, он мне должен два конденсатора». А потом забудут, скажут раз-другой: «Хороший парень был. Правда, рыжий, но очень симпатичный». И все. Нет, от таких финалов Коля отказался наотрез.
Он шел по лесу, слезы, должно быть, уже все вылились из глаз, а Коле все равно хотелось, чтобы снова и снова плакалось, потому что так становилось в груди теплее, а еще Коля решительно видел при этом, что с ним совершается необычное. И здесь я позволю сделать незначительное, но крайне важное отступление.
Я всегда боялся соединять детскую доверчивость с бедами взрослых, с их правдоискательством, конфликтами. Мое заблуждение основывалось на страхе использовать детей в своих целях. Навязчивая идея о человеческой личности, которая всегда – цель и никогда – средство, прочно сидела во мне.
Теперь я понял (возможно, впадаю в другую крайность!): воспитание не может быть истинным, если дети не разделяют подвижничества тех, кто их воспитывает.
У меня нередко спрашивают: что же этот новосветский опыт – победа или поражение? Я отвечаю: в конечном итоге нравственный успех – не в технологии, не в системе средств, не в методике, а в том, какую душу себе нажил каждый ребенок и как это духовно нажитое будет развертываться в его последующей жизни. Я благодарен детям не за то, что они тогда мне доставили много настоящих радостей, а за то, что сохранили по сей день ту чистоту, которая в яростных муках рождалась в их далеком детстве. Мне совсем недавно рассказал Почечкин: «Тогда я готов был на самый крайний поступок, лишь бы спасти школу. Мы все были готовы кинуться на инспекторов. А вы знаете, в макаренковской колонии так и поступали колонисты. Они вышвырнули за пределы территории приехавших закрывать колонию…» – «Ну, положим, не вышвырнули, а взялись за руки и не впустили проверяющих на территорию школы», – поправил я. А Коля продолжал: «Мы все-таки кое-что сделали. Я вам расскажу. Но главное не это. Главное то, что тогда творилось с нами. Я ходил по лесу и плакал от отчаяния. Если бы мне кто-нибудь сказал: «Иди на костер, и ты спасешь школу, я бы пошел не задумываясь… Вы, наверное, не верите?!» – «Нет, я верю».
Мое воображение и теперь возвратило меня в ту прекрасную пору. Я видел Золотого мальчика, засветившегося прекрасным волшебным светом. Я увидел, как он решительно заговорил, обращаясь к Марафоновой:
– Я пришел к вам умереть! Только так я могу спасти школу и искупить свою вину.
– Что ты глупости говоришь, Коленька, – скажет Марафонова. – Вот тебе еще два кусочка мяса. Настоящая буженина.
– Подавитесь вы своей бужениной. Она у меня до сих пор в глотке сидит. Через нее я стал предателем. Видите, дети и взрослые на меня смотрят с презрением.
– Коля, ты же воспитанный мальчик! Разве можно так хорошим детям разговаривать со взрослыми?
– Вы обманщики! – решительно скажет Почечкин, обнажая шпагу.
– Неужели ты будешь драться с женщиной?
– Нет, до такой низости я опуститься не смогу, – скажет Золотой мальчик. – Защищайтесь, милорд! – обратится он к Белль-Ланкастерскому. – Можете позвать себе на помощь кого угодно, хоть всех обманщиков со всего света.
– А надо ли умирать? – неожиданно для Коли спросит Белль-Ланкастерский. – Экстремизм всегда был вреден.
– И действительно, есть ли такое в мире, за что можно было бы отдавать человеческую жизнь? – спросит вдруг появившийся бог знает откуда Валентин Антонович Волков.
– Есть такое, за что можно отдать человеческую жизнь, – ответит Коля Почечкин. – Я отдам ее с радостью, чтобы искупить свою вину и вину тех, кто когда-либо оказывался способным пойти против своей совести.
– Цена жизни не может определяться ценою бессмертия, – скажет Волков, сужая свои голубые глазки, прикрытые острой бархоткой ресниц. – Полнота сегодняшнего каждого часа и каждого мига жизни – это и есть мера бессмертия. Нет этой полноты – нет и не будет бессмертия.
А народу между тем на территории школы будущего собралось видимо-невидимо. Здесь были и все родители, и все дети, и все учителя, и все те, кто был на станции Затопная во время похорон Славкиной матери, и все те, с кем работали дети на консервном комбинате, здесь был Степка, который кричал:
– Опять с фокусами эти интернатовцы! И не подумает он ступить в костер. Обманывает нас этот Почечкин!
А территория школы разделялась на две части, и все стоявшие на территории разделились на две части, располо-винились. В картине одновременно, с наплывами, было представлено настоящее и прошлое. На одной стороне стоял Ка-менюка в выцветшей майке и такой же старой тюбетейке, а рядом с ним Злыдень возился у заглохшего дизеля, и длинной вереницей шли дети с матерями, шли в октябрьский холодный дождь, и руки, красные от холода, хватали длинные стебли бурьяна. А на крыльце забрасывали кошки, чтобы по веревкам забраться на крышу и снять Волкова с водосточной трубы. И когда Злыдень уже готов был подцепить Волкова своим крючком, каким он орудовал на свалках города, музыкальный мэтр слетел с трубы и стал рядом с Почечкиным, спиной к спине:
– Мы вместе дадим бой Злу! – сказал Волков. – Вместе умрем, если уж на то пошло.
– И мене возьмить, – проскулила Эльба, подползая к своему другу.
Слезы радости и восхищения застыли на глазах у Коли, когда вдруг он увидел в интернатской толпе капитана мушкетеров. Конечно же, это был Витя Никольников.
– Вот вам алый плащ и шпага, – сказал капитан мушкетеров, подавая оружие Владимиру Петровичу Попову.
– Оставьте эту игру, – ответил печально Владимир Петрович. – Я потерпел крах, и шпага мне просто ни к чему. Прошли те времена.
– Они никогда не пройдут! – гордо сказал капитан мушкетеров, вздрогнув от грохота, который раздался откуда-то сверху.
– Зроду не пройдуть! – кричал Злыдень, въехавший на тарахтящем дизеле в самую гущу толпы. – Шоб ота бюрократия сгинула, треба кое-кого поколоть.
– Та берить цю штуку, – советовал Каменюка Попову. – Вона може и в хозяйстве сгодиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114