– Так, потерпите еще трошки. Вот она, зараза, так ее! Нет, это вроде бы не она. Так, сейчас, еще немножко. С боков пусть прожарится.
Я видел, как Сашко ком какой-то выгреб из костра, принюхался к нему, отбросил в сторону. Другой ком выгреб, но тоже отбросил в сторону.
– Ну, что там? Скоро?
– Одну хвилинку, минуточку, место готовьте!
Место давно уже было готово: листья набросаны, кусок газеты расстелен, мешок, в котором Эльбу везли, аккуратно развернут, чесночок дикий с лучком ровненько сложен – все было на месте, не было только утки.
– Ну что?
Костер Сашко уже весь разгреб, а утки не было.
– Где же утка?
– Нэма, – сказал Сашко. – Сгорила, сатана!
– Ты с ума сошел?
– Сгорила, подлючина. Глина е, а утки нэма. Вся сгорила:
Передержали.
– Может быть, ты забыл ее вложить в глину?
– Та не, вложил сатану, – ответил Сашко. И неожиданно: – Слухай, поехали ко мне: и пиво у меня есть, и утка еще лучше этой. Ну кто с глиною пополам станет жрать утку? Хай вона сказиться. А огирки каки у меня! Яблоки с кавунами моченые! А настойка вишневая! Через двадцать минут будем дома.
Мотоцикл завелся с ходу. И мы поехали. Но поднялся вдруг ветер, полил дождь и, ко всем нашим бедам, заглох мотор.
– Зараз! – сказал Сашко, стремясь придать решимости своему голосу. – Давай толкнем, и он заведется сам.
Толкать под проливным дождем было непросто, но надежда придавала силы, и мы толкали, а мотор не заводился.
– Зараз на гору подымемся, а потом заведется, с горы, вот увидишь, заведется, – успокаивал Сашко. Гора была длинной, бесконечно длинной.
– Садись! – приказал Сашко, и мы покатились.
Но уже через две минуты лежали оба в канаве, прижатые мотоциклом.
Сашко меня успокаивал:
– Зараз все отлично будет. Еще никогда такого не было, чтобы он не заводился.
Снова мы покатили машину, и вдруг радостно затарахтел мотор, и мы понеслись как на крыльях, и я молился, чтобы не заглохла машина. Но мольба моя не дошла по назначению, и мы снова в канаве, и ногу обожгло мне выхлопной трубой, и я орал что есть мочи, а Сашко успокаивал:
– Зараз. Все отлично будет. Он всегда так, скотыняка!
Снова мы покатили на гору мотоцикл, Сашко за руль держит, а я в багажник руками упираюсь, вода хлюпает под ногами, грязь расползается. Мы по траве решили идти, чтобы побыстрее на гору забраться, но и на новой горе не завелся мотоцикл.
Так и прикатили машину своими руками во двор Сашка.
Оба были в грязи, усталые и голодные.
– Зараз такое будет! Утка, настойка, огирки, кавуны с яблоками мочеными…
– А не поздно? – спросил я.
– Ты што? – И он посмотрел на свои часы.
– Три часа, – сказал я. – Самый раз, – ответил Сашко.
– А кто у тебя дома?
– Жинка, мати, дити…
– Ну, а как они?
– Да я их, чертовых бабив, в руках держу!
Я робко переступил порог. На кухне горела керосиновая лампа, совсем приглушенная. Вправо и влево шли двери. В одну дверь ткнулся Сашко, но вылетел оттуда пулей, и вслед за ним полетело что-то тяжелое. В другую дверь вошел Сашко, а через две секунды руки хозяина растопыренные сначала показались, а уже за руками голова с туловищем выбросились, а за спиной Сашка что-то опять тяжелое полоснулось.
Сочувствуя товарищу, я робко вышел на крыльцо.
– Ты же говорил, что в руках их держишь.
– А хай им черт, хиба с бабами шо-небудь зробишь! Ходим в сарай, бери лампу, а я хлеба достану.
– Куда в сарай! – раздался голос из комнаты. – Ось я встану, дам тоби сарай!
– Мы тыхенько повечеряемо, – ласково сказал Сашко. – Тыхенько!
Мне хотелось сказать: «Ну, будь здоров, Сашко». Крепко пожать руку хотелось, но так было жалко оставлять его одного. И я ждал конца.
А конец был таким.
– А хочешь, в пещеру пойдем. Настоящая пещера половецкая! – сказал Сашко, ему так хотелось закончить день какой-нибудь настоящей удачей, и я понимал это.
– Нет, в пещеру как-нибудь потом сходим. Проводи меня немного.
– Погоди, я зараз.- Сашко исчез, а через секунду он шел с двумя банками. – Сейчас горилки возьмем. Бона тут у соседа.
Сашко перелез через тын и постучал в ставню.
– Грунь! Цэ я – Сашко, дай бутилку горилки. Непонятные звуки послышались из-за ставни.
– Грунь, видчини, – жалобно, но настойчиво проговорил Сашко.
Ставни молчали. Сашко снова постучал в окно. В дверях загремел засов.
– Все в порядке,- сказал мне Сашко,- открывают. Несут.
В лунном свете обозначилась фигура в белом, на фоне которой отчетливо чернел гаечный ключ огромного размера. Намерения у гаечного ключа были самые решительные, и мы метнулись в сторону, перекинулись через тын и скрылись в темноте. А оттуда, где застыло матовое сияние гаечного ключа, слышалась непозволительная брань:
– Я тоби покажу, гад, как по чужим бабам лазить! Я тоби… Лунный свет струился в дрожащих окончаниях листвы.
– Нэма жизни ни дома, ни на работе, – заключил Сашко. – Жизнь только в промежутке, между домом и работой. Вот сейчас я живу, потому что я нигде.
Я пожал Александру Ивановичу руку. Через час мы должны были встретиться на перекрестке, куда должна подъехать грузовая машина, чтобы отвезти нас за новым оборудованием для школы будущего.
Я подходил к своему дому с горькими мыслями. Впрочем, в этих горьких мыслях была острая решимость во что бы то ни стало с завтрашнего дня, прямо с утра, начать совсем новую жизнь – и никаких отклонений! Никаких охот, никаких половецких пещер!
– Вот так разбазаривается в человеке самое главное, – бормотал я вслух. – Вот так предаются идеалы. Каков Сашко?! Ишь придурочком, придурочком, а свою линию гнет! А какая у него линия – пойди разберись!
4
Новый Свет был залит солнцем, когда приехал долгожданный Шаров, настоящий директор интерната. Константин Захарович приехал с женой, племянницей Настей и с собакой Вестой.
Впереди шла Веста, родом из фокстерьеров. Шерсть ее смешно кудлатилась, и глаза весело глядели крупным черносливом. За Вестой шла грузная женщина с двумя сумками – это Раиса Тимофеевна, жена Шарова. За ней шла Настя, племянница, с огромным черным ридикюлем, куда бы запросто вместилось два фокстерьера. Замыкал шествие человек без ничего – это Шаров. Одет он в широченные штаны (несколько пятен на синем бостоне), на нем рубашка шелковая в полоску, без воротника, из тех рубашек, к которым воротники пристегивались, в рукавах рубашка перехвачена металлическими пружинами. Спина у Шарова покатая, руки несколько колесом – от, этого очень хозяйская походка получалась.
И Шаров, и его жена, и племянница, и Веста сразу внесли новую, шумливую струю в жизнь окраины Нового Света – смех пошел по территории: кашляющий (от курения) у Шарова, с прихлопом рук и с покрякиванием у жены, звонкий у Насти и с глупым лаем у Весты, этак лениво пару раз в вышину: ав! ав!
– Куды ж мы заихалы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114