И это количество, стало гордостью школы. Когда оказывались какие-либо простои, Саша Злыдень очень остро ставил вопрос о том, что бумаги перестают поступать, и тогда Слава Деревянко с Семечкиным Толей составляли график «пропускания через Советы», чтобы бумага поступала для дыропро-калывания, чтобы работы в отчетности своей вырастали.
После уроков Толя Семечкин приходил в секретарское свое присутствие и несколько часов кряду работал.
– Вы по какому вопросу? – спрашивал он со всей серьезностью у какого-нибудь второклассника.
– А чего он лезет? – мычал второклассник.
– Бумага есть?
– Какая бумага? Он дерется палкой, а не бумагой.
– Нужна бумага, а потом будем разговаривать. Здесь же был штат помощников-писарей, которые помогали оформлять бумаги: жалобы, докладные, рапорты.
– Все должно быть по закону оформлено, а иначе дело не примем, – объяснил малышу помощник Семечкина. – Пиши бумагу.
– Я не хочу писать,- оправдывался второклассник, оставивший на секунду игру в мяч на зеленой траве.
– Нет, так не выйдет, раз пришел – пиши! Малыш писал под диктовку: «Докладная. В связи с тем, что меня Женька ударил палкой, докладываю…»
– Дату ставь!
– Что?
– Дата – это число. Вот так. А теперь жди очереди в коридоре. Ты будешь семнадцатым. Уйдешь – разбирать будем за уход.
В коридоре толклись жалобщики, инициаторы, рационализаторы, представители комиссий, клубов, отрядов. Им разрешалось в период ожидания готовить домашние задания, разучивать песни, выполнять разовые поручения, пришивать пуговицы, писать письма родителям и придумывать предложения об улучшении жизни школы будущего. Иногда, за особые заслуги, ожидающим разрешалось дыропрокалывание, если бумага была не очень ответственная, например, справки о количестве запятых, не проставленных в диктантах, или сведения о перетягивании каната в аттракционах на приз стенгазеты «Сыроежка и семь гномов».
Ответственные бумаги, как правило цветные и глянцевые, в порядке большого поощрения дырявили особо отличившиеся воспитанники. Таким образом, приобщение к бумажному делу стало делом чести. Поэтому и несказанно счастливы были работники интерната Петровна, Чирва и Гришка Злыдень, чьи дети и внуки наслаждались продырявливанием ежедневно.
– Ото хоч диты наши поживуть, – всякий раз приговаривал Злыдень, встречаясь с Петровной. – Сидять соби у тепли и клацають машинками.
– Ото ж и я кажу, – отвечала Петровна. – Ну прямо як у сельсовете: ничего не роблять, а сидять у холодочку, хоч зараз их в контору посылай.
– А шо ты думаешь, як що так и дальше пиде, тоди контора никуды не динеться. Хто с малолетства отак приучен до бухгалтерии, шо ж його до станка ставить или на столбы кидать? Ни, такого не бувае.
– А мий так и на выходной бере машинку и клацае дома. Усе переклацав, уси газеты, конверты, яки булы. Учера полиз фотографии клацать, да не дала йому, хай хоть шо-нибудь цилим останется.
– Раньше, бувало, не дозовешься: и по рыбу ходив, и у поли на буряках копийку заробляв, а тепер тильки до чистой работы тягнеться, от, сукины диты, як попривыкали быстро до новой жизни.
– Я тике ось шо думаю, Петро, а хто буде у поли, як що уси машинками стануть клацать? Шо йисты люди будуть? Бумажки?
– Ас городу будут приезжать робыть. Зараз тильки на уборку, а потом и сеять, и полоть приучаться. Все наоборот буде. Городьски будут у поли, чи жариться на сонци, а чи мерзнуть пид дождем, а сильски тико считать будуть.
– К тому, мабудь, дило иде, – вздохнула Петровна. – Може, це и правильно. А то мы як чорты робимо, а воны зо всима удобствами живуть. Де тут справедливость? А як що городьски не захочуть робыть, що тогда?
– Заставят. Силою заставят. Бачила, як ця чертова дитвора обучается душу выколачивать, хуже той милиции…
– Да яка там милиция, такого сроду не було, шоб от так всим скопом над одним измываться. Сказано у библии: уси против одного стануть. Сын пийде против отця, дочка против матери…
– Та при чем тут библия? – перебил Гришка. – Це коллектив вооружается…
– И все на бумагу беруть, на карандаш, бачила, уси в папках раскладени лежать… Ще деруться за ти бумажки…,
Петровна была права: бумажное дело стало самым почетным, а среди бумажных дел самым ответственным было протоколирование разбирательств.
В разбирательствах сразу несколько бумаг слеталось со всех концов. Разбираемый писал объяснительную. К ней прилагались: рапортичка класса, заявление дежурного, докладная классного руководителя, санкция дежурного учителя и т. д.
– Что у нас по плану? – спрашивал Слава Деревянко на одном из заседаний, подтягивая штаны.
– Ребров сегодня,- докладывал Семечкин.- Бумаги все подколоты.
– А педагогов пригласили? – спрашивал Слава.
– Идут педагоги. И директор идет.
Вошел Ребров. Голова у него похожа на каску. Тяжестью отдает от нависшего лба над голубыми глазами. Ребров силой своей неуемной не пользуется, потому как добр. И не сопротивлялся, когда его с теми сухарями треклятыми схватили.
– Ну, Ребров, стань на середину! – приказывает Слава. Ребров переминается с ноги на ногу. Ступни у него вовнутрь, руки к животу жалко прижаты.
– Рассказывай. Время не тяни. У нас еще семь человек сегодня.
– А что рассказывать?
– Где сушил сухари, для чего домой их возишь?
Ребров молчит. Щеки его алеют. Уши пожаром горят.
– Давайте акт, – командует Слава. Семечкин зачитывает:
– Шестнадцатого ноября сего года ученик шестого класса Ребров Костя был пойман с поличным: сушил на батареях сухари. Когда спросили: «Для чего?» – ответил: «Бабушке».
– Ну, объясняй, Ребров, как ты мог докатиться до такого?
– Сухари! Надо же такое придумать! – смеется Слава.
– Нет, ребята, здесь не до смеха, – останавливает Шаров Славу. – Объясни нам, Ребров, понимаешь ли ты, что нельзя заниматься хищением? Ты понимаешь, к чему это может привести? Сегодня сухарик взял, а завтра что? Буханочку? А послезавтра – мешочек с мукой! А потом что? Тюрьма. И никакая бабушка тебя не спасет.
– Да врет он насчет бабушки,- вставил Саша Злыдень. – Сам хрумкает по ночам.
На этот раз Ребров сорвал заседание. Неожиданно он разревелся. Закрыл глаза руками и убежал со средины. Реброва задержали, посадили слушать следующие разбирательства.
– Зачитайте акт о хищении за шестнадцатое ноября, пятницу! – приказал Слава. Семечкин читал:
– …установлено, что всего приготовлено к выносу за пределы территории: хлеба – двенадцать кг, конфет – пять кило, банок стеклянных – восемнадцать, полотенец – шестнадцать, простыней – шесть, карандашей – сорок четыре, напильников – шестнадцать, молотков – тридцать один, водопроводных кранов – двенадцать.- Список был длинным и заключался подсчитанной суммой – шестьсот рублей две копейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
После уроков Толя Семечкин приходил в секретарское свое присутствие и несколько часов кряду работал.
– Вы по какому вопросу? – спрашивал он со всей серьезностью у какого-нибудь второклассника.
– А чего он лезет? – мычал второклассник.
– Бумага есть?
– Какая бумага? Он дерется палкой, а не бумагой.
– Нужна бумага, а потом будем разговаривать. Здесь же был штат помощников-писарей, которые помогали оформлять бумаги: жалобы, докладные, рапорты.
– Все должно быть по закону оформлено, а иначе дело не примем, – объяснил малышу помощник Семечкина. – Пиши бумагу.
– Я не хочу писать,- оправдывался второклассник, оставивший на секунду игру в мяч на зеленой траве.
– Нет, так не выйдет, раз пришел – пиши! Малыш писал под диктовку: «Докладная. В связи с тем, что меня Женька ударил палкой, докладываю…»
– Дату ставь!
– Что?
– Дата – это число. Вот так. А теперь жди очереди в коридоре. Ты будешь семнадцатым. Уйдешь – разбирать будем за уход.
В коридоре толклись жалобщики, инициаторы, рационализаторы, представители комиссий, клубов, отрядов. Им разрешалось в период ожидания готовить домашние задания, разучивать песни, выполнять разовые поручения, пришивать пуговицы, писать письма родителям и придумывать предложения об улучшении жизни школы будущего. Иногда, за особые заслуги, ожидающим разрешалось дыропрокалывание, если бумага была не очень ответственная, например, справки о количестве запятых, не проставленных в диктантах, или сведения о перетягивании каната в аттракционах на приз стенгазеты «Сыроежка и семь гномов».
Ответственные бумаги, как правило цветные и глянцевые, в порядке большого поощрения дырявили особо отличившиеся воспитанники. Таким образом, приобщение к бумажному делу стало делом чести. Поэтому и несказанно счастливы были работники интерната Петровна, Чирва и Гришка Злыдень, чьи дети и внуки наслаждались продырявливанием ежедневно.
– Ото хоч диты наши поживуть, – всякий раз приговаривал Злыдень, встречаясь с Петровной. – Сидять соби у тепли и клацають машинками.
– Ото ж и я кажу, – отвечала Петровна. – Ну прямо як у сельсовете: ничего не роблять, а сидять у холодочку, хоч зараз их в контору посылай.
– А шо ты думаешь, як що так и дальше пиде, тоди контора никуды не динеться. Хто с малолетства отак приучен до бухгалтерии, шо ж його до станка ставить или на столбы кидать? Ни, такого не бувае.
– А мий так и на выходной бере машинку и клацае дома. Усе переклацав, уси газеты, конверты, яки булы. Учера полиз фотографии клацать, да не дала йому, хай хоть шо-нибудь цилим останется.
– Раньше, бувало, не дозовешься: и по рыбу ходив, и у поли на буряках копийку заробляв, а тепер тильки до чистой работы тягнеться, от, сукины диты, як попривыкали быстро до новой жизни.
– Я тике ось шо думаю, Петро, а хто буде у поли, як що уси машинками стануть клацать? Шо йисты люди будуть? Бумажки?
– Ас городу будут приезжать робыть. Зараз тильки на уборку, а потом и сеять, и полоть приучаться. Все наоборот буде. Городьски будут у поли, чи жариться на сонци, а чи мерзнуть пид дождем, а сильски тико считать будуть.
– К тому, мабудь, дило иде, – вздохнула Петровна. – Може, це и правильно. А то мы як чорты робимо, а воны зо всима удобствами живуть. Де тут справедливость? А як що городьски не захочуть робыть, що тогда?
– Заставят. Силою заставят. Бачила, як ця чертова дитвора обучается душу выколачивать, хуже той милиции…
– Да яка там милиция, такого сроду не було, шоб от так всим скопом над одним измываться. Сказано у библии: уси против одного стануть. Сын пийде против отця, дочка против матери…
– Та при чем тут библия? – перебил Гришка. – Це коллектив вооружается…
– И все на бумагу беруть, на карандаш, бачила, уси в папках раскладени лежать… Ще деруться за ти бумажки…,
Петровна была права: бумажное дело стало самым почетным, а среди бумажных дел самым ответственным было протоколирование разбирательств.
В разбирательствах сразу несколько бумаг слеталось со всех концов. Разбираемый писал объяснительную. К ней прилагались: рапортичка класса, заявление дежурного, докладная классного руководителя, санкция дежурного учителя и т. д.
– Что у нас по плану? – спрашивал Слава Деревянко на одном из заседаний, подтягивая штаны.
– Ребров сегодня,- докладывал Семечкин.- Бумаги все подколоты.
– А педагогов пригласили? – спрашивал Слава.
– Идут педагоги. И директор идет.
Вошел Ребров. Голова у него похожа на каску. Тяжестью отдает от нависшего лба над голубыми глазами. Ребров силой своей неуемной не пользуется, потому как добр. И не сопротивлялся, когда его с теми сухарями треклятыми схватили.
– Ну, Ребров, стань на середину! – приказывает Слава. Ребров переминается с ноги на ногу. Ступни у него вовнутрь, руки к животу жалко прижаты.
– Рассказывай. Время не тяни. У нас еще семь человек сегодня.
– А что рассказывать?
– Где сушил сухари, для чего домой их возишь?
Ребров молчит. Щеки его алеют. Уши пожаром горят.
– Давайте акт, – командует Слава. Семечкин зачитывает:
– Шестнадцатого ноября сего года ученик шестого класса Ребров Костя был пойман с поличным: сушил на батареях сухари. Когда спросили: «Для чего?» – ответил: «Бабушке».
– Ну, объясняй, Ребров, как ты мог докатиться до такого?
– Сухари! Надо же такое придумать! – смеется Слава.
– Нет, ребята, здесь не до смеха, – останавливает Шаров Славу. – Объясни нам, Ребров, понимаешь ли ты, что нельзя заниматься хищением? Ты понимаешь, к чему это может привести? Сегодня сухарик взял, а завтра что? Буханочку? А послезавтра – мешочек с мукой! А потом что? Тюрьма. И никакая бабушка тебя не спасет.
– Да врет он насчет бабушки,- вставил Саша Злыдень. – Сам хрумкает по ночам.
На этот раз Ребров сорвал заседание. Неожиданно он разревелся. Закрыл глаза руками и убежал со средины. Реброва задержали, посадили слушать следующие разбирательства.
– Зачитайте акт о хищении за шестнадцатое ноября, пятницу! – приказал Слава. Семечкин читал:
– …установлено, что всего приготовлено к выносу за пределы территории: хлеба – двенадцать кг, конфет – пять кило, банок стеклянных – восемнадцать, полотенец – шестнадцать, простыней – шесть, карандашей – сорок четыре, напильников – шестнадцать, молотков – тридцать один, водопроводных кранов – двенадцать.- Список был длинным и заключался подсчитанной суммой – шестьсот рублей две копейки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114