Настроение у нее было мирное, и она улыбалась, на время утратив свой – как бы поточнее выразиться? – жесткий взгляд.
– Как поживает Мартин? – спросила я между прочим, когда в поле зрения появилось здание Общества юристов.
– У Мартина все прекрасно, – сказала она с блаженной улыбкой. – Он в полном порядке.
– Так, значит, у него ничего нет с Джейд Джевел? – спросила я.
На самом деле ничего такого я не спросила.
– Хорошо, – сказала я.
– Знаешь, этот уикенд, который он провел у матери, так подействовал на него, – добавила она. – Он вернулся оттуда каким-то – не знаю, как бы это сказать, – уверенным, что ли, целеустремленным. Возможно, благодаря рубке дров, которой он занимался.
– Возможно.
– Рубка дров – это такое полезное мужское занятие, да?
– О да.
– Мне нравятся мужчины, которые ведут себя по-мужски, – заявила она. – А тебе?
– Э-э, да, – сказала я, а у меня перед глазами возник Алекс, облаченный в шелковое кружевное платье.
– Мы заказали новый диван, – сообщила Лиззи. – Я больше не сержусь из-за того, другого.
– Такого же цвета?
– О нет, – сказала она, – только не тот ужасный бледно-желтый цвет. Совершенно непрактично. Теперь я это поняла. Нет, он будет ярко-красным. «Кларет», думаю, назвала бы ты, или, возможно, «Бордо». Или, может, «Глинтвейн». Мы дадим ему прозвище в Рождество, – добавила она.
– Хорошая идея, – одобрила я. Ты можешь предложить Мартину втереть в него немного мясного пирога и бренди и затем поджечь. – Вот мы и пришли.
Мы поднялись по ступеням в здание Общества юристов и затем спустились вниз в гардероб.
– Знаешь, мне как-то не по себе, – сказала я, тщательно подправляя помаду на губах. – Эти парни не видели нас двадцать лет – что, если они нас не узнают? – Страх сжал мне сердце. – Что, если они спросят, кто мы такие?
– Не будь такой пессимисткой, Тиффани, – успокоила меня Лиззи, поправляя прическу. – Я уверена, что они все как один скажут, как молодо мы выглядим. – Она отступила назад и оценивающе посмотрела на свое отражение в зеркале. – Знаешь, мы действительно выглядим превосходно…
– …учитывая, что нам практически пятьдесят.
– Несомненно. Но знаешь, что поразительно, Тиффани, – сказала она, слегка тронув «Опиумом» за ушами.
– Что?
– Мы учились вместе с семью сотнями мальчишек, и вот спустя два десятка лет ты все еще не замужем!
Мы поднялись по лестнице в библиотеку, чтобы выпить коктейль перед ужином. Вдоль стен выстроились стеллажи с юридическими книгами в кожаных переплетах, толстыми, словно телефонные справочники. Две сотни мужчин в смокингах стояли маленькими группками с бокалами в руках, курили и громко болтали.
– …нет, нет, нет, я жил в пансионе Дьюар. С малышом, как бишь его, Даунером.
– Я был в пансионе Гордон. И я единственный, кто вел себя прилично, – ха, ха.
– …моим фагом был Трипп-младший. А кто был твоим?
– …малыш Али Ассид. В пансионе он был воришкой. А сейчас судья.
– Невероятно! Черный судья!
– …о господи, всегда гадал, зачем это женщины пользуются всякими там гелями. Хорошо, что раньше их не было.
– …ты слышал о Кокейне? Чертовски досадно. Хороший был человек. Получил пять лет.
В дальнем конце комнаты на стене висел план: где кто должен сидеть за столом, с годом выпуска у каждой фамилии. Лиззи устремилась туда.
– По крайней мере есть несколько парней из нашего выпуска, – сказала она, напрягая голос, чтобы перекричать шум. – Но ни одна из девчонок, кажется, не пришла. Я думала, что Айла Морей может здесь оказаться. Во всяком случае, Хеннесси, Джемисон и Басс пришли. И – вот здорово! – Джонни Ротман будет. Он мне всегда нравился. Он интересовался историей, как и я. Слышала, он сейчас в телевизионной драме, – может, он сможет предложить мне какую-нибудь работу, просто на время, конечно, пока я не начну консультировать…
– Эй, Бьюнон, бой-баба Бьюнон!
Лицо Лиззи застыло от ужаса. К нам подошел краснолицый человек с бородой, начинающейся от самых бровей. Роджер Сикс-Пак! Сумасшедший ирландец. Господи, какой он старый. Выглядит устрашающе. На вид можно дать сорок восемь, но ему никак не может быть больше тридцати девяти.
– Все ясно, ты, как всегда, куришь, Бьюнон! Так и не избавилась от этой мерзкой привычки. Привет, Толстушка Тротт! Ну, должен сказать… – Он сделал шаг назад, чтобы получше нас рассмотреть. – Вы обе выглядите…
– Старше? – предложила я свою помощь. Как ты!
– Да! – сказал он с громовым хохотом. – И даже довольно мило. Ты мне всегда чертовски нравилась, Бьюнон, несмотря на то что пахло от тебя как от старой пепельницы. Ты замужем?
– Да, – сказала она, одаривая его ледяной улыбкой. – И очень счастлива в браке.
– А чем ты занимаешься?
– Я актриса, – сказала она, явно разозлившись, что ему это неизвестно. Разве он не заметил ее имени в программе, опубликованной в «Радио тайме» за 1991 год, разве не видел ее в «Билле», где она играла маленькую роль? Очевидно, нет.
– Актриса, да? А ты. Толстушка Тротт?
– Я занимаюсь рекламой – пишу слоганы.
– О, «Начни свой день с яйца» и все такое? Да, а ты знаешь, что это написал тот самоубийца – Салман Рушди? Бедняга.
– Нет, – возразила я. – На самом деле это написала Фей Уэлдон. Салман Рушди написал… о, смотрите! Там Тим Флауэрс. Он всегда дразнил меня толстухой.
– Толстушка Тротт! – Тим Флауэрс расплылся в улыбке. – Я тебя не узнал.
– Спасибо, – сказала я.
– Ты выглядишь… совсем другой. Ты ведь была толстушкой, так ведь, но, очевидно, это все позади! Ха, ха, ха!
Очень забавно, подумала я, чувствуя, что краснею. И затем вдруг вспомнила, что обычно говорили мне мальчишки. Никогда – «Куда идешь?». Они всегда спрашивали: «Эй, Толстушка Тротт, куда тащишь свою задницу?» – и потом бежали по улице с истерическим смехом. О да, подумала я, это было удивительно остроумно. Они должны быть мне за это благодарны.
– Привет, Толстушка Тротт! – прогудел Джеми Уортингтон. – Чего бы вкусненького пожевать? Это ты обычно говорила: «Чего бы вкусненького пожевать?» Я помню, у тебя лицо всегда было перемазано шоколадной глазурью.
– Да, – сказала Лиззи, – в то время как все другие девочки были худющие. Ты всегда выбивалась из общей массы, Тиффани.
– Твоя старая любовь – Джон Харви-Белл – идет, – сказал Тим. – Мы помним, что ты была в него влюблена.
– У меня ничего с ним не было, – сказала я холодно.
– Да, была влюблена – давай признавайся.
– Не была.
– Ты была влюблена, он говорил, что была.
– Значит, он врал.
– Давай, Толстушка Тротт, признавайся!
Господи, эти парни, кажется, совсем не повзрослели. Они по-прежнему едва достигшие половой зрелости ученики частной школы конца семидесятых. Фактически их можно было бы использовать в качестве экспонатов для изучения человеческих эмбрионов. И все же, подумала я, мне не стоит жаловаться – я получила большое удовольствие от двух лет пребывания в Даунингхэме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
– Как поживает Мартин? – спросила я между прочим, когда в поле зрения появилось здание Общества юристов.
– У Мартина все прекрасно, – сказала она с блаженной улыбкой. – Он в полном порядке.
– Так, значит, у него ничего нет с Джейд Джевел? – спросила я.
На самом деле ничего такого я не спросила.
– Хорошо, – сказала я.
– Знаешь, этот уикенд, который он провел у матери, так подействовал на него, – добавила она. – Он вернулся оттуда каким-то – не знаю, как бы это сказать, – уверенным, что ли, целеустремленным. Возможно, благодаря рубке дров, которой он занимался.
– Возможно.
– Рубка дров – это такое полезное мужское занятие, да?
– О да.
– Мне нравятся мужчины, которые ведут себя по-мужски, – заявила она. – А тебе?
– Э-э, да, – сказала я, а у меня перед глазами возник Алекс, облаченный в шелковое кружевное платье.
– Мы заказали новый диван, – сообщила Лиззи. – Я больше не сержусь из-за того, другого.
– Такого же цвета?
– О нет, – сказала она, – только не тот ужасный бледно-желтый цвет. Совершенно непрактично. Теперь я это поняла. Нет, он будет ярко-красным. «Кларет», думаю, назвала бы ты, или, возможно, «Бордо». Или, может, «Глинтвейн». Мы дадим ему прозвище в Рождество, – добавила она.
– Хорошая идея, – одобрила я. Ты можешь предложить Мартину втереть в него немного мясного пирога и бренди и затем поджечь. – Вот мы и пришли.
Мы поднялись по ступеням в здание Общества юристов и затем спустились вниз в гардероб.
– Знаешь, мне как-то не по себе, – сказала я, тщательно подправляя помаду на губах. – Эти парни не видели нас двадцать лет – что, если они нас не узнают? – Страх сжал мне сердце. – Что, если они спросят, кто мы такие?
– Не будь такой пессимисткой, Тиффани, – успокоила меня Лиззи, поправляя прическу. – Я уверена, что они все как один скажут, как молодо мы выглядим. – Она отступила назад и оценивающе посмотрела на свое отражение в зеркале. – Знаешь, мы действительно выглядим превосходно…
– …учитывая, что нам практически пятьдесят.
– Несомненно. Но знаешь, что поразительно, Тиффани, – сказала она, слегка тронув «Опиумом» за ушами.
– Что?
– Мы учились вместе с семью сотнями мальчишек, и вот спустя два десятка лет ты все еще не замужем!
Мы поднялись по лестнице в библиотеку, чтобы выпить коктейль перед ужином. Вдоль стен выстроились стеллажи с юридическими книгами в кожаных переплетах, толстыми, словно телефонные справочники. Две сотни мужчин в смокингах стояли маленькими группками с бокалами в руках, курили и громко болтали.
– …нет, нет, нет, я жил в пансионе Дьюар. С малышом, как бишь его, Даунером.
– Я был в пансионе Гордон. И я единственный, кто вел себя прилично, – ха, ха.
– …моим фагом был Трипп-младший. А кто был твоим?
– …малыш Али Ассид. В пансионе он был воришкой. А сейчас судья.
– Невероятно! Черный судья!
– …о господи, всегда гадал, зачем это женщины пользуются всякими там гелями. Хорошо, что раньше их не было.
– …ты слышал о Кокейне? Чертовски досадно. Хороший был человек. Получил пять лет.
В дальнем конце комнаты на стене висел план: где кто должен сидеть за столом, с годом выпуска у каждой фамилии. Лиззи устремилась туда.
– По крайней мере есть несколько парней из нашего выпуска, – сказала она, напрягая голос, чтобы перекричать шум. – Но ни одна из девчонок, кажется, не пришла. Я думала, что Айла Морей может здесь оказаться. Во всяком случае, Хеннесси, Джемисон и Басс пришли. И – вот здорово! – Джонни Ротман будет. Он мне всегда нравился. Он интересовался историей, как и я. Слышала, он сейчас в телевизионной драме, – может, он сможет предложить мне какую-нибудь работу, просто на время, конечно, пока я не начну консультировать…
– Эй, Бьюнон, бой-баба Бьюнон!
Лицо Лиззи застыло от ужаса. К нам подошел краснолицый человек с бородой, начинающейся от самых бровей. Роджер Сикс-Пак! Сумасшедший ирландец. Господи, какой он старый. Выглядит устрашающе. На вид можно дать сорок восемь, но ему никак не может быть больше тридцати девяти.
– Все ясно, ты, как всегда, куришь, Бьюнон! Так и не избавилась от этой мерзкой привычки. Привет, Толстушка Тротт! Ну, должен сказать… – Он сделал шаг назад, чтобы получше нас рассмотреть. – Вы обе выглядите…
– Старше? – предложила я свою помощь. Как ты!
– Да! – сказал он с громовым хохотом. – И даже довольно мило. Ты мне всегда чертовски нравилась, Бьюнон, несмотря на то что пахло от тебя как от старой пепельницы. Ты замужем?
– Да, – сказала она, одаривая его ледяной улыбкой. – И очень счастлива в браке.
– А чем ты занимаешься?
– Я актриса, – сказала она, явно разозлившись, что ему это неизвестно. Разве он не заметил ее имени в программе, опубликованной в «Радио тайме» за 1991 год, разве не видел ее в «Билле», где она играла маленькую роль? Очевидно, нет.
– Актриса, да? А ты. Толстушка Тротт?
– Я занимаюсь рекламой – пишу слоганы.
– О, «Начни свой день с яйца» и все такое? Да, а ты знаешь, что это написал тот самоубийца – Салман Рушди? Бедняга.
– Нет, – возразила я. – На самом деле это написала Фей Уэлдон. Салман Рушди написал… о, смотрите! Там Тим Флауэрс. Он всегда дразнил меня толстухой.
– Толстушка Тротт! – Тим Флауэрс расплылся в улыбке. – Я тебя не узнал.
– Спасибо, – сказала я.
– Ты выглядишь… совсем другой. Ты ведь была толстушкой, так ведь, но, очевидно, это все позади! Ха, ха, ха!
Очень забавно, подумала я, чувствуя, что краснею. И затем вдруг вспомнила, что обычно говорили мне мальчишки. Никогда – «Куда идешь?». Они всегда спрашивали: «Эй, Толстушка Тротт, куда тащишь свою задницу?» – и потом бежали по улице с истерическим смехом. О да, подумала я, это было удивительно остроумно. Они должны быть мне за это благодарны.
– Привет, Толстушка Тротт! – прогудел Джеми Уортингтон. – Чего бы вкусненького пожевать? Это ты обычно говорила: «Чего бы вкусненького пожевать?» Я помню, у тебя лицо всегда было перемазано шоколадной глазурью.
– Да, – сказала Лиззи, – в то время как все другие девочки были худющие. Ты всегда выбивалась из общей массы, Тиффани.
– Твоя старая любовь – Джон Харви-Белл – идет, – сказал Тим. – Мы помним, что ты была в него влюблена.
– У меня ничего с ним не было, – сказала я холодно.
– Да, была влюблена – давай признавайся.
– Не была.
– Ты была влюблена, он говорил, что была.
– Значит, он врал.
– Давай, Толстушка Тротт, признавайся!
Господи, эти парни, кажется, совсем не повзрослели. Они по-прежнему едва достигшие половой зрелости ученики частной школы конца семидесятых. Фактически их можно было бы использовать в качестве экспонатов для изучения человеческих эмбрионов. И все же, подумала я, мне не стоит жаловаться – я получила большое удовольствие от двух лет пребывания в Даунингхэме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105