Может, это они заставили меня почувствовать себя глупой и слабой, и совсем чуточку распутной. Может быть, это все обстановка – образчик идеальной гостиной, сверкающей столовым серебром, поражающей искусно свернутыми салфетками и дорогим фарфором. Наверное, это гостиная заворожила меня, заставила захотеть, чтобы в моей жизни объявился прекрасный незнакомец, взял меня за руку и увел в светлое будущее. Кажется, я целую жизнь готова прождать, чтобы хотя бы раз испытать подобное волнение. Но мне совсем не хочется рассказывать об этом Розмари; мысли мыслями, но слова всегда звучат как-то глупо.
– Давай закончим наряжать елку, – встаю я и потягиваюсь.
– Лючия?
Я поворачиваюсь к Розмари:
– Да?
– Мне казалось, ты какая-то особенная, не такая, как все. Теперь я вижу, что ты не просто особенная, ты еще и милая девушка.
– Особенная? – смеюсь я и разглядываю свою одежду: вельветовые брюки и старый шерстяной свитер отца.
– Ты такая красивая. Волосы всегда блестят. А твоя одежда! Я никогда не видела ничего подобного, разве что в журнале «Шарм». Ты всегда выглядишь изящно и выходишь из дома с таким видом, словно собираешься сделать что-то важное. Я восхищаюсь тобой.
– Розмари, никакая я не особенная. Я швея, поэтому люблю одежду. А еще считаю свою работу искусством. Все просто, – протягиваю я невестке руку и помогаю ей встать.
Папа и Роберто все утро проработали в новой комнате и теперь идут к нам. Они так увлечены разговором друг с другом, что не обращают на нас никакого внимания. Я перебиваю их:
– Папа, Розмари хотела повесить на переднее окно гирлянду. Ты не против?
– Конечно нет, – даже не взглянув на Розмари, говорит папа.
– Тогда скажи ей об этом, – тихо прошу я.
Папа выглядит озадаченным, но прекрасно понимает, о чем я говорю. Он не разговаривает с Розмари с самого дня свадьбы и, сам того не понимая, избегает смотреть ей в глаза. Может, он верит, что если не будет смотреть на нее, то событие, которое кажется ему несчастьем, забудется. Папа мягкий и добрый человек и, несмотря на свою боль, заботится о Розмари как о члене семьи; он штукатурит стены в ее комнате, выкладывает плиткой ее ванную и платит Роберто больше денег за работу в «Гросерии», чтобы тот смог обеспечить будущее Розмари и ребенка. Но он не признает ее. Как и все мужчины, папа не может смириться с мыслью, что сделанного не воротишь.
Папа поворачивается к ней:
– Розмари, можешь повесить гирлянду.
Не иначе как рождественская елка так подействовала на него. Папа, наконец, решился посмотреть на Розмари в первый раз с того самого момента, когда познакомился с ней в церкви Святой Девы Марии из Помпеи. У него получилось даже улыбнуться ей.
Розмари глядит на отца:
– Спасибо, мистер Сартори, – бормочет она и замолкает, глядя в пол.
Папа поворачивается и собирается уходить. Я хватаю его за руку и умоляюще смотрю на него. Он все понимает – мама смотрит на него также, когда хочет напомнить о чем-то, – и повинуется:
– Розмари. Можешь называть меня папой.
Какое-то время все молчат, и папа идет в кухню. Роберто смотрит на меня, на свою жену, потом подходит к Розмари и нежно обнимает ее. Оказывается, даже Роберто, несмотря на свой скверный характер, может быть нежным. Наверное, он понял, что значит быть мужем. Мой брат по-настоящему любит жену, и все мои разговоры с мамой, переживания и молитвы оказываются не напрасны. Между моим братом и его женой существует духовная связь, какая, надеюсь, будет однажды и у меня с каким-нибудь мужчиной. Роберто протягивает Розмари носовой платок, и она вытирает слезы.
Я смотрю на Розмари и думаю: на ее месте могла оказаться я и стояла бы в гостиной Клаудии Де Мартино, умоляя ее разрешить мне на Рождество сделать что-то, к чему я привыкла дома: поставить ясли около очага или свечи на каминную полку. Мне пришлось бы торговаться с ней все Рождество напролет, словно это не праздник, а базар. Она-то уж сделала бы все, чтобы заставить меня почувствовать себя чужой. Какое счастье, что я не вышла замуж и мне не приходится отказываться от наших традиций. Я хочу быть здесь, вместе с моей семьей.
– Где гирлянда, Ро? – спрашивает Роберто.
– Там, – показывая на коробку около елки, говорит Розмари.
– Куда ее повесить? – ласково спрашивает он свою жену.
– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – разглядывая себя в моем трельяже, спрашивает мама.
– Как тебе понравится такое: «Ты выглядишь сногсшибательно»?
Мама и вправду так выглядит. У нее отличная фигура. Она высокая, у нее широкие плечи и потрясающие ноги. Трудно поверить, что ей уже почти пятьдесят. И дело даже не в фигуре; у нее красивое лицо, обворожительная улыбка и черные добрые глаза.
– Спасибо за платье, – говорит она.
Это мы с Рут сделали его, когда не были заняты пошивом роскошных вечерних туалетов для светских дам. Это открытое с расклешенной юбкой и удлиненным изящным силуэтом платье из голубого бархата, совсем по-парижски. Чтобы придать законченность внешнему виду, мама забрала волосы в высокую прическу и приколола крупную брошь с четырьмя сапфирами к своему корсажу.
– От такого платья не отказались бы даже сестры Макгуайр, – вертится она перед зеркалом.
– Возможно, они пригласят тебя подняться на сцену, чтобы продемонстрировать его.
– Сестры выступали по радио, в передаче Кейт Смит. Они были восхитительны.
– Теперь ты с ними лично познакомишься, – стоя перед зеркалом, поправляю я свое платье и добавляю: – Папа с Делмарром ждут нас внизу. Идем.
Мама обнимает меня и смотрит на наше с ней отражение в зеркале:
– Лючия, спасибо тебе за платье. Спасибо за все. Ты всегда умела утешить меня. Ты – моя лучшая подруга.
– Мама, это совсем несложно. Потому что ты тоже моя лучшая подруга.
– Когда я увидела тебя в первый раз, сразу после родов, ты не была такого серо-синего цвета, как твои братья, и твое личико не было сморщенным, как печеное яблоко. Ты была красивой с самого первого вздоха. Кожа была розовой, а около глаз лучились складочки, словно даже во сне ты улыбаешься. Ты была спокойной и ласковой. Уже тогда я понимала, что когда-нибудь ты станешь особенной девушкой.
– О, мама.
Может быть, я и особенная, но почему же тогда мне не везет в любви даже накануне Рождества?
– Нет-нет, правда. Я знала, что ты во всем будешь лучше меня, и я этого желала тебе всем сердцем. Я молилась об этом. И вот ты стала такой.
Я благодарю маму, она берет свою сумочку, и мы уходим. Пока я спускаюсь вслед за ней по лестнице, я раздумываю, как же все-таки крепки узы в нашей семье. Наверное, другим людям может показаться странным то, что я люблю советоваться со своими родителями. Потому что есть семьи, в которых все связи утрачены, где каждый думает только о самом себе. Но нас с братьями воспитали по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Давай закончим наряжать елку, – встаю я и потягиваюсь.
– Лючия?
Я поворачиваюсь к Розмари:
– Да?
– Мне казалось, ты какая-то особенная, не такая, как все. Теперь я вижу, что ты не просто особенная, ты еще и милая девушка.
– Особенная? – смеюсь я и разглядываю свою одежду: вельветовые брюки и старый шерстяной свитер отца.
– Ты такая красивая. Волосы всегда блестят. А твоя одежда! Я никогда не видела ничего подобного, разве что в журнале «Шарм». Ты всегда выглядишь изящно и выходишь из дома с таким видом, словно собираешься сделать что-то важное. Я восхищаюсь тобой.
– Розмари, никакая я не особенная. Я швея, поэтому люблю одежду. А еще считаю свою работу искусством. Все просто, – протягиваю я невестке руку и помогаю ей встать.
Папа и Роберто все утро проработали в новой комнате и теперь идут к нам. Они так увлечены разговором друг с другом, что не обращают на нас никакого внимания. Я перебиваю их:
– Папа, Розмари хотела повесить на переднее окно гирлянду. Ты не против?
– Конечно нет, – даже не взглянув на Розмари, говорит папа.
– Тогда скажи ей об этом, – тихо прошу я.
Папа выглядит озадаченным, но прекрасно понимает, о чем я говорю. Он не разговаривает с Розмари с самого дня свадьбы и, сам того не понимая, избегает смотреть ей в глаза. Может, он верит, что если не будет смотреть на нее, то событие, которое кажется ему несчастьем, забудется. Папа мягкий и добрый человек и, несмотря на свою боль, заботится о Розмари как о члене семьи; он штукатурит стены в ее комнате, выкладывает плиткой ее ванную и платит Роберто больше денег за работу в «Гросерии», чтобы тот смог обеспечить будущее Розмари и ребенка. Но он не признает ее. Как и все мужчины, папа не может смириться с мыслью, что сделанного не воротишь.
Папа поворачивается к ней:
– Розмари, можешь повесить гирлянду.
Не иначе как рождественская елка так подействовала на него. Папа, наконец, решился посмотреть на Розмари в первый раз с того самого момента, когда познакомился с ней в церкви Святой Девы Марии из Помпеи. У него получилось даже улыбнуться ей.
Розмари глядит на отца:
– Спасибо, мистер Сартори, – бормочет она и замолкает, глядя в пол.
Папа поворачивается и собирается уходить. Я хватаю его за руку и умоляюще смотрю на него. Он все понимает – мама смотрит на него также, когда хочет напомнить о чем-то, – и повинуется:
– Розмари. Можешь называть меня папой.
Какое-то время все молчат, и папа идет в кухню. Роберто смотрит на меня, на свою жену, потом подходит к Розмари и нежно обнимает ее. Оказывается, даже Роберто, несмотря на свой скверный характер, может быть нежным. Наверное, он понял, что значит быть мужем. Мой брат по-настоящему любит жену, и все мои разговоры с мамой, переживания и молитвы оказываются не напрасны. Между моим братом и его женой существует духовная связь, какая, надеюсь, будет однажды и у меня с каким-нибудь мужчиной. Роберто протягивает Розмари носовой платок, и она вытирает слезы.
Я смотрю на Розмари и думаю: на ее месте могла оказаться я и стояла бы в гостиной Клаудии Де Мартино, умоляя ее разрешить мне на Рождество сделать что-то, к чему я привыкла дома: поставить ясли около очага или свечи на каминную полку. Мне пришлось бы торговаться с ней все Рождество напролет, словно это не праздник, а базар. Она-то уж сделала бы все, чтобы заставить меня почувствовать себя чужой. Какое счастье, что я не вышла замуж и мне не приходится отказываться от наших традиций. Я хочу быть здесь, вместе с моей семьей.
– Где гирлянда, Ро? – спрашивает Роберто.
– Там, – показывая на коробку около елки, говорит Розмари.
– Куда ее повесить? – ласково спрашивает он свою жену.
– Ты уверена, что я хорошо выгляжу? – разглядывая себя в моем трельяже, спрашивает мама.
– Как тебе понравится такое: «Ты выглядишь сногсшибательно»?
Мама и вправду так выглядит. У нее отличная фигура. Она высокая, у нее широкие плечи и потрясающие ноги. Трудно поверить, что ей уже почти пятьдесят. И дело даже не в фигуре; у нее красивое лицо, обворожительная улыбка и черные добрые глаза.
– Спасибо за платье, – говорит она.
Это мы с Рут сделали его, когда не были заняты пошивом роскошных вечерних туалетов для светских дам. Это открытое с расклешенной юбкой и удлиненным изящным силуэтом платье из голубого бархата, совсем по-парижски. Чтобы придать законченность внешнему виду, мама забрала волосы в высокую прическу и приколола крупную брошь с четырьмя сапфирами к своему корсажу.
– От такого платья не отказались бы даже сестры Макгуайр, – вертится она перед зеркалом.
– Возможно, они пригласят тебя подняться на сцену, чтобы продемонстрировать его.
– Сестры выступали по радио, в передаче Кейт Смит. Они были восхитительны.
– Теперь ты с ними лично познакомишься, – стоя перед зеркалом, поправляю я свое платье и добавляю: – Папа с Делмарром ждут нас внизу. Идем.
Мама обнимает меня и смотрит на наше с ней отражение в зеркале:
– Лючия, спасибо тебе за платье. Спасибо за все. Ты всегда умела утешить меня. Ты – моя лучшая подруга.
– Мама, это совсем несложно. Потому что ты тоже моя лучшая подруга.
– Когда я увидела тебя в первый раз, сразу после родов, ты не была такого серо-синего цвета, как твои братья, и твое личико не было сморщенным, как печеное яблоко. Ты была красивой с самого первого вздоха. Кожа была розовой, а около глаз лучились складочки, словно даже во сне ты улыбаешься. Ты была спокойной и ласковой. Уже тогда я понимала, что когда-нибудь ты станешь особенной девушкой.
– О, мама.
Может быть, я и особенная, но почему же тогда мне не везет в любви даже накануне Рождества?
– Нет-нет, правда. Я знала, что ты во всем будешь лучше меня, и я этого желала тебе всем сердцем. Я молилась об этом. И вот ты стала такой.
Я благодарю маму, она берет свою сумочку, и мы уходим. Пока я спускаюсь вслед за ней по лестнице, я раздумываю, как же все-таки крепки узы в нашей семье. Наверное, другим людям может показаться странным то, что я люблю советоваться со своими родителями. Потому что есть семьи, в которых все связи утрачены, где каждый думает только о самом себе. Но нас с братьями воспитали по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79