Тот берет ее, притягивает к себе Данте и обнимает его. Какое-то время Роберто рыдает, уткнувшись головой в плечо друга. Данте не сводит с меня глаз. Наконец, папа отстраняет Роберто, и Данте уходит, захлопывая дверцу катафалка.
На погребении Данте стоит рядом со мной. Кажется, что может быть ужаснее, чем отпевание, но эта церемония еще хуже. На улице так холодно, что мы едва можем стоять. Священник заканчивает свою молитву, но Розмари бросается к гробу и не дает опустить его в землю. Мы не знаем, как поступить. Роберто опускается на колени рядом с ней, и довольно долго они стоят так, обняв Марию Грейс. Потом Орландо и Анджело подходят к ним и помогают встать. Я смотрю по сторонам в поисках Эксодуса и вижу его чуть поодаль, рядом с дорогой. Он повернулся к нам спиной, и содрогается всем телом в безмолвном рыдании.
После похорон Марии Грейс мы бродим по дому как призраки. Не включаем музыку, не заводим разговоров. За столом собираемся в молчании. Каждый день до или после работы нас навещает Данте. Иногда он сидит со мной по нескольку часов; иногда забегает только на минутку. Удивительным образом он в точности знает, как нужно поступать и что говорить. Его теплоты и сочувствия хватает всем: и мне, и моим братьям, и Розмари, и родителям.
Прошла неделя со дня похорон Марии Грейс. Кто-то стучит в мою комнату.
– Привет, дорогая, – открывает дверь Данте. – Можно к тебе?
– Конечно.
– Так вот какая у тебя комната, – внимательно разглядывая каждую деталь, говорит Данте. Он смотрит на мою кровать так, словно воображает меня спящей в ней; а может быть, и себя рядом со мною. Потом в явном смущении отворачивается:
– Именно так я ее себе представлял.
– Правда? Мне всегда казалось, что если мужчина хотя бы просто увидит мою кровать, то он сгорит, как святой Лоренцо.
Я похлопываю по кровати, приглашая Данте присесть.
Он садится.
– Пока ничего страшного не происходит.
– Как кровать?
– Мне кажется, что это постель принцессы, которая любит читать и шить, – берет мою руку Данте. – Дорогая, я переживаю за тебя. Тебе нужно развеяться.
Я гляжу в окно и размышляю, что сейчас происходит в мире. Каждый день я собираюсь пойти погулять, но мне не хватает сил, и я остаюсь в своей комнате.
– Человеку нельзя долго грустить. Это его убивает. Пойдем. Я беру тебя под свое крылышко.
Данте смотрит на мои замшевые мокасины, стоящие рядом с туалетным столиком. Это он принес их сюда. Он опускается на колени и помогает мне их одеть. Потом встает и, улыбаясь, поднимает меня с кровати. Выводит меня в коридор и поддерживает под руку, пока мы спускаемся вниз по лестнице. Когда мы входим в прихожую, он помогает мне надеть пальто и заматывает шарф на моей шее. Снова берет меня за руку и открывает дверь. Я плетусь за ним по ступеням крыльца.
– Видишь, не так уж все и плохо, так ведь? – обнимая меня за плечи, говорит он.
Я оборачиваюсь и гляжу на свой дом:
– Там так тихо.
– Знаю. Это так непривычно, – берет меня под руку Данте, и мы направляемся в сторону Грув-стрит. Я останавливаюсь, разворачиваю его к себе и кладу руки на лацканы его пальто.
– Данте, спасибо тебе за поддержку. Не знаю, как мы можем тебе отплатить. Твоя помощь бесценна.
Данте обнимает меня:
– Мы одна семья, Лючия.
– Нет, мы так и не стали семьей.
– Все равно ты навсегда останешься моей девушкой. Ты стала моей с того самого момента, когда я увидел тебя. Ты сидела на церковной скамье вместе со своими братьями. Тебе было всего восемь лет, а мне двенадцать, но все равно, я надеялся, что однажды ты будешь со мной. Лючия, если придется, я буду ждать вечно.
Данте обнимает меня еще крепче. Мы стоим около чугунных ворот городского особняка Макинтайров. В этом самом месте он впервые поцеловал меня. Мне тогда было пятнадцать. Интересно, а он помнит? Он наклоняет голову и нежно целует меня сначала в обе щеки, а потом и в губы. Я так расстроена, что отвечаю ему. Он такой родной, словно моя старая подушка, на которой я сплю с самого детства. Интересно, сколько раз мы целовались за время нашего знакомства. Тысячу? Или больше? Сколько раз я прижималась к его шее и вдыхала запах его кожи?
– Ты, наверное, ненавидишь меня за то, что я расстроила помолвку, – шепчу я.
– Да как я могу ненавидеть девушку, от которой я не мог оторвать глаз в церкви?
– Ладно, я тоже тебя разглядывала. Ты мне казался самым красивым из взрослых мужчин, которых я когда-либо встречала в жизни.
Данте смеется, берет меня под руку и мы долго бродим, не говоря друг другу ни слова. Дольше, чем Данте, меня знают только мои родители и братья.
– Данте… – через какое-то время начинаю я.
– Тебе не надо ничего объяснять, Лючия, – говорит он мне. – Я и так все понимаю.
Единственное, что способно вернуть меня к жизни, – это мысли о работе. Я скучаю по своим друзьям и по нашему отделу «Женская одежда на заказ». Я брала отпуск на две недели. Хильда Крамер уехала в Париж на очередной показ, поэтому с этим трудностей не возникло. Теперь она вернулась, да и я готова приступить к выполнению своих обязанностей. Я устала от добровольного заточения в собственной комнате.
У моего стола на передвижной вешалке меня уже дожидаются несколько платьев. Мне надо будет все их подшить. Пока я просматриваю платья, Элен аккуратно подгибает и подкалывает швы на них. Я снимаю с вешалки первое платье из белого шелка и надеваю его на манекен. Левой рукой подгибаю край ткани, а правой – делаю стежки. Я теперь так искусна, что стежки практически незаметны. Труднее всего мне было научиться подшивать края одежды. Нужно все время придерживать край и продумывать каждый стежок, потому что кривая строчка портит весь наряд. Бабушка Сартори любила повторять мне: «Никто не должен знать, сколько раз тебе пришлось пороть край одежды и подшивать его заново». Иногда я перешивала края одежды по пятьдесят раз, чтобы добиться совершенства. Теперь у меня словно появилось какое-то особое чутье. Я подгибаю края с первого раза.
Рут влетает в комнату и подходит ко мне:
– Он здесь! Тальбот. Идет сюда.
– И что? – не поднимая от работы глаз, тихо спрашиваю я.
– Если ты не хочешь видеть его, у тебя есть время.
– Если он идет повидаться со мной, то я не против, говорю ей я.
Рут садится за свой рабочий стол и ждет, уставившись на дверь.
– Вот и он, – шепчет она.
Я не спускаю глаз со строчки.
– Привет, Лючия. Как дела? – спрашивает Джон Тальбот.
– Лучше. Спасибо, что прислал на похороны букет. Цветы были такими красивыми.
– Самое малое, что я мог сделать. Но, знаешь, я думал о тебе… и о твоей семье.
– Очень мило.
– Мне нужно тебе кое-что объяснить, – начинает он. Рут кашляет, берет свой набросок и уходит к Делмарру.
Я много раздумывала о том, почему Джон Тальбот предпочел мне Аманду Паркер, и по правде сказать, я понимаю его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
На погребении Данте стоит рядом со мной. Кажется, что может быть ужаснее, чем отпевание, но эта церемония еще хуже. На улице так холодно, что мы едва можем стоять. Священник заканчивает свою молитву, но Розмари бросается к гробу и не дает опустить его в землю. Мы не знаем, как поступить. Роберто опускается на колени рядом с ней, и довольно долго они стоят так, обняв Марию Грейс. Потом Орландо и Анджело подходят к ним и помогают встать. Я смотрю по сторонам в поисках Эксодуса и вижу его чуть поодаль, рядом с дорогой. Он повернулся к нам спиной, и содрогается всем телом в безмолвном рыдании.
После похорон Марии Грейс мы бродим по дому как призраки. Не включаем музыку, не заводим разговоров. За столом собираемся в молчании. Каждый день до или после работы нас навещает Данте. Иногда он сидит со мной по нескольку часов; иногда забегает только на минутку. Удивительным образом он в точности знает, как нужно поступать и что говорить. Его теплоты и сочувствия хватает всем: и мне, и моим братьям, и Розмари, и родителям.
Прошла неделя со дня похорон Марии Грейс. Кто-то стучит в мою комнату.
– Привет, дорогая, – открывает дверь Данте. – Можно к тебе?
– Конечно.
– Так вот какая у тебя комната, – внимательно разглядывая каждую деталь, говорит Данте. Он смотрит на мою кровать так, словно воображает меня спящей в ней; а может быть, и себя рядом со мною. Потом в явном смущении отворачивается:
– Именно так я ее себе представлял.
– Правда? Мне всегда казалось, что если мужчина хотя бы просто увидит мою кровать, то он сгорит, как святой Лоренцо.
Я похлопываю по кровати, приглашая Данте присесть.
Он садится.
– Пока ничего страшного не происходит.
– Как кровать?
– Мне кажется, что это постель принцессы, которая любит читать и шить, – берет мою руку Данте. – Дорогая, я переживаю за тебя. Тебе нужно развеяться.
Я гляжу в окно и размышляю, что сейчас происходит в мире. Каждый день я собираюсь пойти погулять, но мне не хватает сил, и я остаюсь в своей комнате.
– Человеку нельзя долго грустить. Это его убивает. Пойдем. Я беру тебя под свое крылышко.
Данте смотрит на мои замшевые мокасины, стоящие рядом с туалетным столиком. Это он принес их сюда. Он опускается на колени и помогает мне их одеть. Потом встает и, улыбаясь, поднимает меня с кровати. Выводит меня в коридор и поддерживает под руку, пока мы спускаемся вниз по лестнице. Когда мы входим в прихожую, он помогает мне надеть пальто и заматывает шарф на моей шее. Снова берет меня за руку и открывает дверь. Я плетусь за ним по ступеням крыльца.
– Видишь, не так уж все и плохо, так ведь? – обнимая меня за плечи, говорит он.
Я оборачиваюсь и гляжу на свой дом:
– Там так тихо.
– Знаю. Это так непривычно, – берет меня под руку Данте, и мы направляемся в сторону Грув-стрит. Я останавливаюсь, разворачиваю его к себе и кладу руки на лацканы его пальто.
– Данте, спасибо тебе за поддержку. Не знаю, как мы можем тебе отплатить. Твоя помощь бесценна.
Данте обнимает меня:
– Мы одна семья, Лючия.
– Нет, мы так и не стали семьей.
– Все равно ты навсегда останешься моей девушкой. Ты стала моей с того самого момента, когда я увидел тебя. Ты сидела на церковной скамье вместе со своими братьями. Тебе было всего восемь лет, а мне двенадцать, но все равно, я надеялся, что однажды ты будешь со мной. Лючия, если придется, я буду ждать вечно.
Данте обнимает меня еще крепче. Мы стоим около чугунных ворот городского особняка Макинтайров. В этом самом месте он впервые поцеловал меня. Мне тогда было пятнадцать. Интересно, а он помнит? Он наклоняет голову и нежно целует меня сначала в обе щеки, а потом и в губы. Я так расстроена, что отвечаю ему. Он такой родной, словно моя старая подушка, на которой я сплю с самого детства. Интересно, сколько раз мы целовались за время нашего знакомства. Тысячу? Или больше? Сколько раз я прижималась к его шее и вдыхала запах его кожи?
– Ты, наверное, ненавидишь меня за то, что я расстроила помолвку, – шепчу я.
– Да как я могу ненавидеть девушку, от которой я не мог оторвать глаз в церкви?
– Ладно, я тоже тебя разглядывала. Ты мне казался самым красивым из взрослых мужчин, которых я когда-либо встречала в жизни.
Данте смеется, берет меня под руку и мы долго бродим, не говоря друг другу ни слова. Дольше, чем Данте, меня знают только мои родители и братья.
– Данте… – через какое-то время начинаю я.
– Тебе не надо ничего объяснять, Лючия, – говорит он мне. – Я и так все понимаю.
Единственное, что способно вернуть меня к жизни, – это мысли о работе. Я скучаю по своим друзьям и по нашему отделу «Женская одежда на заказ». Я брала отпуск на две недели. Хильда Крамер уехала в Париж на очередной показ, поэтому с этим трудностей не возникло. Теперь она вернулась, да и я готова приступить к выполнению своих обязанностей. Я устала от добровольного заточения в собственной комнате.
У моего стола на передвижной вешалке меня уже дожидаются несколько платьев. Мне надо будет все их подшить. Пока я просматриваю платья, Элен аккуратно подгибает и подкалывает швы на них. Я снимаю с вешалки первое платье из белого шелка и надеваю его на манекен. Левой рукой подгибаю край ткани, а правой – делаю стежки. Я теперь так искусна, что стежки практически незаметны. Труднее всего мне было научиться подшивать края одежды. Нужно все время придерживать край и продумывать каждый стежок, потому что кривая строчка портит весь наряд. Бабушка Сартори любила повторять мне: «Никто не должен знать, сколько раз тебе пришлось пороть край одежды и подшивать его заново». Иногда я перешивала края одежды по пятьдесят раз, чтобы добиться совершенства. Теперь у меня словно появилось какое-то особое чутье. Я подгибаю края с первого раза.
Рут влетает в комнату и подходит ко мне:
– Он здесь! Тальбот. Идет сюда.
– И что? – не поднимая от работы глаз, тихо спрашиваю я.
– Если ты не хочешь видеть его, у тебя есть время.
– Если он идет повидаться со мной, то я не против, говорю ей я.
Рут садится за свой рабочий стол и ждет, уставившись на дверь.
– Вот и он, – шепчет она.
Я не спускаю глаз со строчки.
– Привет, Лючия. Как дела? – спрашивает Джон Тальбот.
– Лучше. Спасибо, что прислал на похороны букет. Цветы были такими красивыми.
– Самое малое, что я мог сделать. Но, знаешь, я думал о тебе… и о твоей семье.
– Очень мило.
– Мне нужно тебе кое-что объяснить, – начинает он. Рут кашляет, берет свой набросок и уходит к Делмарру.
Я много раздумывала о том, почему Джон Тальбот предпочел мне Аманду Паркер, и по правде сказать, я понимаю его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79