Братья смотрят на меня. Я победоносно взмахиваю руками. Нам всем казалось, что хозяйство держится на папе, что он – глава семьи, но оказывается, именно Мария Сартори правит бал. Я нарушаю тишину:
– Пап, мне кажется, это здорово.
– И мне, – улыбается ему Розмари, а потом сжимает его руку и уходит наверх.
За ужином родители так и не взглянули друг на друга. После папа взял пальто и шляпу и, хлопнув дверью, ушел. Я велела Розмари пойти прилечь, а сама осталась убрать посуду. Когда мы с братьями были маленькими, мама говорила нам, что если ты ешь, когда зол, то еда превращается в яд.
– Папа еще не вернулся? – входя в кухню, спрашивает мама, когда я домываю последнюю тарелку.
– Нет.
Мама садится за кухонный стол. Я наливаю две чашки чая.
– Ты собираешься дуться весь вечер? – ласково спрашиваю я.
– Ты просто не все знаешь, – начинает она. – Я прочла письмо. Твой отец получил ферму, а его брат – деньги.
– И много денег было у дяди Антонио?
– Да, и ему была известна история ссоры между твоим отцом и его братом, поэтому вместо того, чтобы поделить поровну и поместье, и деньги, он решил иначе.
– Может, дядя побоялся, что если он завещает ферму им обоим, то они в итоге продадут ее.
– Именно так он и решил. У них в семье всегда все так сложно.
– Хорошо, но чья это вина? Тебе надо было убедить папу примириться с братом. – Мама явно удивлена моими словами. – Эта нелепая вражда длится уже слишком долго.
– Нам лучше не вмешиваться, – настаивает она.
– Ма, что хорошего в том, что папа и дядя Энцо не разговаривают друг с другом вот уже двадцать пять лет?
– Это не просто ссора, – мама с такой силой наматывает нитку от чайного пакетика на ложку, что он вот-вот лопнет.
– Дай угадаю. Деньги.
– Да, это все из-за денег. А еще из-за ее ужасного характера. Жена Энцо заявила, что твой папа приставал к ней.
– Что? – Не могу представить папу в такой ситуации.
– Безусловно, твой отец никогда не делал ничего подобного. Я там тоже была. Но Катерина настаивала на своем. Она так завидовала душевной близости твоего папы и Энцо, что готова была на все, чтобы рассорить их. И эта ложь стала последней каплей. Хотя мы с ней не поладили с самого начала.
– Почему?
– Она была этакой примадонной. Ничего не делала. Когда мы жили вместе в этом доме, только я готовила и убирала, а она палец о палец не ударила. Я была ее прислугой, потому что была младше и хотела доказать твоему отцу, что способна создать для него уютный дом и поладить с кем угодно, поэтому разумно было не противиться. Но Катерина была очень неуверенной в себе женщиной. Как мне кажется, именно такие женщины – самые опасные существа. Такие могут натворить бед почище, чем целый полк вооруженных солдат.
– И что она сделала?
– Она тратила очень много денег на себя, ее не волновало, что остальным не хватает. В конце месяца, когда мы оплачивали счета, папа и Энцо ругались. Эти размолвки отдаляли их друг от друга все больше и больше.
– Ты распределяла затраты?
– Все наличные деньги – прибыль из «Гросерии» – мы держали в специальной коробке. Это были общие деньги. Конечно, был еще счет в банке, и Катерина знала об этом. Мне никогда не требовалось много украшений и всяких других мелочей, я всегда довольствовалась тем малым, что имею. Катерине же наоборот нужно было много всего, чтобы чувствовать себя счастливой. Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что им придется уехать из Нью-Йорка. Но дело было сделано: жребий брошен, один брат был вынужден уехать, а второй – выкупить его долю. Деваться ей было некуда.
– Папа принял нелегкое решение, и выбрал тебя, и вот тогда Катерина и наложила на меня проклятье.
– Да. Это была ее последняя выходка. Но твой папа и Энцо не посмели нарушить уговор. Что сделано, того не воротишь. Но мне кажется Энцо был не особо и против. Он скучал по родине. Не будь этой ссоры, он однажды все равно уехал бы в Венецию и купил там ферму.
– Дядя Энцо, наверно, хотел получить ферму в Годеге.
– Но Антонио рассудил по-другому, Лючия. Уверена, Катерина будет счастлива завладеть такой кучей денег.
Мы с Рут торопимся закончить дорожный костюм для одной леди с Парк-авеню, которая проводит всю весну в турах по Европе. Для Рут это последний большой заказ перед свадьбой и медовым месяцем. Когда мы заканчиваем, Рут отматывает от рулона большой лист оберточной бумаги, отрезает его лезвием и кладет на стол для кройки. Потом берет черный мелок из своей коробки с инструментами и пишет: «Джон Тальбот», и отходит от стола.
– Какое необычное имя. Как будто это ученый, банкир или еще какой-нибудь благородный человек.
– Если он такой благородный, почему тогда не звонит?
– Это, Лючия, вопрос на миллион долларов, – улыбается Рут.
– Леди, на вашу доску почета, – на мой рабочий стол Делмарр бросает письмо: «Мать-настоятельница передает вам от всех недавно принявших постриг монахинь католической церкви Бронкса благодарность за их одеяния. Они будут поминать вас в своих молитвах».
– Как любезно, – искренне говорю я.
– Лючия, напишешь матушке ответ, хорошо? Скажи ей, что я заказываю молитву о том, чтобы мои волосы не выпадали. Сегодня утром я увидел у себя на затылке плешь. Она маленькая, но может увеличиться, а я слишком себе нравлюсь, чтобы спокойно к этому относиться, – поглаживая себя по голове, крутится у трельяжа Делмарр. – Есть какой-нибудь специальный святой, который занимается вопросами облысения?
– Не смотри на меня. Я не разбираюсь в святых, – смеется Рут.
– Сомневаюсь, что таковой существует, но я уверена, что можно просто помолиться, если дело совсем плохо, – предлагаю я.
– Тогда впиши туда и Харви, – говорит Рут. – Они молятся за евреев?
– С чего бы это им не молиться?
– Тогда напиши им, чтобы просили Бога за Харви, потому что плешь на его макушке уже размером с почтовую марку. Но это не страшно. Я сказала ему, что буду любить его, несмотря ни на что.
– Так оно и будет, когда ты выйдешь замуж, – прислоняется к стене Делмарр. – Поэтому я предпочитаю оставаться холостым. Разве честный человек смог бы, стоя перед огромной толпой, обещать, что в болезни (фу!), в нужде (шутники!), в любых обстоятельствах никогда не нарушать свое обещание? Брачные клятвы – словно документ, удостоверяющий твое ничтожество. Как можно верить, что человек, за которого ты выходишь замуж, останется с тобой до самой смерти, каким бы идиотом ты ни был? И последнему дураку ясно, что хорошее дело браком не назовут.
– Прошу вас, давайте сменим тему, – весело говорит Рут. – Я ведь почти вышла замуж.
– Лючия, я сегодня обедаю вместе с Джоном Тальботом. Хочешь пойти со мной?
Прежде чем мне удается произнести хотя бы слово, входит Джон. На нем черный в едва различимую розовую полосочку костюм-тройка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Пап, мне кажется, это здорово.
– И мне, – улыбается ему Розмари, а потом сжимает его руку и уходит наверх.
За ужином родители так и не взглянули друг на друга. После папа взял пальто и шляпу и, хлопнув дверью, ушел. Я велела Розмари пойти прилечь, а сама осталась убрать посуду. Когда мы с братьями были маленькими, мама говорила нам, что если ты ешь, когда зол, то еда превращается в яд.
– Папа еще не вернулся? – входя в кухню, спрашивает мама, когда я домываю последнюю тарелку.
– Нет.
Мама садится за кухонный стол. Я наливаю две чашки чая.
– Ты собираешься дуться весь вечер? – ласково спрашиваю я.
– Ты просто не все знаешь, – начинает она. – Я прочла письмо. Твой отец получил ферму, а его брат – деньги.
– И много денег было у дяди Антонио?
– Да, и ему была известна история ссоры между твоим отцом и его братом, поэтому вместо того, чтобы поделить поровну и поместье, и деньги, он решил иначе.
– Может, дядя побоялся, что если он завещает ферму им обоим, то они в итоге продадут ее.
– Именно так он и решил. У них в семье всегда все так сложно.
– Хорошо, но чья это вина? Тебе надо было убедить папу примириться с братом. – Мама явно удивлена моими словами. – Эта нелепая вражда длится уже слишком долго.
– Нам лучше не вмешиваться, – настаивает она.
– Ма, что хорошего в том, что папа и дядя Энцо не разговаривают друг с другом вот уже двадцать пять лет?
– Это не просто ссора, – мама с такой силой наматывает нитку от чайного пакетика на ложку, что он вот-вот лопнет.
– Дай угадаю. Деньги.
– Да, это все из-за денег. А еще из-за ее ужасного характера. Жена Энцо заявила, что твой папа приставал к ней.
– Что? – Не могу представить папу в такой ситуации.
– Безусловно, твой отец никогда не делал ничего подобного. Я там тоже была. Но Катерина настаивала на своем. Она так завидовала душевной близости твоего папы и Энцо, что готова была на все, чтобы рассорить их. И эта ложь стала последней каплей. Хотя мы с ней не поладили с самого начала.
– Почему?
– Она была этакой примадонной. Ничего не делала. Когда мы жили вместе в этом доме, только я готовила и убирала, а она палец о палец не ударила. Я была ее прислугой, потому что была младше и хотела доказать твоему отцу, что способна создать для него уютный дом и поладить с кем угодно, поэтому разумно было не противиться. Но Катерина была очень неуверенной в себе женщиной. Как мне кажется, именно такие женщины – самые опасные существа. Такие могут натворить бед почище, чем целый полк вооруженных солдат.
– И что она сделала?
– Она тратила очень много денег на себя, ее не волновало, что остальным не хватает. В конце месяца, когда мы оплачивали счета, папа и Энцо ругались. Эти размолвки отдаляли их друг от друга все больше и больше.
– Ты распределяла затраты?
– Все наличные деньги – прибыль из «Гросерии» – мы держали в специальной коробке. Это были общие деньги. Конечно, был еще счет в банке, и Катерина знала об этом. Мне никогда не требовалось много украшений и всяких других мелочей, я всегда довольствовалась тем малым, что имею. Катерине же наоборот нужно было много всего, чтобы чувствовать себя счастливой. Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что им придется уехать из Нью-Йорка. Но дело было сделано: жребий брошен, один брат был вынужден уехать, а второй – выкупить его долю. Деваться ей было некуда.
– Папа принял нелегкое решение, и выбрал тебя, и вот тогда Катерина и наложила на меня проклятье.
– Да. Это была ее последняя выходка. Но твой папа и Энцо не посмели нарушить уговор. Что сделано, того не воротишь. Но мне кажется Энцо был не особо и против. Он скучал по родине. Не будь этой ссоры, он однажды все равно уехал бы в Венецию и купил там ферму.
– Дядя Энцо, наверно, хотел получить ферму в Годеге.
– Но Антонио рассудил по-другому, Лючия. Уверена, Катерина будет счастлива завладеть такой кучей денег.
Мы с Рут торопимся закончить дорожный костюм для одной леди с Парк-авеню, которая проводит всю весну в турах по Европе. Для Рут это последний большой заказ перед свадьбой и медовым месяцем. Когда мы заканчиваем, Рут отматывает от рулона большой лист оберточной бумаги, отрезает его лезвием и кладет на стол для кройки. Потом берет черный мелок из своей коробки с инструментами и пишет: «Джон Тальбот», и отходит от стола.
– Какое необычное имя. Как будто это ученый, банкир или еще какой-нибудь благородный человек.
– Если он такой благородный, почему тогда не звонит?
– Это, Лючия, вопрос на миллион долларов, – улыбается Рут.
– Леди, на вашу доску почета, – на мой рабочий стол Делмарр бросает письмо: «Мать-настоятельница передает вам от всех недавно принявших постриг монахинь католической церкви Бронкса благодарность за их одеяния. Они будут поминать вас в своих молитвах».
– Как любезно, – искренне говорю я.
– Лючия, напишешь матушке ответ, хорошо? Скажи ей, что я заказываю молитву о том, чтобы мои волосы не выпадали. Сегодня утром я увидел у себя на затылке плешь. Она маленькая, но может увеличиться, а я слишком себе нравлюсь, чтобы спокойно к этому относиться, – поглаживая себя по голове, крутится у трельяжа Делмарр. – Есть какой-нибудь специальный святой, который занимается вопросами облысения?
– Не смотри на меня. Я не разбираюсь в святых, – смеется Рут.
– Сомневаюсь, что таковой существует, но я уверена, что можно просто помолиться, если дело совсем плохо, – предлагаю я.
– Тогда впиши туда и Харви, – говорит Рут. – Они молятся за евреев?
– С чего бы это им не молиться?
– Тогда напиши им, чтобы просили Бога за Харви, потому что плешь на его макушке уже размером с почтовую марку. Но это не страшно. Я сказала ему, что буду любить его, несмотря ни на что.
– Так оно и будет, когда ты выйдешь замуж, – прислоняется к стене Делмарр. – Поэтому я предпочитаю оставаться холостым. Разве честный человек смог бы, стоя перед огромной толпой, обещать, что в болезни (фу!), в нужде (шутники!), в любых обстоятельствах никогда не нарушать свое обещание? Брачные клятвы – словно документ, удостоверяющий твое ничтожество. Как можно верить, что человек, за которого ты выходишь замуж, останется с тобой до самой смерти, каким бы идиотом ты ни был? И последнему дураку ясно, что хорошее дело браком не назовут.
– Прошу вас, давайте сменим тему, – весело говорит Рут. – Я ведь почти вышла замуж.
– Лючия, я сегодня обедаю вместе с Джоном Тальботом. Хочешь пойти со мной?
Прежде чем мне удается произнести хотя бы слово, входит Джон. На нем черный в едва различимую розовую полосочку костюм-тройка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79