Когда он припадал к ее соскам, она думала о том, насколько он похож на ребенка, и это пробуждало в ней фрейдистский интерес к тому, как выглядела его мать. Впрочем, эти размышления не доставляли ей удовольствия.
– Ты встаешь?
Он был обнажен, и она была вынуждена признать, что отсутствие одежды не делает его красивее. И тем не менее ее привлекло именно его уродство. Каким-то парадоксальным образом она хотела его именно потому, что он отличался такой очевидной непривлекательностью. Она не могла объяснить этот феномен и убеждала себя в том, что отсутствие красоты Аполлона компенсировалось в нем своеобразием внешности.
Он опустился на край кровати и начал натягивать носки. Эрекция уже закончилась.
– В семь я должен встретить Молли.
Она лежала не шевелясь.
– С тобой все в порядке? – осведомился он, вставая и натягивая на себя свои модные красные трусы.
Понимая, что это надо сказать сейчас, иначе это не будет сказано никогда, она повернула голову и произнесла:
– Похоже, у нас проблема, Тревор.
Тот нахмурился и вздохнул, перестав бороться со своим левым носком.
– Да? Серьезная?
Она приподнялась и оперлась на левый локоть, отчего кровать и сидевший на ней Тревор Людвиг заколыхались.
– Честно говоря, не знаю. Адам Пиринджер очень встревожен, но…
– Пиринджер? – Его изумление граничило с возмущением. – А что ему о нас известно?
Она не сразу поняла, о чем он. Они явно говорили о разных вещах.
– Дело не в нас. – Она махнула рукой, указывая на безвкусное оформление комнаты. – Дело в работе.
– В работе? А что такое? – продолжая хмуриться, осведомился он.
Она прикоснулась к нему правой рукой.
– Поступила жалоба.
На его лице отразилась старческая мука. Не то чтобы для нее это было внове, но сейчас она ощущала, как постарели они оба и как устарел их роман. Уже много лет они приходили в эту грязную квартирку, расположенную в грязном и сомнительном райончике, чтобы заниматься здесь сексом. И каким-то образом ни его жена Молли, ни ее муж Ричард даже не подозревали об этом, а если и подозревали, то не обращали никакого внимания. И Алисон даже не знала, что ее огорчает больше – их слепота или их безразличие.
– Жалоба? – повторил он, словно не понимая, о чем идет речь, хотя Алисон знала, что он все прекрасно понял.
– Да, Джеффри Бенс-Джонсу, – кивнула она.
– И что в ней говорится?
– Что качество твоей работы оставляет желать лучшего. – По мере того как из ее рта вылетали слова, ей все больше начинало казаться, что она участвует в каком-то ритуале унижения. – В письме приведены конкретные примеры.
Он старел прямо па глазах. Казалось, время понеслось во весь опор, словно мироздание вознамерилось ему страшно отомстить.
– И что, его потрясло то, что я допускаю ошибки? – с ухмылкой поинтересовался он, но его циничное безразличие было слишком нарочитым. – Он, наверное, считает, что Пиринджер никогда не ошибается. Да, видимо, в присутствии такого божества человеческие слабости выглядят недопустимыми.
Она согласилась, похлопав его по руке и, видимо, ненадолго успокоившись; он продолжил одеваться. Когда он был почти уже готов, она вылезла из постели и прошлепала в ванную. Когда она вернулась, его уже не было, и она смогла одеться в одиночестве.
Он стоял в гостиной перед большим зеркалом, висевшим над газовым очагом, и завязывал себе галстук. Раньше он сдавал квартиру студентам-медикам, пока у него не начался роман с Алисон. И в течение всего этого времени в ней ни разу не было ремонта, вследствие чего она выглядела жалкой, грязной и неуютной, являясь идеальным местом для адюльтера. Алисон никогда не осматривала квартиру, опасаясь наткнуться на грязную посуду, оставленную последними студентами и покрытую плесенью, из которой можно было бы получить пенициллин.
– Я правильно понимаю, что мне не дозволено будет знать, кто из моих коллег исполнил роль Брута? – осведомился он, глядя в зеркало.
«Неужто ты видишь себя в роли Цезаря?» – подумала Алисон.
– Пиринджер сказал, что не знает, но подозревает Айзенменгера.
На его лице появилось изумленное выражение.
– Временный заместитель? – отвернувшись от зеркала, спросил он. – Ну что ж, возможно, возможно, – подумав, заметил он. – Однако у меня есть и другие кандидаты.
– Например?
– По-моему, это очевидно. Эта мелкая тварь Шахин. Он знает, что я его недолюбливаю.
Она уже тысячу раз слышала от него подобные заявления, но так и не смогла к ним привыкнуть.
– Совершенно не обязательно, – не слишком уверенно откликнулась она. – Как ты можешь это утверждать, не имея никаких доказательств?
– Возможно, возможно, – с задумчивым видом согласился он. Он протянул к ней руку, она подошла, и они поцеловались.
– Но если не Шахин, то кто же? – спросил он.
Она слабо улыбнулась, так что ее лицо приняло вид чуть ли не посмертной маски.
– Ну, по-моему, ни один из наших коллег не отличается особой привлекательностью.
– Ну не знаю, – тут же откликнулся он. – По мне, так Милрой вполне симпатичен… – Однако он тут же себя оборвал, и на его лице появилось смущенное выражение. – Ой, прости, Алисон. – Выражение ее лица не изменилось, но его напряженность свидетельствовала о том, что он причинил ей боль. – Я совсем забыл.
– Это было давно, – отмахнулась она, погружаясь в его объятия.
Она изо всех сил старалась не заплакать, потому что это выглядело бы очень глупо. Ей уже было за шестьдесят, и она давно не могла произвести кого-либо на свет. Так какое теперь могло иметь значение то, что она бесплодна?
– Самое ужасное в том, что его даже никогда не мучила совесть, – прошептала она.
– Знаю, знаю.
– Он просто сказал: «Не повезло», как будто это не имело к нему никакого отношения.
Он принялся успокаивать ее и вытирать ей слезы, которых было уже не скрыть. Они стояли обнявшись, и она в который раз думала о том, что все могло бы сложиться совсем иначе.
Воспоминания о последнем случае, когда она пила у него вино, и о том, чем все это закончилось, наполняли Айзенменгера стыдом и восторгом, который был окрашен чувством вины. Когда они устроились за столом у окна, выходившего на кирпичную дорогу, он попытался прочитать в ее глазах какие-либо воспоминания о той ночи и заново ощутил, как глубоки и прекрасны эти глаза.
– Всегда приятно тебя видеть, Беверли, хотя я догадываюсь, что ты, как всегда, по делу.
Он рассчитывал на то, что она рассмеется или хоть как-то отреагирует на его комплимент, но она лишь устало улыбнулась.
– «Потрошитель снова наносит удар»? – предположил он, не отрывая от нее взгляда.
– Я всегда испытывала отвращение к этому имени, – скорчив гримасу, откликнулась она.
– Так какое это имеет отношение ко мне?
Ее интонация ни на йоту не изменилась, но ответ словно опалил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Ты встаешь?
Он был обнажен, и она была вынуждена признать, что отсутствие одежды не делает его красивее. И тем не менее ее привлекло именно его уродство. Каким-то парадоксальным образом она хотела его именно потому, что он отличался такой очевидной непривлекательностью. Она не могла объяснить этот феномен и убеждала себя в том, что отсутствие красоты Аполлона компенсировалось в нем своеобразием внешности.
Он опустился на край кровати и начал натягивать носки. Эрекция уже закончилась.
– В семь я должен встретить Молли.
Она лежала не шевелясь.
– С тобой все в порядке? – осведомился он, вставая и натягивая на себя свои модные красные трусы.
Понимая, что это надо сказать сейчас, иначе это не будет сказано никогда, она повернула голову и произнесла:
– Похоже, у нас проблема, Тревор.
Тот нахмурился и вздохнул, перестав бороться со своим левым носком.
– Да? Серьезная?
Она приподнялась и оперлась на левый локоть, отчего кровать и сидевший на ней Тревор Людвиг заколыхались.
– Честно говоря, не знаю. Адам Пиринджер очень встревожен, но…
– Пиринджер? – Его изумление граничило с возмущением. – А что ему о нас известно?
Она не сразу поняла, о чем он. Они явно говорили о разных вещах.
– Дело не в нас. – Она махнула рукой, указывая на безвкусное оформление комнаты. – Дело в работе.
– В работе? А что такое? – продолжая хмуриться, осведомился он.
Она прикоснулась к нему правой рукой.
– Поступила жалоба.
На его лице отразилась старческая мука. Не то чтобы для нее это было внове, но сейчас она ощущала, как постарели они оба и как устарел их роман. Уже много лет они приходили в эту грязную квартирку, расположенную в грязном и сомнительном райончике, чтобы заниматься здесь сексом. И каким-то образом ни его жена Молли, ни ее муж Ричард даже не подозревали об этом, а если и подозревали, то не обращали никакого внимания. И Алисон даже не знала, что ее огорчает больше – их слепота или их безразличие.
– Жалоба? – повторил он, словно не понимая, о чем идет речь, хотя Алисон знала, что он все прекрасно понял.
– Да, Джеффри Бенс-Джонсу, – кивнула она.
– И что в ней говорится?
– Что качество твоей работы оставляет желать лучшего. – По мере того как из ее рта вылетали слова, ей все больше начинало казаться, что она участвует в каком-то ритуале унижения. – В письме приведены конкретные примеры.
Он старел прямо па глазах. Казалось, время понеслось во весь опор, словно мироздание вознамерилось ему страшно отомстить.
– И что, его потрясло то, что я допускаю ошибки? – с ухмылкой поинтересовался он, но его циничное безразличие было слишком нарочитым. – Он, наверное, считает, что Пиринджер никогда не ошибается. Да, видимо, в присутствии такого божества человеческие слабости выглядят недопустимыми.
Она согласилась, похлопав его по руке и, видимо, ненадолго успокоившись; он продолжил одеваться. Когда он был почти уже готов, она вылезла из постели и прошлепала в ванную. Когда она вернулась, его уже не было, и она смогла одеться в одиночестве.
Он стоял в гостиной перед большим зеркалом, висевшим над газовым очагом, и завязывал себе галстук. Раньше он сдавал квартиру студентам-медикам, пока у него не начался роман с Алисон. И в течение всего этого времени в ней ни разу не было ремонта, вследствие чего она выглядела жалкой, грязной и неуютной, являясь идеальным местом для адюльтера. Алисон никогда не осматривала квартиру, опасаясь наткнуться на грязную посуду, оставленную последними студентами и покрытую плесенью, из которой можно было бы получить пенициллин.
– Я правильно понимаю, что мне не дозволено будет знать, кто из моих коллег исполнил роль Брута? – осведомился он, глядя в зеркало.
«Неужто ты видишь себя в роли Цезаря?» – подумала Алисон.
– Пиринджер сказал, что не знает, но подозревает Айзенменгера.
На его лице появилось изумленное выражение.
– Временный заместитель? – отвернувшись от зеркала, спросил он. – Ну что ж, возможно, возможно, – подумав, заметил он. – Однако у меня есть и другие кандидаты.
– Например?
– По-моему, это очевидно. Эта мелкая тварь Шахин. Он знает, что я его недолюбливаю.
Она уже тысячу раз слышала от него подобные заявления, но так и не смогла к ним привыкнуть.
– Совершенно не обязательно, – не слишком уверенно откликнулась она. – Как ты можешь это утверждать, не имея никаких доказательств?
– Возможно, возможно, – с задумчивым видом согласился он. Он протянул к ней руку, она подошла, и они поцеловались.
– Но если не Шахин, то кто же? – спросил он.
Она слабо улыбнулась, так что ее лицо приняло вид чуть ли не посмертной маски.
– Ну, по-моему, ни один из наших коллег не отличается особой привлекательностью.
– Ну не знаю, – тут же откликнулся он. – По мне, так Милрой вполне симпатичен… – Однако он тут же себя оборвал, и на его лице появилось смущенное выражение. – Ой, прости, Алисон. – Выражение ее лица не изменилось, но его напряженность свидетельствовала о том, что он причинил ей боль. – Я совсем забыл.
– Это было давно, – отмахнулась она, погружаясь в его объятия.
Она изо всех сил старалась не заплакать, потому что это выглядело бы очень глупо. Ей уже было за шестьдесят, и она давно не могла произвести кого-либо на свет. Так какое теперь могло иметь значение то, что она бесплодна?
– Самое ужасное в том, что его даже никогда не мучила совесть, – прошептала она.
– Знаю, знаю.
– Он просто сказал: «Не повезло», как будто это не имело к нему никакого отношения.
Он принялся успокаивать ее и вытирать ей слезы, которых было уже не скрыть. Они стояли обнявшись, и она в который раз думала о том, что все могло бы сложиться совсем иначе.
Воспоминания о последнем случае, когда она пила у него вино, и о том, чем все это закончилось, наполняли Айзенменгера стыдом и восторгом, который был окрашен чувством вины. Когда они устроились за столом у окна, выходившего на кирпичную дорогу, он попытался прочитать в ее глазах какие-либо воспоминания о той ночи и заново ощутил, как глубоки и прекрасны эти глаза.
– Всегда приятно тебя видеть, Беверли, хотя я догадываюсь, что ты, как всегда, по делу.
Он рассчитывал на то, что она рассмеется или хоть как-то отреагирует на его комплимент, но она лишь устало улыбнулась.
– «Потрошитель снова наносит удар»? – предположил он, не отрывая от нее взгляда.
– Я всегда испытывала отвращение к этому имени, – скорчив гримасу, откликнулась она.
– Так какое это имеет отношение ко мне?
Ее интонация ни на йоту не изменилась, но ответ словно опалил его:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99