– Как бы то ни было, Пендреда все равно нужно найти. Пока он на свободе, настоящий убийца может совершить еще парочку преступлений, чтобы сильнее запутать следствие. А если Пендреда арестуют, убийства прекратятся.
Она не стала добавлять, насколько трудным является дело, за которое они брались. Они двинулись к дверям, оставив за спиной парня с зачесанными назад волосами обнимать свою подружку. Айзенменгер догадывался, что тому не потребуется много времени, чтобы поместить ее одеяние в конверт формата A4.
Расставшись с Беверли, он тут же отправился в хирургическое отделение. Елена лежала в четырехместной палате, основное освещение было погашено, и каждый пациент находился в собственном плохо очерченном световом оазисе. Елена спала, но очень чутко, так что, едва он остановился у ее кровати, она открыла глаза. Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы сосредоточиться и понять, где она находится.
У нее был такой вид, словно она подверглась бандитскому нападению и стала жертвой головорезов, скрывавших свои лица под глупыми масками и одноразовыми колпаками. Под сорочкой проглядывала легкая асимметрия груди, а из-под воротника высовывался кусок бинта. Из подмышки в стеклянную бутыль на полу тянулась резиновая трубка, из которой капала кровянистая желтоватая жидкость. В левое запястье была вставлена игла наполовину пустой капельницы.
– Привет, – произнесла она с таким видом, словно была разбужена поцелуем героя после векового сна, разве что голос у нее был не столько радостным, сколько усталым.
– Все прошло хорошо, – произнес он, подходя ближе, склоняясь и целуя ее в щеку. Лицо у нее было холодным.
– Да? – зевнула она. – Я предпочла бы, чтобы они взглянули на это с моей стороны.
Его впустили в палату в столь поздний час лишь потому, что он воспользовался своей должностью и упросил дежурную сестру разрешить ему пройти в палату, поклявшись, что пробудет там не более пяти минут.
– Прости, что не мог прийти раньше.
На ее лице появилась гримаса боли, когда она попыталась пожать плечами и изобразить безразличие.
– Я не могу остаться, – добавил он.
Впервые он был хозяином положения. Она открыла глаза:
– Спасибо, что зашел, Джон.
Он еще раз поцеловал ее.
– Я приду завтра.
Выходя, он понял, что в ее глазах стояли слезы, которые она старалась скрыть.
– Кто бы мог подумать?
Айзенменгер догадывался, о чем думает Льюи, однако предпочел не делиться с ним своими соображениями. Тот испытывал к Айзенменгеру явную симпатию, возможно, потому, что он не обращался с ним как с недоумком или отбросом общества. В результате Айзенменгер получил целую кипу кремационных свидетельств – многословных, скучных и никому не нужных документов, подтверждавших, что сожженные тела не являлись уликами в судебных разбирательствах, – и прилагавшихся к ним счетов на вполне внушительную сумму.
– А это что?
Льюи наслаждался мелькавшими картинками, обняв ладонями кружку «Сиськи наголо» с чаем, хотя вряд ли дегустаторы Восточно-Индийской компании признали бы эту вязкую темную жидкость за чай, и жадно рассматривая бюсты всех проходивших мимо женщин в возрасте от семнадцати до шестидесяти.
– Значит, Потрошитель добрался до бедняги Милроя.
Первая половина кремационного свидетельства заполнялась дежурным врачом, присутствовавшим при кончине того или иного бедолаги. Как правило, дежурными были начинающие медики, что приводило к неразберихе в формулировках, и это конкретное свидетельство ничем не отличалось от предыдущих. Поэтому Айзенменгеру постоянно приходилось преодолевать в себе изумление от того, что интеллигентные люди могут проявлять такую глупость.
– Значит, насколько я понимаю, Мартин Пендред просто убирает тех, кто ему каким бы то ни было образом досадил, – заметил он.
Льюи рассмеялся:
– Ну, у Милроя были все возможности ему досадить. Он же на всех плевал.
– Да, характер у него был несносный…
Льюи оторвал взгляд от бюста восьмого размера и устало пояснил:
– Я же говорил вам, что он был редкостной скотиной. Вообразил себе, что его все ненавидят, и сам возненавидел весь мир. Он ненавидел вас, меня, да каждого встречного.
– Неужто он был настолько неприятным человеком? – с деланным недоверием осведомился Айзенменгер.
Льюи чуть не расхохотался.
– А то нет! После того как его жена решила, что у его друга член больше, его волновало только одно – как бы отомстить этому миру, который так плохо с ним обошелся. А на кого изливать свою злость, ему было совершенно все равно. Если бы вы здесь поработали подольше, он и за вас взялся бы.
– Но я думал, что уж доктор Людвиг ничем не заслужил его ненависти. – На взгляд Айзенменгера, тот в наименьшей степени мог вызвать неприязнь Уилсона Милроя.
Льюи пожал плечами:
– У Людвига и без Милроя жизнь не сахар. Если то, что говорят, правда, ему остались считаные дни.
– То есть?
Льюи стряхнул с печенья заварной крем.
– Недели не проходит, чтобы он чего-нибудь не напортачил. Когда он удосуживается спуститься сюда, мне его приходится водить чуть ли не за руку, указывая то на легочную эмболию, то на перитонит, которые он норовит пропустить.
– Значит, о нем никто не будет особенно сожалеть?
Льюи доел печенье.
– Я, по крайней мере, нет. Старый говнюк никогда не платил мне за свои кремации.
– Не волнуйся, – пообещал Айзенменгер, уловив намек. – Я прослежу за тем, чтобы твои труды были оплачены.
Льюи кивнул с довольным видом.
– И я не могу себе представить, чтобы у Милроя были какие-нибудь разногласия с Викторией Бенс-Джонс, – добавил Айзенменгер, когда Льюи уже вставал из-за стола.
Льюи снова уставился на вереницу женщин, не подозревавших о том, что он за ними наблюдает.
– Напрасно, – пробормотал он и, обернувшись, посмотрел на Айзенменгера. – Более того, он ненавидел ее больше всех.
– Правда?
– Да. И по какой-то неизвестной мне причине делал все возможное, чтобы ее уничтожить.
Фишер заказал за свой счет последний круг выпивки, и поэтому коллеги были настроены к нему вполне благосклонно, а это означало, что в течение некоторого времени они не будут над ним издеваться и поносить его. Кларк выглядела еще более мужеподобной, чем обычно, – Кули вообще утверждал, что она мужчина и что он видел ее в душевой в спортивном клубе и у нее был член размером с руку младенца; Ньюману оставалось всего несколько шагов до того, чтобы окончательно вырубиться. Было семь часов вечера, они закончили работу, а полицейские в свободное от работы время предпочитали не утруждать себя изысканными развлечениями.
– Ну и корова же ты, Мэнди, – в категоричной манере заметил Ньюман.
Кларк уже давно привыкла к подобным высказываниям в свой адрес, особенно из уст Ньюмана, который считал себя дамским угодником и до сих пор не мог забыть случая, как она публично его унизила, вылив ему на брюки пинту пива и обозвав «сосунком», когда он попытался применить по отношению к ней свои обычные приемчики соблазнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Она не стала добавлять, насколько трудным является дело, за которое они брались. Они двинулись к дверям, оставив за спиной парня с зачесанными назад волосами обнимать свою подружку. Айзенменгер догадывался, что тому не потребуется много времени, чтобы поместить ее одеяние в конверт формата A4.
Расставшись с Беверли, он тут же отправился в хирургическое отделение. Елена лежала в четырехместной палате, основное освещение было погашено, и каждый пациент находился в собственном плохо очерченном световом оазисе. Елена спала, но очень чутко, так что, едва он остановился у ее кровати, она открыла глаза. Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы сосредоточиться и понять, где она находится.
У нее был такой вид, словно она подверглась бандитскому нападению и стала жертвой головорезов, скрывавших свои лица под глупыми масками и одноразовыми колпаками. Под сорочкой проглядывала легкая асимметрия груди, а из-под воротника высовывался кусок бинта. Из подмышки в стеклянную бутыль на полу тянулась резиновая трубка, из которой капала кровянистая желтоватая жидкость. В левое запястье была вставлена игла наполовину пустой капельницы.
– Привет, – произнесла она с таким видом, словно была разбужена поцелуем героя после векового сна, разве что голос у нее был не столько радостным, сколько усталым.
– Все прошло хорошо, – произнес он, подходя ближе, склоняясь и целуя ее в щеку. Лицо у нее было холодным.
– Да? – зевнула она. – Я предпочла бы, чтобы они взглянули на это с моей стороны.
Его впустили в палату в столь поздний час лишь потому, что он воспользовался своей должностью и упросил дежурную сестру разрешить ему пройти в палату, поклявшись, что пробудет там не более пяти минут.
– Прости, что не мог прийти раньше.
На ее лице появилась гримаса боли, когда она попыталась пожать плечами и изобразить безразличие.
– Я не могу остаться, – добавил он.
Впервые он был хозяином положения. Она открыла глаза:
– Спасибо, что зашел, Джон.
Он еще раз поцеловал ее.
– Я приду завтра.
Выходя, он понял, что в ее глазах стояли слезы, которые она старалась скрыть.
– Кто бы мог подумать?
Айзенменгер догадывался, о чем думает Льюи, однако предпочел не делиться с ним своими соображениями. Тот испытывал к Айзенменгеру явную симпатию, возможно, потому, что он не обращался с ним как с недоумком или отбросом общества. В результате Айзенменгер получил целую кипу кремационных свидетельств – многословных, скучных и никому не нужных документов, подтверждавших, что сожженные тела не являлись уликами в судебных разбирательствах, – и прилагавшихся к ним счетов на вполне внушительную сумму.
– А это что?
Льюи наслаждался мелькавшими картинками, обняв ладонями кружку «Сиськи наголо» с чаем, хотя вряд ли дегустаторы Восточно-Индийской компании признали бы эту вязкую темную жидкость за чай, и жадно рассматривая бюсты всех проходивших мимо женщин в возрасте от семнадцати до шестидесяти.
– Значит, Потрошитель добрался до бедняги Милроя.
Первая половина кремационного свидетельства заполнялась дежурным врачом, присутствовавшим при кончине того или иного бедолаги. Как правило, дежурными были начинающие медики, что приводило к неразберихе в формулировках, и это конкретное свидетельство ничем не отличалось от предыдущих. Поэтому Айзенменгеру постоянно приходилось преодолевать в себе изумление от того, что интеллигентные люди могут проявлять такую глупость.
– Значит, насколько я понимаю, Мартин Пендред просто убирает тех, кто ему каким бы то ни было образом досадил, – заметил он.
Льюи рассмеялся:
– Ну, у Милроя были все возможности ему досадить. Он же на всех плевал.
– Да, характер у него был несносный…
Льюи оторвал взгляд от бюста восьмого размера и устало пояснил:
– Я же говорил вам, что он был редкостной скотиной. Вообразил себе, что его все ненавидят, и сам возненавидел весь мир. Он ненавидел вас, меня, да каждого встречного.
– Неужто он был настолько неприятным человеком? – с деланным недоверием осведомился Айзенменгер.
Льюи чуть не расхохотался.
– А то нет! После того как его жена решила, что у его друга член больше, его волновало только одно – как бы отомстить этому миру, который так плохо с ним обошелся. А на кого изливать свою злость, ему было совершенно все равно. Если бы вы здесь поработали подольше, он и за вас взялся бы.
– Но я думал, что уж доктор Людвиг ничем не заслужил его ненависти. – На взгляд Айзенменгера, тот в наименьшей степени мог вызвать неприязнь Уилсона Милроя.
Льюи пожал плечами:
– У Людвига и без Милроя жизнь не сахар. Если то, что говорят, правда, ему остались считаные дни.
– То есть?
Льюи стряхнул с печенья заварной крем.
– Недели не проходит, чтобы он чего-нибудь не напортачил. Когда он удосуживается спуститься сюда, мне его приходится водить чуть ли не за руку, указывая то на легочную эмболию, то на перитонит, которые он норовит пропустить.
– Значит, о нем никто не будет особенно сожалеть?
Льюи доел печенье.
– Я, по крайней мере, нет. Старый говнюк никогда не платил мне за свои кремации.
– Не волнуйся, – пообещал Айзенменгер, уловив намек. – Я прослежу за тем, чтобы твои труды были оплачены.
Льюи кивнул с довольным видом.
– И я не могу себе представить, чтобы у Милроя были какие-нибудь разногласия с Викторией Бенс-Джонс, – добавил Айзенменгер, когда Льюи уже вставал из-за стола.
Льюи снова уставился на вереницу женщин, не подозревавших о том, что он за ними наблюдает.
– Напрасно, – пробормотал он и, обернувшись, посмотрел на Айзенменгера. – Более того, он ненавидел ее больше всех.
– Правда?
– Да. И по какой-то неизвестной мне причине делал все возможное, чтобы ее уничтожить.
Фишер заказал за свой счет последний круг выпивки, и поэтому коллеги были настроены к нему вполне благосклонно, а это означало, что в течение некоторого времени они не будут над ним издеваться и поносить его. Кларк выглядела еще более мужеподобной, чем обычно, – Кули вообще утверждал, что она мужчина и что он видел ее в душевой в спортивном клубе и у нее был член размером с руку младенца; Ньюману оставалось всего несколько шагов до того, чтобы окончательно вырубиться. Было семь часов вечера, они закончили работу, а полицейские в свободное от работы время предпочитали не утруждать себя изысканными развлечениями.
– Ну и корова же ты, Мэнди, – в категоричной манере заметил Ньюман.
Кларк уже давно привыкла к подобным высказываниям в свой адрес, особенно из уст Ньюмана, который считал себя дамским угодником и до сих пор не мог забыть случая, как она публично его унизила, вылив ему на брюки пинту пива и обозвав «сосунком», когда он попытался применить по отношению к ней свои обычные приемчики соблазнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99