обычно находилась пара человек, которые не могли вспомнить, чем они занимались, или действительно просто читали в одиночестве в оговоренное время.
Беверли указала на скамейку, стоявшую у дорожки. В глубине напротив высилось викторианское чудовище – сплошные серафимы и херувимы с неестественно длинными трубами.
– Я сделала кое-какие выписки. – Она протянула ему записи.
– Как тебе только удается их добывать? – поинтересовался он.
– Не спрашивай, – ответила она.
Мрачность тона и выражения ее лица подсказали ему ответ.
– Единственная странность, на которую я обратила внимание, это показания профессора Пиринджера и доктора Шахина, – заметила она, пока он читал. – Пиринджер утверждает, что провел вечер в том же театре, что и Шахин, и при этом оба настаивают на том, что не видели друг друга.
– Это потому, что они любовники, – отрываясь от записей, пояснил Айзенменгер.
На ее лице мелькнула догадка.
– И они стараются это скрыть? Почему?
– Потому что существуют подозрения, что Шахин получил свое место лишь благодаря протекции Пиринджера.
Она задумалась.
– То есть они были в театре вместе, но не хотят этого признавать? И они решили воспользоваться своим алиби в минимальной степени, не сообщая о том, что были вместе.
– Думаю, да. Вряд ли они не смогут вспомнить название пьесы или содержание третьего действия. Может, во время спектакля была объявлена пожарная тревога, о которой они не упомянули?
Она с деланной трагичностью покачала головой:
– Хорошо бы.
Далее шли показания Виктории Бенс-Джонс.
– Они даже Викторию допросили, – с удивлением заметил он.
– Старший инспектор Гомер всегда отличался дотошностью. – Почему-то это заявление резануло его слух.
– Ее муж обеспечил ей алиби.
– Надеюсь, ты не считаешь, что все это было совершено женщиной?
Он вынужден был признать, что до сих пор об этом не задумывался.
– В этом случае главную трудность составляли бы изъятие и перенос массы внутренних органов, которая весит около десяти килограммов. Женщина вряд ли на такое способна.
Но даже произнося это, он знал, что дело не в этом. Тела лежали на земле, и для того чтобы вскрыть череп для удаления мозга, их надо было поднять и чем-то подпереть сзади. Могла ли это сделать Виктория Бенс-Джонс? Он задумался.
– Боюсь, Виктории вряд ли удалось бы с этим справиться. Алисон фон Герке стара для этого. Но она сильна, как ломовая лошадь, и в принципе могла бы осуществить такое, хотя я все равно плохо себе это представляю.
– Может, мы в таком случае сразу вычеркнем их из списка подозреваемых?
– Может, – осторожно ответил он, чувствуя, как что-то не дает ему покоя. – Но я бы чувствовал себя увереннее, если бы знал, чем именно был вызван ее стресс.
– Какая разница, если мы исключаем ее на основании физических возможностей.
Айзенменгер ничего не ответил и вновь склонился над записями. Алисон фон Герке ездила к матери, Тревор Людвиг с женой и детьми был на матче по регби, а Льюи, как ни странно, ходил в церковь.
– Надо сказать, я никогда не замечал наличия у Льюи религиозных чувств.
Беверли пожала плечами:
– Гомер уже проверил все алиби. Алиби Льюи подтверждено священником.
В результате они снова оказались у разбитого корыта. Айзенменгер вздохнул и вернул записи Беверли.
– Пусть это лучше побудет у тебя.
Она положила бумаги обратно в портфель и повернулась к нему:
– Ну а что у тебя?
Он рассказал ей о найденных в кабинете Милроя коробках и об их содержимом, и Беверли даже присвистнула:
– Ничего себе! И что это так его допекло?
– Судя по всему, любовная трагедия. – И он пересказал ей свой разговор с Шахином.
Но зачем было вымещать свою обиду на коллегах?
– Думаю, потому что она ушла как раз из-за его работы. Он все время проводил на службе, занимаясь исследованиями и административной деятельностью, и не замечал, что ей плохо. А потом точно так же он не обратил внимания на то, что у его жены начался роман. А после того как она его бросила, у него не осталось ничего, кроме работы. Когда же Пиринджер увел у него из-под носа должность профессора, которую он уже считал своей, Милрой решил, что все коллеги его предали. И ему не осталось ничего иного, как пестовать свои предрассудки.
– Бедняга.
Мимо, выкрикивая непристойности, пронеслись на велосипедах два пацана. Над их головами, разрезая лопастями воздух, пролетел вертолет.
– Как бы там ни было, перед нами продолжает стоять огромная, практически неразрешимая проблема, которая заключается в том, что у всех наших подозреваемых есть алиби. И что мы будем делать теперь?
Она похлопала его по колену. Сделай это кто-нибудь другой, этот жест никоим образом не нес бы сексуальной нагрузки.
– Мы будем делать то, что делают все хорошие полицейские. Мы не будем предвзятыми.
– Прошу прощения? – с рассеянным видом переспросил Айзенменгер. «Что же мы упускаем из виду?»
– Мы не будем утверждаться ни в собственной правоте, ни в том, что мы ошибаемся. – Однако она уже заметила, что он думает о чем-то другом и не слышит того, что она говорит. – Мы не будем полагаться на достоверность их алиби, но в то же время не станем ограничиваться лишь этим кругом подозреваемых. Мне нужны имена всех, кто когда-либо работал с Уилсоном Милроем и кто владеет навыками вскрытия тела.
– Может, тебе еще предоставить и номера их страховых свидетельств?
Беверли встала и одернула юбку, словно и не пытаясь привлечь внимание к собственным ногам и бедрам. Затем она нагнулась и, не говоря ни слова, поцеловала его в щеку.
– Нет, только данные о длине членов, – с улыбкой прошептала она.
– Это не совсем законно. – Он едва расслышал слова Беверли за хрустом гравия, по которому они шли. Однако если в ее фразе и заключалась какая-то опаска, то улыбка, брошенная Айзенменгеру, говорила совсем о другом. Она явно получала удовольствие.
– Может, есть другой способ выяснить это?
Она наградила его укоризненной улыбкой и просто ответила:
– Нет.
Затем она отвлеклась, и некоторое время они шли молча, пока он не спросил:
– Скажи мне, Беверли, а что тебе больше нравится – защищать закон или нарушать его?
Она рассмеялась:
– Конечно нарушать, Джон. Это гораздо интереснее. – И она сжала его руку.
Это происходило уже на следующий день, и солнце сияло вовсю. Дом Милроя находился в относительно уединенном месте, и тем менее они не могли исключить вероятность того, что их заметят, поэтому вели себя как можно более скромно и шли, взявшись за руки, всячески демонстрируя, что не преследуют никаких зловещих целей.
– И возбуждение все оправдывает?
Она глубоко вздохнула:
– Ну Джон. Только представь себе, что могло бы быть.
Пожилым соседям они вполне могли казаться влюбленной парочкой, не вызывающей подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Беверли указала на скамейку, стоявшую у дорожки. В глубине напротив высилось викторианское чудовище – сплошные серафимы и херувимы с неестественно длинными трубами.
– Я сделала кое-какие выписки. – Она протянула ему записи.
– Как тебе только удается их добывать? – поинтересовался он.
– Не спрашивай, – ответила она.
Мрачность тона и выражения ее лица подсказали ему ответ.
– Единственная странность, на которую я обратила внимание, это показания профессора Пиринджера и доктора Шахина, – заметила она, пока он читал. – Пиринджер утверждает, что провел вечер в том же театре, что и Шахин, и при этом оба настаивают на том, что не видели друг друга.
– Это потому, что они любовники, – отрываясь от записей, пояснил Айзенменгер.
На ее лице мелькнула догадка.
– И они стараются это скрыть? Почему?
– Потому что существуют подозрения, что Шахин получил свое место лишь благодаря протекции Пиринджера.
Она задумалась.
– То есть они были в театре вместе, но не хотят этого признавать? И они решили воспользоваться своим алиби в минимальной степени, не сообщая о том, что были вместе.
– Думаю, да. Вряд ли они не смогут вспомнить название пьесы или содержание третьего действия. Может, во время спектакля была объявлена пожарная тревога, о которой они не упомянули?
Она с деланной трагичностью покачала головой:
– Хорошо бы.
Далее шли показания Виктории Бенс-Джонс.
– Они даже Викторию допросили, – с удивлением заметил он.
– Старший инспектор Гомер всегда отличался дотошностью. – Почему-то это заявление резануло его слух.
– Ее муж обеспечил ей алиби.
– Надеюсь, ты не считаешь, что все это было совершено женщиной?
Он вынужден был признать, что до сих пор об этом не задумывался.
– В этом случае главную трудность составляли бы изъятие и перенос массы внутренних органов, которая весит около десяти килограммов. Женщина вряд ли на такое способна.
Но даже произнося это, он знал, что дело не в этом. Тела лежали на земле, и для того чтобы вскрыть череп для удаления мозга, их надо было поднять и чем-то подпереть сзади. Могла ли это сделать Виктория Бенс-Джонс? Он задумался.
– Боюсь, Виктории вряд ли удалось бы с этим справиться. Алисон фон Герке стара для этого. Но она сильна, как ломовая лошадь, и в принципе могла бы осуществить такое, хотя я все равно плохо себе это представляю.
– Может, мы в таком случае сразу вычеркнем их из списка подозреваемых?
– Может, – осторожно ответил он, чувствуя, как что-то не дает ему покоя. – Но я бы чувствовал себя увереннее, если бы знал, чем именно был вызван ее стресс.
– Какая разница, если мы исключаем ее на основании физических возможностей.
Айзенменгер ничего не ответил и вновь склонился над записями. Алисон фон Герке ездила к матери, Тревор Людвиг с женой и детьми был на матче по регби, а Льюи, как ни странно, ходил в церковь.
– Надо сказать, я никогда не замечал наличия у Льюи религиозных чувств.
Беверли пожала плечами:
– Гомер уже проверил все алиби. Алиби Льюи подтверждено священником.
В результате они снова оказались у разбитого корыта. Айзенменгер вздохнул и вернул записи Беверли.
– Пусть это лучше побудет у тебя.
Она положила бумаги обратно в портфель и повернулась к нему:
– Ну а что у тебя?
Он рассказал ей о найденных в кабинете Милроя коробках и об их содержимом, и Беверли даже присвистнула:
– Ничего себе! И что это так его допекло?
– Судя по всему, любовная трагедия. – И он пересказал ей свой разговор с Шахином.
Но зачем было вымещать свою обиду на коллегах?
– Думаю, потому что она ушла как раз из-за его работы. Он все время проводил на службе, занимаясь исследованиями и административной деятельностью, и не замечал, что ей плохо. А потом точно так же он не обратил внимания на то, что у его жены начался роман. А после того как она его бросила, у него не осталось ничего, кроме работы. Когда же Пиринджер увел у него из-под носа должность профессора, которую он уже считал своей, Милрой решил, что все коллеги его предали. И ему не осталось ничего иного, как пестовать свои предрассудки.
– Бедняга.
Мимо, выкрикивая непристойности, пронеслись на велосипедах два пацана. Над их головами, разрезая лопастями воздух, пролетел вертолет.
– Как бы там ни было, перед нами продолжает стоять огромная, практически неразрешимая проблема, которая заключается в том, что у всех наших подозреваемых есть алиби. И что мы будем делать теперь?
Она похлопала его по колену. Сделай это кто-нибудь другой, этот жест никоим образом не нес бы сексуальной нагрузки.
– Мы будем делать то, что делают все хорошие полицейские. Мы не будем предвзятыми.
– Прошу прощения? – с рассеянным видом переспросил Айзенменгер. «Что же мы упускаем из виду?»
– Мы не будем утверждаться ни в собственной правоте, ни в том, что мы ошибаемся. – Однако она уже заметила, что он думает о чем-то другом и не слышит того, что она говорит. – Мы не будем полагаться на достоверность их алиби, но в то же время не станем ограничиваться лишь этим кругом подозреваемых. Мне нужны имена всех, кто когда-либо работал с Уилсоном Милроем и кто владеет навыками вскрытия тела.
– Может, тебе еще предоставить и номера их страховых свидетельств?
Беверли встала и одернула юбку, словно и не пытаясь привлечь внимание к собственным ногам и бедрам. Затем она нагнулась и, не говоря ни слова, поцеловала его в щеку.
– Нет, только данные о длине членов, – с улыбкой прошептала она.
– Это не совсем законно. – Он едва расслышал слова Беверли за хрустом гравия, по которому они шли. Однако если в ее фразе и заключалась какая-то опаска, то улыбка, брошенная Айзенменгеру, говорила совсем о другом. Она явно получала удовольствие.
– Может, есть другой способ выяснить это?
Она наградила его укоризненной улыбкой и просто ответила:
– Нет.
Затем она отвлеклась, и некоторое время они шли молча, пока он не спросил:
– Скажи мне, Беверли, а что тебе больше нравится – защищать закон или нарушать его?
Она рассмеялась:
– Конечно нарушать, Джон. Это гораздо интереснее. – И она сжала его руку.
Это происходило уже на следующий день, и солнце сияло вовсю. Дом Милроя находился в относительно уединенном месте, и тем менее они не могли исключить вероятность того, что их заметят, поэтому вели себя как можно более скромно и шли, взявшись за руки, всячески демонстрируя, что не преследуют никаких зловещих целей.
– И возбуждение все оправдывает?
Она глубоко вздохнула:
– Ну Джон. Только представь себе, что могло бы быть.
Пожилым соседям они вполне могли казаться влюбленной парочкой, не вызывающей подозрений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99