– Я… я… мне была нужна справка. И я думал, что смогу найти ее у доктора Милроя.
Айзенменгер улыбнулся.
– Попробуйте поискать в коробках, помеченных словом «Анус», – любезно предложил он. – Самые интересные справки у него находятся именно там.
Шахин бросил на него странный, чуть ли не испуганный взгляд и по совету Айзенменгера двинулся к коробкам.
– Особый интерес у вас вызовет коробка номер три, – заметил Айзенменгер.
Брошенный Шахином взгляд свидетельствовал о его все возраставшей тревоге. Он вытащил коробку и раскрыл ее. В течение нескольких минут в кабинете царила гробовая тишина, если не считать долетавших звуков уличного транспорта. Когда же Шахин поднял голову, лицо его было бледным и все его бахвальство как рукой сняло. Казалось, его вот-вот стошнит.
– Вы это читали? – спросил он.
Айзенменгер счел, что этот вопрос продиктован несбыточными ожиданиями, и не стал на него отвечать.
– Так же сильно он ненавидел и других своих коллег, – тихо промолвил он.
Шахин попытался выдавить из себя смешок, но ему это плохо удалось, и слуха Айзенменгера достиг звук, более напоминавший стон.
– Но меня он ненавидел больше всех. Он и Людвиг. – Он подошел к столу и сел. – Это началось сразу, как только я здесь появился. Стали отпускаться ехидные замечания по поводу моей квалификации и качества госпиталей, в которых я стажировался.
Айзенменгер пытался разобраться, что из этого является правдой, а что измышлениями, услужливо подтасованными памятью.
– Конечно, я не осознавал всей степени этой ненависти, пока Льюи не сказал мне. – И тут Шахину удалось рассмеяться.
«Льюи?» – удивился Айзенменгер. Тот не производил впечатления человека, пекущегося об окружающих.
– И что он вам сказал?
– Он сообщил то, что говорил обо мне Людвиг, как он меня обзывал, и процитировал высказывания Милроя о том, как я получил место.
– И что же говорил Милрой?
Шахин поднял на него взгляд, потом устало опустил глаза и, словно приняв решение, ответил:
– Если вы читали то, что содержится в этой коробке…
Однако Айзенменгер хотел знать точку зрения Шахина, а не домыслы Милроя.
– В этом есть доля правды? – спросил он.
– Нет! – Сил у него не осталось, и он едва не плакал. – Мы с Адамом друзья и коллеги, – жалобным тоном продолжил он. – Близкие друзья, но не любовники. – Последние слова он выделил, вероятно намереваясь придать своему голосу оттенок презрительности, но вместо этого он прозвучал испуганно. Айзенменгер промолчал, и Шахин был вынужден продолжить свои оправдания: – Я понимаю, как это выглядит, но почему окружающие не могут допустить, что двух гетеросексуальных взрослых мужчин могут связывать просто дружеские чувства и общие интересы?
Айзенменгер облокотился на стол и указал на коробку.
– А это? – поинтересовался он.
– Ложь! – прошипел Шахин, поднимая коробку и бросая ее Айзенменгеру.
Тот, не говоря ни слова, поднялся. Подошел к коробке номер два и, вытащив из нее фотографию, передал Шахину.
Шахин долго молчал, бесстрастно уставившись на фотографию.
– Но я его не убивал, – наконец произнес он, не отрывая от нее глаз.
– Никто и не говорит, что это сделали вы, – сухо ответил Айзенменгер.
– Он называл нас ужасными словами. Жополизами, членососами… Он распространял о нас слухи. Ну и что с того, что у нас с Адамом интимные отношения? Я продолжаю утверждать, что мое назначение было основано исключительно на моих заслугах, – как и положено, был созван 1 консультативный совет, который принял это решение, и его стенограмма хранится в отделе кадров.
Однако Айзенменгер был достаточно опытен и циничен, чтобы знать, что стенограммы консультативных советов вызывают такой же интерес и настолько же соответствуют действительности, как реклама мази от геморроя.
– Значит, вы с профессором Пиринджером были в театре, когда убили Милроя?
– А какая разница? – огрызнулся Шахин, вновь занимая оборонительную позицию. – Все знают, кто убил Милроя.
– Правда?
На лице Шахина отразились смущение, подозрительность и страх, которые перетекали друг в друга.
– Пендред. Разве нет?
Айзенменгер откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Шахина.
– Возможно, но когда вы явились сюда в поисках собранного на вас Милроем компромата, я несколько удивился. Может, вы с Пиринджером начали излишне переживать из-за этих инсинуаций Милроя? А вдруг вы воспользовались возможностью избавиться от него в духе Потрошителя, а потом пришли сюда, чтобы уничтожить улики, позволяющие связать вас с убийством?
– Какая чушь! Признаю, я действительно зашел для того, чтобы посмотреть, нет ли у него каких-нибудь бумаг, но я даже не подозревал о существовании этих коробок. Я вообще не был уверен в том, что он хранил какие-то записи. Просто предположил, что с него станется.
И скорее всего, это было правдой, по крайней мере, Айзенменгер не мог доказать противоположного.
– Вы слышали, чтобы Милрой когда-нибудь говорил гадости об Алисон фон Герке или Треворе Людвиге? – чувствуя, что сдает позиции, устало поинтересовался Айзенменгер.
– Он считал Людвига некомпетентным.
Айзенменгер уже решил, что выведал у Шахина все, что мог, поэтому был несказанно удивлен, когда тот вдруг добавил:
– А Алисон фон Герке ненавидела его из чувства мести.
– Серьезно? Почему?
Похоже, Шахин не подозревал, что следующая его фраза произведет эффект разорвавшейся бомбы.
– Потому что двадцать лет назад она от него забеременела, а он ее бросил. Ей пришлось сделать аборт, и с тех пор она уже не могла иметь детей.
– Как Елена?
Вопрос был задан без малейшего намека на искренний интерес, и Айзенменгер, понимая, что Елене не хотелось бы, чтобы Беверли Уортон знала о том, что с ней происходит, отделался скупым ответом:
– Пока не очень хорошо.
– Передай ей привет от меня, – заметила Беверли ледяным тоном и тут же продолжила, прежде чем Айзенменгер успел что-либо ответить: – Ну а теперь к делу. Надеюсь, тебе удалось продвинуться дальше, чем мне, Джон.
Они направлялись в крематорий. На улице было прохладно, высоко в небе виднелись легкие перистые облака, холодное солнце отбрасывало ярко очерченные тени. То тут, то там мелькали прохожие, два грязных и неухоженных старика пили пиво, а за их спинами, поверх деревьев, виднелось здание больницы.
– Может быть, может быть.
– Все тот же старина Джон, – рассмеялась она. – Никогда не скажет просто.
– Ты необъективна, Беверли. Я всегда даю конкретные ответы, если они у меня есть. К сожалению, пока я могу говорить лишь о возможностях и вероятностях.
Она вздохнула:
– А у меня, боюсь, одни невозможности.
– То есть?
– Судя по отчетам, у всех есть алиби.
– У всех?
Редко случалось, чтобы у всех подозреваемых было алиби;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99