— Я на днях видел каких-то типов в черных рубашках у нас в горах,— вставил Казакова.— Видно, опять вошли в моду черные.
— Если б только рубашки! — угрюмо произнес Энрико.— Эти молодчики почище трубочистов Такие хитрые и жестокие провокации были нашему туповатому дуче не по плечу.
Джованни не решался вмешиваться в разговор. Боялся опять сказать что-нибудь не так. Но тема, которую сейчас затронули, его интересовала, так как он не сомневался: Агостино, да и он сам работают именно на этих людей. К тому же связь их с американцами тоже не была секретом.
И все же он не очень уверенно сказал:
— Если нескольким безработным бизнесмены дают возможность подработать, что же в этом плохого?
— Только ли подработать?! Ты ведь, кажется, докер? — Джино всем своим могучим телом обернулся к молодому человеку.— Неужели не понял, какую провокацию они устроили? Кто выиграл от этих столкновений, безобразных криков, от бомб, как это было в Милане?
— Никто... по-моему. Так получилось...— Джованни хотел бы добавить, что в первую очередь пострадал он, даже не участвовавший в этих беспорядках. Но дома до сих пор не знали, что работает он вовсе не в порту, а водит машину частной фирмы.
— Рабочие должны выходить на улицу организованно, зная, чего хотят, и четко формулируя свои требования,— твердо заявил Джино.
— Но тем какая польза от всего этого? — Джованни решил все же кое-что для себя выяснить. Слишком уж много противоречивых суждений он слышал.
Джино рассмеялся, обвел взглядом присутствующих. Неужели Джованни действительно не разбирается в происходящем?
— А ваши докеры-коммунисты ничего не растолковали?
Джованни неопределенно пожал плечами.
Энрикр подсел к нему поближе и поднял руку, призывая Джино помолчать, и, когда тот, махнув рукой, стал чистить апельсин, негромко заговорил о провокациях, которые устраивали неофашисты с тем, чтобы потом всю вину взвалить на коммунистическую партию. Разве не кричали правые газеты, что стычка на улицах в Генуе, бомбы, брошенные в Милане,— дело рук коммунистов?
Джованни кивнул. Об этом он не только читал в газете, но и слышал от людей, у которых работал вместе с Агостино.
И вдруг именно сейчас припомнил: чёрные рубашки надевали Агостино и его друзья... Да, он, Джованни, изо всех сил старается верить в то, что работает на фирму. Но на какую? Ему поставили условие: не проявлять -любопытства,— и он честно это выполнял, гнал от себя всякие подозрения. Не оборачивался, когда втаскивали в их легкий фургончик какие-то грузы. Почему-то делали это по ночам. За кем-то они гонялись, и кто-то гонялся за ними. На фургончике был установлен мощный мотор, да и водил его Джованни мастерски.
А несколько дней назад случилась даже перестрелка. Однако ему хорошо платили — остальное не имело значения. Но разве об этом скажешь? Пусть друзья синьора Антонио занимаются своим делом, а он, Джованни, своим. Конечно, и ему хотелось бы вот так же открыто говорить о честности, справедливости, выставлять напоказ свою жизнь... Но не выставишь — в другое время они с Лаурой живут. И когда к ним подбирался голод, никто не помог ему в этом человеческом, океане. Пусть с какими-то своими, не очень чистыми намерениями, но Агостино оттащил его от пропасти, в которую вот-вот свалилась бы вся семья.
— Ты о чем задумался? — спросил его Антонио. Джованни, мгновенно восстановив ход беседы, с наигранной наивностью спросил:
— Но почему все валят на коммунистов, почему не на христианских демократов?
Казанова вскочил, взмахнул руками:
— Откуда ты свалился? С Луны? Или притворяешься? Джованни бросил быстрый, беспомощный взгляд на жену, и та, рассмеявшись, сказала, что напрасно он так мало бывал в обществе Элио. И пояснила, обращаясь уже ко всем: во дворе у них жил рабочий-коммунист. Так, по крайней мере, предполагали окружающие.
— Да, Элио там, в Риме, тоже возмущался и красными бригадами, и этими молодчиками в черных рубашках,— поддержал внучку старик.— Они кого хочешь и что хочешь продадут.
— Знаем, по чьей указке все делается,— махнул рукой Джино.— И Вьетнам, и ракеты. Поперек горла стали русские. А их только в Лигурии было пять тысяч. Всё — кровь, жизнь — отдавали, ничего не требуя
взамен.
— А заокеанским дядюшкам надо отвлечь внимание от ракет, нацеленных на Россию,— вскочив, возмущенно выкрикивал Казанова.— И всю мерзость: провокации, наркотики, похищения, бомбы — они пытаются приписать коммунистам, мол, влияние Москвы...
— Подожди, компаньо,— сказал Энрико, усаживая Казанову на стул.— Зачем влияние?! Достаточно того, что у каждого из нас есть память! Я такой пример приведу. В моем родном селенье ланци согнали на площадь мужчин, женщин, детей, стариков... «Вы есть заложники. Скажите, где русский, иначе каждый второй капут!..» Многие догадывались, у кого прячется бежавший из плена израненный человек,— в селенье тайн не бывает,— но молчали все.
Каратели подняли автоматы. Женщины плакали, перепуганные дети жались к матерям... И тогда, опираясь на палку, вышел человек с кровавой повязкой на лбу, с рукой, взятой в лубки. Чтобы привлечь к себе внимание, поднял здоровую руку и крикнул: «Я — русский!.. Никто не знал, где я прятался. Люди не виноваты...» Невозможно было определить, молодой или старый этот человек, выбравший виселицу, бежавший от своих мучителей и снова вернувшийся к ним. И никто никогда так и не узнает его имени...
Джованни покусывал губу, ему представилось, что в этой толпе Лаура с его сыном и старик...
— Очевидно, не мог видеть,— задумчиво, словно про себя, заметил Джованни,— как будут стрелять в детей, в женщин, перевязавших его раны...
— А кем ему приходились эти крестьяне? — Казанова снова вскочил, вопрошающе приподнял обе руки.— Кем? Родные? Близкие? Ты прав, компаньо Энрико! Память! Самое главное — память! И пусть они, — он ука-
зал на Лауру и Джованни,— они и все другие узнают правду от нас.
— Если добавить еще, что парни из Канталупо сняли цветной фильм о Федоре,— подхватил Казанова.— Фильм о его сыне, жене. О Москве...
— Да. И фильм...— подтвердил Джино.— А теперь ракеты стоят на земле, политой кровью Федора, кровью русских, и нацелены на города, где живут их сыновья, дочери, жены...— Джино сжал кулаки.— Они хотят, чтобы мы забыли прошлое, не возмущались! Тогда один бесноватый с помощью дуче вовлек нас в грязную, ужасную бойню. Теперь явились новые!
— Помнить об этом надо! Всем! — резко произнес Энрико.
— Может, не только помнить,— робко произнесла Лаура.
Все удивленно обернулись к молодой женщине. Джованни встревоженно взглянул на жену. А Казанова захлопал в ладоши:
— Браво! Брависсимо, Лаура, настоящая дочь Филиппе! — Джино отодвинулся от хрупкого стола и сложил на груди спои тяжелые руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48