Просто сейчас я психанул, потому что слишком неожиданно
это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську
переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то
ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
Надо бы почитать на досуге, что этот Квятковский пишет. Есть наверное,
переводы на русский.
Только где он, досуг?
Опубликовал бы он ее, что ли, в Лодзии в своей... да заплатил побольше...
Но на сердце тяжело. Кисло.
Первым делом я заехал в аэропорт и забрал оставшиеся в камере хранения две
аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам на прощание
Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей понадобятся.
Вот, понадобилисЬ.
Поехал обратно.
Господи, ну конечно, она несчастлива со мной, ей унизительно, ей редко...
пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей - было - хорошо!
Но на сердце было тяжело.
Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот
прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это
вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна",
когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил
под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
Я был рад хоть что-то сделать для нее.
Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между
сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым
полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с
астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей,
датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и
хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских
шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки мароканских
апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья татжикского винограда... Тем, что я
нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до
несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока
бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это
деньги... вот пусть только попробует... у нее все равно столько нет.
У меня у самого едва хватило.
- ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва отворив. Свежая,
отдохнувшая, явно только что приняла ванну; Тяжелые черные волосы
перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь почти
открыта; короткая юбочка в обтяжку. Преобразилась женщина, гостя ждет.
Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно терялся,
как теряется в игрушках украшенная с безвкусной щедростью рождественская
елка.
- С тобой сойдешь,- отдуваясь, проговорил я.- Куда сгружать?
Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала на ходу и то и дело задорно
оборачивалась на меня - энергия просто бурлила в ней. Я начал сгружать, а
она тут же сортировать свою манну небесную:
- Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с тобой... картошку я прямо
сейчас поставлю... Ты голодный?
- Нет, что ты.
- Это хорошо... - распахнув холодильник, она долго и тщательно
утрамбовывала банки и пакеты, приговаривая, почти припевая: - Не самозванка
- я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я страсть твоя,
воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое седьмое небо... На
Васильевский успел заехать?
- Конечно.
- Как Поля?
- Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала, уходил - она еще
спала.
- Лиза?
- Все в порядке.
- Слава богу.
Воспоминание о ночи медленным огненным дуновением прокатилось по телу.
- Стася, ты веришь в бога?
- Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в лицо.
Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает.- Верить и хотеть верить -
это одно и то же?
- любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти - это
одно и то же?
- Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а ты взял да и доказал,
что бога нет... Коньяк-то зачем?
- Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя дожидается. А может,
человек с дороги выпить захочет.
- Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть... И не покажу даже,- зажав в
каждой руке по бутылке, она заметалась по кухне, соображая, где устроить
тайник. Не нашлась; поставила покамест прямо на стол. Коньяк, словно густое
коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.
- И вот еще,- я вынул из потайного кармана ключи от ее квартиры, которыми
почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий символ
обладания; и аккуратно положил на холодильник. Не видать мне их больше, как
своих ушей.
- Какая умница! А я и забыла... Ты мне не поможешь картошку почистить?
Я заколебался. Минуту назад, когда она смотрела так мягко, мне, дураку,
почудилось на миг, что ее оживление, ее призывный наряд - для меня.
Зазнался, Трубецкой, зазнался. Она расторопно достала кухонный ножик.
- Рад бы, Стасик, но мне сейчас опять на работу. Извини.
Она честно сделала огорченное лицо.
- Да брось! Дело к вечеру, что ты там наработаешь? Януш часа через полтора
будет здесь, я вас познакомлю; действительно, тогда вы и выпьете вдвоем, ты
расслабился немножко. У тебя очень усталое лицо, Саша.
- Что я тут буду сбоку-припеку. Он твой старый друг, коллега...
Она покосилась пытливо - нож в одной руке, картофелина в другой.
- Саша, по моему, ты меня ревнуешь.
- Конечно.
- Вот здорово. А я уж думала, тебе все равно.
Я изобразил руками скрюченные когтистые тапы, занес над нею и голосом
Шер-хана протяжно проревел:
- Это моя добыча!
Ловко проворачивая картошку под лезвием, она превосходственно усмехнулась,
и я прекрасно понял ее усмешку: дескать, это еще вопрос - кто чья добыча.
- Не беспокойся,- сказала она потом,- я девушка очень преданная. И к тому
же, совершенно не пригодна к употреблению.
- Окрасился месяц багрянцем?
На этот раз она оглянулась с непонятным мне удивлением; затем улыбнулась
потаенно.
- Скорее уж, окрысился. Тонус не тот.
- Ну, будем надеяться,- сказал я.
И звякнувший ножик, и глухо тукнувшую картофелину она просто выронила - и
захлопала в ладоши:
- Ревнует! Сашка ревнует! Этой минуты я ждала полтора года! Ур-ра!
Картофелина, переваливаясь и топоча, покатилась к краю, но решила не
падать.
По-моему, с тонусом у Стаси было как нельзя лучше.
Бедная моя любимая. Все время знать это про меня, каждый день... "На
Васильевский успел заехать? Тебя покормили?"
Горло сжалось от преклонения перед нею.
- Ну скажи, наконец, как тебе моя новая прическа? нравится?
Я соскучился до истомы и дрожи - но если поцеловать ее, она ответит, а
думать будет, что вот варшавский лайнер шасси выпустил, а вот Януш подходит
к стоянке таксомоторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
это свалилось. Слишком я передергался за последние сутки, да и за Стаську
переволновался - то она чуть ли не босая по холодным лужам шлепает, то
ночью не отвечает... да и вообще - отдаляется...
Надо бы почитать на досуге, что этот Квятковский пишет. Есть наверное,
переводы на русский.
Только где он, досуг?
Опубликовал бы он ее, что ли, в Лодзии в своей... да заплатил побольше...
Но на сердце тяжело. Кисло.
Первым делом я заехал в аэропорт и забрал оставшиеся в камере хранения две
аппетитнейшие бутылки марочного "Арагви", которые подарил нам на прощание
Ираклий. Я их отсюда даже не забирал - знал, что нам со Стасей понадобятся.
Вот, понадобилисЬ.
Поехал обратно.
Господи, ну конечно, она несчастлива со мной, ей унизительно, ей редко...
пусть она будет счастлива без меня. Я хочу, чтобы - ей - было - хорошо!
Но на сердце было тяжело.
Ближайшим к ее дому супермаркетом - дурацкое слово, терпеть не могу, а вот
прижилось, и даже русского аналога теперь не подберешь; впрочем, как это
вопрошал, кажется, еще Жуковский: зачем нам иноземное слово "колонна",
когда есть прекрасное русское слово "столб"? - был Торжковский. Я прокатил
под Стасиными окнами, миновал мосты и припарковался.
Я был рад хоть что-то сделать для нее.
Хищно и гордо я катил свою решетчатую тележку по безлюдному лабиринту между
сверкающими прилавками, срывая с них сетки с отборным, дочиста вымытым
полесским картофелем, пакеты с полтавской грудинкой и вырезкой, с
астраханским балыком, банки муромских пикулей и валдайских соленых груздей,
датских маринованных миног и китайских острых приправ, камчатских крабов и
хоккайдских кальмаров, празднично расцвеченные коробки константинопольских
шоколадных наборов и любекских марципанов, солнечные связки мароканских
апельсинов и тяжелые, лиловые гроздья татжикского винограда... Тем, что я
нахватал, можно было пятерых изголодавшихся любовников укормить до
несварения желудка. Ей недели на две хватит. И где-то на дне потока
бессвязных мыслей билось: пусть только попробует отдать мне за это
деньги... вот пусть только попробует... у нее все равно столько нет.
У меня у самого едва хватило.
- ...Саша, ты с ума сошел! - воскликнула она, едва отворив. Свежая,
отдохнувшая, явно только что приняла ванну; Тяжелые черные волосы
перехвачены обаятельной ленточкой; легкая блузка-размахайка - грудь почти
открыта; короткая юбочка в обтяжку. Преобразилась женщина, гостя ждет.
Странно даже, что она меня узнала - в толще пакетов я совершенно терялся,
как теряется в игрушках украшенная с безвкусной щедростью рождественская
елка.
- С тобой сойдешь,- отдуваясь, проговорил я.- Куда сгружать?
Мы пошли на кухню; она почти пританцовывала на ходу и то и дело задорно
оборачивалась на меня - энергия просто бурлила в ней. Я начал сгружать, а
она тут же сортировать свою манну небесную:
- Так, это мы будем есть с тобой... это тоже с тобой... картошку я прямо
сейчас поставлю... Ты голодный?
- Нет, что ты.
- Это хорошо... - распахнув холодильник, она долго и тщательно
утрамбовывала банки и пакеты, приговаривая, почти припевая: - Не самозванка
- я пришла домой, и не служанка - мне не надо хлеба. Я страсть твоя,
воскресный отдых твой, твой день седьмой, твое седьмое небо... На
Васильевский успел заехать?
- Конечно.
- Как Поля?
- Знаешь, я ее даже не видел. Пришел - она уже спала, уходил - она еще
спала.
- Лиза?
- Все в порядке.
- Слава богу.
Воспоминание о ночи медленным огненным дуновением прокатилось по телу.
- Стася, ты веришь в бога?
- Не знаю... - она закрыла холодильник и разогнулась, взглянула мне в лицо.
Взгляд ее сиял мягко-мягко. Редко такой бывает.- Верить и хотеть верить -
это одно и то же?
- любить и хотеть любить - это одно и то же? Спасти или хотеть спасти - это
одно и то же?
- Ну вот. Я уж совсем было поверила, что ты - бог, а ты взял да и доказал,
что бога нет... Коньяк-то зачем?
- Как зачем? Ираклий же нам подарил, так пусть у тебя дожидается. А может,
человек с дороги выпить захочет.
- Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть... И не покажу даже,- зажав в
каждой руке по бутылке, она заметалась по кухне, соображая, где устроить
тайник. Не нашлась; поставила покамест прямо на стол. Коньяк, словно густое
коричневое солнце, светился за стеклом. Захотелось выпить.
- И вот еще,- я вынул из потайного кармана ключи от ее квартиры, которыми
почти и не решался пользоваться никогда - так, носил, как сладкий символ
обладания; и аккуратно положил на холодильник. Не видать мне их больше, как
своих ушей.
- Какая умница! А я и забыла... Ты мне не поможешь картошку почистить?
Я заколебался. Минуту назад, когда она смотрела так мягко, мне, дураку,
почудилось на миг, что ее оживление, ее призывный наряд - для меня.
Зазнался, Трубецкой, зазнался. Она расторопно достала кухонный ножик.
- Рад бы, Стасик, но мне сейчас опять на работу. Извини.
Она честно сделала огорченное лицо.
- Да брось! Дело к вечеру, что ты там наработаешь? Януш часа через полтора
будет здесь, я вас познакомлю; действительно, тогда вы и выпьете вдвоем, ты
расслабился немножко. У тебя очень усталое лицо, Саша.
- Что я тут буду сбоку-припеку. Он твой старый друг, коллега...
Она покосилась пытливо - нож в одной руке, картофелина в другой.
- Саша, по моему, ты меня ревнуешь.
- Конечно.
- Вот здорово. А я уж думала, тебе все равно.
Я изобразил руками скрюченные когтистые тапы, занес над нею и голосом
Шер-хана протяжно проревел:
- Это моя добыча!
Ловко проворачивая картошку под лезвием, она превосходственно усмехнулась,
и я прекрасно понял ее усмешку: дескать, это еще вопрос - кто чья добыча.
- Не беспокойся,- сказала она потом,- я девушка очень преданная. И к тому
же, совершенно не пригодна к употреблению.
- Окрасился месяц багрянцем?
На этот раз она оглянулась с непонятным мне удивлением; затем улыбнулась
потаенно.
- Скорее уж, окрысился. Тонус не тот.
- Ну, будем надеяться,- сказал я.
И звякнувший ножик, и глухо тукнувшую картофелину она просто выронила - и
захлопала в ладоши:
- Ревнует! Сашка ревнует! Этой минуты я ждала полтора года! Ур-ра!
Картофелина, переваливаясь и топоча, покатилась к краю, но решила не
падать.
По-моему, с тонусом у Стаси было как нельзя лучше.
Бедная моя любимая. Все время знать это про меня, каждый день... "На
Васильевский успел заехать? Тебя покормили?"
Горло сжалось от преклонения перед нею.
- Ну скажи, наконец, как тебе моя новая прическа? нравится?
Я соскучился до истомы и дрожи - но если поцеловать ее, она ответит, а
думать будет, что вот варшавский лайнер шасси выпустил, а вот Януш подходит
к стоянке таксомоторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68