тут уж она, сказав мне все, что говорят в таких
случаях, собрала мои манатки и выперла с квартиры...
Тогда и пропали все бумажки, относящиеся к последней научной работе,
которую я пытался вести,- впопыхах я их не забрал, потом, надеясь, что все
как-то войдет в колею и давая супруге время опамятоваться, не спешил
приходить за ними. Мне, самонадеянному дураку, казалось, что пока там
сохраняется что-то мое, хоть папка, хоть помазок для бритья, не все нити
порваны, а когда я решил, что выждал достаточно, оказалось, там уже другой
мужик и все мои останки давно выброшены... Хотя громко сказано: научная
работа. Не для науки - просто для себя пытался ответить на годами мучавший
меня вопрос: почему более-менее ровно шедшее в направлении общей
гуманизации развитие Европы и России вдруг в семидесятые годы прошлого века
резко переломилось, начав давать все более уродливые всплески жестокости,
которые и увенчались затем войной, а из-за нее - Октябрем, а из-за него -
рейхом, а из-за него - термоядерным противостоянием и так далее? Даже войны
стали вестись совсем иначе, даже политические убийства стали иными - не за
что-то конкретное, а из общих, из принципиальных соображений, не в живого
человека стреляем, а в символ того или этого... Словно дьявол сорвался с
цепи.
То ли именно тогда нашли друг друга, как два оголенных провода, надуманное,
умозрительное насилие из теоретических марксистских книжек и практическое,
сладострастное насилие полууголовников, полупсихов - нашли и начали
искрить, поджигая все кругом? То ли в связи с развитием демократий именно
тогда впервые в истории социально значимыми стали широкие массы низов, рост
значимости которых явно опережал рост их культуры; почувствовав свой новый
вес, они, в отличие от прежних времен, перестали стараться подражать элите
и подвергли основные ее ценности осмеянию и старательному выкорчевыванию из
собственного сознания, а среди этих ценностей были такие веками
культивировавшиеся понятия, как честь и уважение к противнику... Не знаю.
Ответов были десятки и ни одного. История...
В дверь уверенно постучали. Не допив, я поставил стакан на стол и пошел
открывать.
Там стояли двое крепких мужчин в куртках металлистов и с прическами панков.
Внутри у меня все оборвалось. И, очень глупо,- стало до слез жалко
недопитой водки.
Но допьют уже они.
- Господин Трубников? - сухо и очень корректно спросил один из метанков.
- Да, это я,- безжизненно подтвердил я. Второй метанк хохотнул:
- Был Трубников, а стал Трупников!
Первый не обратил на него внимания. Отодвинув меня, они вошли. Первый
завозился у себя в карманах; второй крендебобелем прошелся по моей каморке.
Срисовал стакан; взял, поболтал, принюхался брезгливо и одним махом
опрокинул в рот. Первый и на это не обратил никакого внимания. Он наконец
добыл свой блокнот и перелистнул несколько страниц.
- На уроках вы несколько раз утверждали, что в осуществлении октябрьского
переворота одна тысяча девятьсот семнадцатого года помимо евреев, грузин и
латышей участвовали и отдельные представители русской нации?
- Да,- сказал я.- Это исторический факт.
Он сокрушенно покачал головой. Плюнул на палец и пролистнул еще страницу.
Они листались не вбок, а вверх.
- Вы выражали так же сомнение в возможности построения справедливого
общественного устройства в одной, отдельно взятой Вырице?
Так открещиваться от большевиков и так повторять самые дикие из их
околесиц...
- Выражал,- как Джордано Бруно, подтвердил я.
Он запихнул блокнот обратно в карман и сделал рукою безнадежный жест:
дескать, раз так, то ничего не попишешь.
- Вы посягаете на главные святыни народа,- проговорил он с мягкой
укоризной,- Вы подрываете его веру во врожденную доброту русского
национального характера и его уверенность в завтрашнем дне. Вам придется
поехать с нами.
Мы вышли из дома. Из окон глазели, некоторые даже плющили носы об стекла.
Молодая мама, указывая на меня пальцем, что-то горячо втолковывала сразу
забывшему о своем игрушечном паравозике пацаненку: мол будешь плохо себя
вести, с тобой случится то же самое. Подошли к грузовику. Димка блаженно
курил, сидя на подножке; завидев нас, он отвернулся и, стараясь не глядеть
на меня, встал, отщелкнул окурок и полез в кабину.
- В кузов,- негромко скомандовал первый метанк.
В кузове мы разместились со вторым - тем, который шутил. Первый сел к
Димке, в кабину.
Истошно завывая от натуги, грузовик заколотился по разъезженой колее,
расплескивая фонтаны грязи и едва не опрокидываясь на особенно норовистых
ухабах. На повороте щедро окатили тетку Авдотью, которая, надрываясь,
волокла по кочковатой раскисшей обочине полную денег садовую тележку - судя
по направлению, шла в булочную, совершенно зря шла. Жижи смачными коровьими
лепехами пошмякалась на беспорядочно наваленные друг на друга пачки купюр.
- Авдотья! - крикнул я, полурупором приставив одну ладонь ко рту.- Хлеб уж
часа полтора как кончился!
Она всплеснула руками, и будто подрубленная, села наземь.
Приехали на двор за большой свинофермой, и я понял, что надежды нет.
Остановились. Я подошел к краю кузова, ухватился было за борт, но шутник
негромко позвал сзади:
- Эй!
Я отпустил борт и распрямился, обернувшись к нему. Он, усмехнувшись, вломил
мне в рыло. Вверх тормашками я вывалился через борт кузова и на секунду,
видимо, потерял сознание от удара затылком.
Очухался. Завозился, попытался перевернуться на живот. Получилось. Плюясь
кровью, начал было вставать на четвереньки; руки скользили в ледяной грязи.
Отчетливо помню, как грязь выдавливалась между растопыренными пальцами. Все
плыло и качалось. Тут прилетело под ребра. Ботинком, наверное. Свет погас,
и воздух в мире опять на какое-то мгновение кончился. А когда я вновь смог
дышать и видеть, они уже уминали меня в мешок. Не сказав ни слова, даже не
рукоприкладствуя больше, они утопили меня в выгребной яме.
И, уже задохнувшись в кромешной тесноте мешковины, залитый хлынувшей внутрь
поганой жижей, я понял наконец, почему мир, где я прожил без малого
полвека, при всех режимах и женщинах был мне чужим.
2
Еще один обезглавленный гусь взлетел наконец в свое поднебесье.
3
Тоска была такая...
Такая...
Такая тоска.
Хлоп-хлоп-хлоп. Но куда же дальше? Или - есть?
Во рту забух невыносимо отвратительный смешанный вкус гнилой водки и
жидкого дерьма.
Я сел на кровати, спустил ноги на ковер. Из судорожно дернувшегося желудка
выплеснулось в рот; я едва сдержался, сглотнул обратно.
В спальне было сумеречно и бесцветно. За широким венецианским окном,
полускрытым гардинами, мерцал серым мерцанием декабрьский день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
случаях, собрала мои манатки и выперла с квартиры...
Тогда и пропали все бумажки, относящиеся к последней научной работе,
которую я пытался вести,- впопыхах я их не забрал, потом, надеясь, что все
как-то войдет в колею и давая супруге время опамятоваться, не спешил
приходить за ними. Мне, самонадеянному дураку, казалось, что пока там
сохраняется что-то мое, хоть папка, хоть помазок для бритья, не все нити
порваны, а когда я решил, что выждал достаточно, оказалось, там уже другой
мужик и все мои останки давно выброшены... Хотя громко сказано: научная
работа. Не для науки - просто для себя пытался ответить на годами мучавший
меня вопрос: почему более-менее ровно шедшее в направлении общей
гуманизации развитие Европы и России вдруг в семидесятые годы прошлого века
резко переломилось, начав давать все более уродливые всплески жестокости,
которые и увенчались затем войной, а из-за нее - Октябрем, а из-за него -
рейхом, а из-за него - термоядерным противостоянием и так далее? Даже войны
стали вестись совсем иначе, даже политические убийства стали иными - не за
что-то конкретное, а из общих, из принципиальных соображений, не в живого
человека стреляем, а в символ того или этого... Словно дьявол сорвался с
цепи.
То ли именно тогда нашли друг друга, как два оголенных провода, надуманное,
умозрительное насилие из теоретических марксистских книжек и практическое,
сладострастное насилие полууголовников, полупсихов - нашли и начали
искрить, поджигая все кругом? То ли в связи с развитием демократий именно
тогда впервые в истории социально значимыми стали широкие массы низов, рост
значимости которых явно опережал рост их культуры; почувствовав свой новый
вес, они, в отличие от прежних времен, перестали стараться подражать элите
и подвергли основные ее ценности осмеянию и старательному выкорчевыванию из
собственного сознания, а среди этих ценностей были такие веками
культивировавшиеся понятия, как честь и уважение к противнику... Не знаю.
Ответов были десятки и ни одного. История...
В дверь уверенно постучали. Не допив, я поставил стакан на стол и пошел
открывать.
Там стояли двое крепких мужчин в куртках металлистов и с прическами панков.
Внутри у меня все оборвалось. И, очень глупо,- стало до слез жалко
недопитой водки.
Но допьют уже они.
- Господин Трубников? - сухо и очень корректно спросил один из метанков.
- Да, это я,- безжизненно подтвердил я. Второй метанк хохотнул:
- Был Трубников, а стал Трупников!
Первый не обратил на него внимания. Отодвинув меня, они вошли. Первый
завозился у себя в карманах; второй крендебобелем прошелся по моей каморке.
Срисовал стакан; взял, поболтал, принюхался брезгливо и одним махом
опрокинул в рот. Первый и на это не обратил никакого внимания. Он наконец
добыл свой блокнот и перелистнул несколько страниц.
- На уроках вы несколько раз утверждали, что в осуществлении октябрьского
переворота одна тысяча девятьсот семнадцатого года помимо евреев, грузин и
латышей участвовали и отдельные представители русской нации?
- Да,- сказал я.- Это исторический факт.
Он сокрушенно покачал головой. Плюнул на палец и пролистнул еще страницу.
Они листались не вбок, а вверх.
- Вы выражали так же сомнение в возможности построения справедливого
общественного устройства в одной, отдельно взятой Вырице?
Так открещиваться от большевиков и так повторять самые дикие из их
околесиц...
- Выражал,- как Джордано Бруно, подтвердил я.
Он запихнул блокнот обратно в карман и сделал рукою безнадежный жест:
дескать, раз так, то ничего не попишешь.
- Вы посягаете на главные святыни народа,- проговорил он с мягкой
укоризной,- Вы подрываете его веру во врожденную доброту русского
национального характера и его уверенность в завтрашнем дне. Вам придется
поехать с нами.
Мы вышли из дома. Из окон глазели, некоторые даже плющили носы об стекла.
Молодая мама, указывая на меня пальцем, что-то горячо втолковывала сразу
забывшему о своем игрушечном паравозике пацаненку: мол будешь плохо себя
вести, с тобой случится то же самое. Подошли к грузовику. Димка блаженно
курил, сидя на подножке; завидев нас, он отвернулся и, стараясь не глядеть
на меня, встал, отщелкнул окурок и полез в кабину.
- В кузов,- негромко скомандовал первый метанк.
В кузове мы разместились со вторым - тем, который шутил. Первый сел к
Димке, в кабину.
Истошно завывая от натуги, грузовик заколотился по разъезженой колее,
расплескивая фонтаны грязи и едва не опрокидываясь на особенно норовистых
ухабах. На повороте щедро окатили тетку Авдотью, которая, надрываясь,
волокла по кочковатой раскисшей обочине полную денег садовую тележку - судя
по направлению, шла в булочную, совершенно зря шла. Жижи смачными коровьими
лепехами пошмякалась на беспорядочно наваленные друг на друга пачки купюр.
- Авдотья! - крикнул я, полурупором приставив одну ладонь ко рту.- Хлеб уж
часа полтора как кончился!
Она всплеснула руками, и будто подрубленная, села наземь.
Приехали на двор за большой свинофермой, и я понял, что надежды нет.
Остановились. Я подошел к краю кузова, ухватился было за борт, но шутник
негромко позвал сзади:
- Эй!
Я отпустил борт и распрямился, обернувшись к нему. Он, усмехнувшись, вломил
мне в рыло. Вверх тормашками я вывалился через борт кузова и на секунду,
видимо, потерял сознание от удара затылком.
Очухался. Завозился, попытался перевернуться на живот. Получилось. Плюясь
кровью, начал было вставать на четвереньки; руки скользили в ледяной грязи.
Отчетливо помню, как грязь выдавливалась между растопыренными пальцами. Все
плыло и качалось. Тут прилетело под ребра. Ботинком, наверное. Свет погас,
и воздух в мире опять на какое-то мгновение кончился. А когда я вновь смог
дышать и видеть, они уже уминали меня в мешок. Не сказав ни слова, даже не
рукоприкладствуя больше, они утопили меня в выгребной яме.
И, уже задохнувшись в кромешной тесноте мешковины, залитый хлынувшей внутрь
поганой жижей, я понял наконец, почему мир, где я прожил без малого
полвека, при всех режимах и женщинах был мне чужим.
2
Еще один обезглавленный гусь взлетел наконец в свое поднебесье.
3
Тоска была такая...
Такая...
Такая тоска.
Хлоп-хлоп-хлоп. Но куда же дальше? Или - есть?
Во рту забух невыносимо отвратительный смешанный вкус гнилой водки и
жидкого дерьма.
Я сел на кровати, спустил ноги на ковер. Из судорожно дернувшегося желудка
выплеснулось в рот; я едва сдержался, сглотнул обратно.
В спальне было сумеречно и бесцветно. За широким венецианским окном,
полускрытым гардинами, мерцал серым мерцанием декабрьский день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68