мол, плохого не держим. Мы разошлись, довольные друг
другом. С бананом в руке я двинулся дальше.
Люди, люди, люди... Люди у витрин, люди у машин, люди у лотков, и просто
идущие не спеша, жующие резинку и не жующие резинку, разговаривающие,
смеющиеся... Нет, люди у нас красивее. А вот город чище у них. Аккуратнее
как-то, прополотее.
Слитно шумя и моргая тысячью красных глаз, катил мимо вечерний
автомобильный ледоход.
Улица вывела к маленькому скверику, громко именуемому парком. Берцели-парк,
кажется. Я миновал его, и тут уж снова недалеко было от воды. Остановился.
Вот с этого места начиналась моя симпатия к Стокгольму.
Никуда он не делся за пятнадцать лет, мой чугунный приятель, которого я
когда-то в сумерках, принял в первый момент за живого. Надо очень любить
свою столицу, чтобы любить ее так весело и непринужденно: в блистательном
центре великого города, сердца северной империи, пусть даже бывшей,
поставить красно-желтую загородку "ведутся работы", кинуть на асфальт
тяжелую крышку канализационного люка, а под крышкой воткнуть с натугой
открывающего ее чугунного водопроводчика, так что казалось, будто он
вылезает из дыры в земле - с худой, костлявой, уныло перекошенной и явно
похмельной рожей. Одно только слегка портило впечатление - торчащая тут же
табличка "Хумор". Как будто без этого пояснения кто-нибудь мог не
догадаться, что водопроводчик является юмором, и окаменел бы от недоумения.
Была тут какая-то неуверенность шведов в самих себе.
Хотелось навестить еще Риддар-хольмен, Рыцарский остров, но небо уже
отцветало, и даже на западе сквозь холодную зелень заката вовсю проступала
синева. Я постоял у воды, вспоминая, как мы с другом сидели на стрелке
этого самого хольмена, на скамейках открытой эстрады - а за темной водной
ширью, неторопливо игравшей словно бы каучуковыми отражениями городских
огней; потянет и отпустит, потянет и отпустит, громоздился тяжелый,
угловатый бастион ратуши, а мимо, в двух шагах от нашего берега, тарахтя
несильным дизельком и тускло светя фонарями и единственным квадратным
оконцем, проплывал занюханный катерок с громким названием "Соларис Рекс"...
Но сердце было уже не на месте. Пора работать.
Я решительно пошел к телефону. Я не знал по-шведски; Эрик, по словам
патриарха, не знал по-русски. И когда, подняв трубку, с того конца ответили
международным "алло", я спросил, старательно надавив на английское "р",
чтобы сразу дать понять, на каком языке ведется разговор:
- Эрик?
- Он включился сразу.
- Е-э...
- Гуд дей, Эрик. Ай'м фром Михаил Сергеич.#$Добрый день, Эрик. Я от Михал
Сергеича (англ.).$#
2
Дни летели - как листья на ветру.
Работа была кропотливой, и, в общем, совершенно непривычной для меня. Эрик
- немногословный, очень славный и феноменально эрудированный в своей
области человек - помогал, чем мог, без него я запутался бы быстро и
безнадежно; для меня действительно все оказалось доступно и открыто, по
первому требованию поступали картотеки, документы, пожелтевшие, а то и
затянутые прозрачной пленкой ветхие письма, расписки, дагерротипы... Но что
Эрик мог сделать, ежели я сам не ведал, что ищу? Поди туда - не знаю
куда... Целыми днями я просиживал за терминалом ЕСИ - помню, когда
создавалась Единая Сеть Информации, мы, желторотики, пили за ее здоровье и
пели "Ой,ты гой, Еси!", в читальных залах, а то и в рабочих каморках
фондов, расшифровывая старый почерк - на немецком, на французском; и тонул
в ворохах ничего не значащих фактов, и вновь выныривал было, уцепившись за
какую-то нить, а потом нить рвалась, или приводила в тупик, и я искал
другую, и все было наугад, наощупь, все было зыбко. А дни летели, и я
скучал по всем.
Однажды мне показалось, что меня пасут - и я целый день проверялся. Кружил
в перепутанном, как кишечник, метро; зашел в кино; зашел в ресторан.
Похоже, почудилось. Вечером просто руки чесались прозвонить номер на
предмет электронных "жучков", но у меня, естественно, никакой аппаратуры с
собою,- аппаратура - вещь броская, первый же сделанный обыск в номере меня
бы расшифровал; а, во вторых, пусть слушают, я все время молчу. Однако
нервы были на взводе, и в тот же день я дольше обычного мучился
бессонницей. Слишком уж медленно шло дело. Да и шло ли? Порой мне казалось,
что я вообще на ложном пути и не по заслугам проедаю казенные кроны. Очень
хотелось осведомиться, набегает ли дальше статистика Папазяна, происходят
ли и теперь в мире преступления, аналогичные выявленным нами - но отсюда
это было невозможно. Я бежал в пустоте.
А листья и впрямь полетели, поплыли, зябко дрожа, по рябой от осеннего
ветра воде уличных проливов.
Я ни с кем не знакомился, ни с кем не сходился.
Я тосковал.
Я работал.
Поначалу мне то Стася, то Лиза мерещились в толпе. Потом все это стало
реже. Потом прекратилось совсем. Я даже не мог узнать, как у них дела,
здоровы ли...
Пятого сентября мы и штатники запустили очередную пару гравитаторов. Вот об
этом мне прожужжали все уши по радио, промозолили все глаза в газетах.
"Новая фаза глобального сотрудничества..."
Никто проекту "Арес" не угрожал.
Из газет же я узнал, что патриарх вернулся к работе. Его все-таки
ухитрились поставить на ноги, он снова мог ходить сам - медленно,
приволакивая ноги, присаживаясь для отдыха каждые метров полтораста, но все
же не остался прикованным к креслу, которое я запомнил так хорошо.
Потрудились и в Симбирске, и в петербургской нейрохирургии, и в прекрасном
санатории "Бильгя" на северном берегу Апшерона... В основном писали с
радостью и симпатией к патриарху - иногда, как мне казалось, чересчур
экзальтированной, неприятной для нормального человека так же, как и любое
вибрирующее на грани истерики чувство. Но событие всколыхнуло угасшую волну
интереса к покушению; газеты всех направлений в течении нескольких дней
были наводнены версиями. Версии - хоть плачь. Однажды довелось мне прочесть
и про себя. Ярая антирусская газета - не помню названия, зато врезался в
память тираж: 637 экземпляров - огорошила своих шесть сот тридцать семь
читателей заявлением, что злодейское убийство наследника русского престола
было осуществлено по воле патриарха коммунистов, так как великий князь
своей популярностью в народе и набожностью способствовал усилению
православия, чего коммунисты старались не допустить; покушение же на
патриарха было карательной акцией российских спецслужб. Как единственное
доказательство этому приводился факт, что "контрразведчик Божьей милостью,
знаменитый своей щепетильностью в вопросах чести (?) полковник МГБ России
князь Трубецкой, участвовавший в расследовании убийства наследника, после
случайной встречи с патриархом Симбирска бесследно исчез во время
пребывания в горном пансионате "Архыз", и ни его жена, ни друзья, ни
любовницы ничего не могут сообщить о его местопребывании".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
другом. С бананом в руке я двинулся дальше.
Люди, люди, люди... Люди у витрин, люди у машин, люди у лотков, и просто
идущие не спеша, жующие резинку и не жующие резинку, разговаривающие,
смеющиеся... Нет, люди у нас красивее. А вот город чище у них. Аккуратнее
как-то, прополотее.
Слитно шумя и моргая тысячью красных глаз, катил мимо вечерний
автомобильный ледоход.
Улица вывела к маленькому скверику, громко именуемому парком. Берцели-парк,
кажется. Я миновал его, и тут уж снова недалеко было от воды. Остановился.
Вот с этого места начиналась моя симпатия к Стокгольму.
Никуда он не делся за пятнадцать лет, мой чугунный приятель, которого я
когда-то в сумерках, принял в первый момент за живого. Надо очень любить
свою столицу, чтобы любить ее так весело и непринужденно: в блистательном
центре великого города, сердца северной империи, пусть даже бывшей,
поставить красно-желтую загородку "ведутся работы", кинуть на асфальт
тяжелую крышку канализационного люка, а под крышкой воткнуть с натугой
открывающего ее чугунного водопроводчика, так что казалось, будто он
вылезает из дыры в земле - с худой, костлявой, уныло перекошенной и явно
похмельной рожей. Одно только слегка портило впечатление - торчащая тут же
табличка "Хумор". Как будто без этого пояснения кто-нибудь мог не
догадаться, что водопроводчик является юмором, и окаменел бы от недоумения.
Была тут какая-то неуверенность шведов в самих себе.
Хотелось навестить еще Риддар-хольмен, Рыцарский остров, но небо уже
отцветало, и даже на западе сквозь холодную зелень заката вовсю проступала
синева. Я постоял у воды, вспоминая, как мы с другом сидели на стрелке
этого самого хольмена, на скамейках открытой эстрады - а за темной водной
ширью, неторопливо игравшей словно бы каучуковыми отражениями городских
огней; потянет и отпустит, потянет и отпустит, громоздился тяжелый,
угловатый бастион ратуши, а мимо, в двух шагах от нашего берега, тарахтя
несильным дизельком и тускло светя фонарями и единственным квадратным
оконцем, проплывал занюханный катерок с громким названием "Соларис Рекс"...
Но сердце было уже не на месте. Пора работать.
Я решительно пошел к телефону. Я не знал по-шведски; Эрик, по словам
патриарха, не знал по-русски. И когда, подняв трубку, с того конца ответили
международным "алло", я спросил, старательно надавив на английское "р",
чтобы сразу дать понять, на каком языке ведется разговор:
- Эрик?
- Он включился сразу.
- Е-э...
- Гуд дей, Эрик. Ай'м фром Михаил Сергеич.#$Добрый день, Эрик. Я от Михал
Сергеича (англ.).$#
2
Дни летели - как листья на ветру.
Работа была кропотливой, и, в общем, совершенно непривычной для меня. Эрик
- немногословный, очень славный и феноменально эрудированный в своей
области человек - помогал, чем мог, без него я запутался бы быстро и
безнадежно; для меня действительно все оказалось доступно и открыто, по
первому требованию поступали картотеки, документы, пожелтевшие, а то и
затянутые прозрачной пленкой ветхие письма, расписки, дагерротипы... Но что
Эрик мог сделать, ежели я сам не ведал, что ищу? Поди туда - не знаю
куда... Целыми днями я просиживал за терминалом ЕСИ - помню, когда
создавалась Единая Сеть Информации, мы, желторотики, пили за ее здоровье и
пели "Ой,ты гой, Еси!", в читальных залах, а то и в рабочих каморках
фондов, расшифровывая старый почерк - на немецком, на французском; и тонул
в ворохах ничего не значащих фактов, и вновь выныривал было, уцепившись за
какую-то нить, а потом нить рвалась, или приводила в тупик, и я искал
другую, и все было наугад, наощупь, все было зыбко. А дни летели, и я
скучал по всем.
Однажды мне показалось, что меня пасут - и я целый день проверялся. Кружил
в перепутанном, как кишечник, метро; зашел в кино; зашел в ресторан.
Похоже, почудилось. Вечером просто руки чесались прозвонить номер на
предмет электронных "жучков", но у меня, естественно, никакой аппаратуры с
собою,- аппаратура - вещь броская, первый же сделанный обыск в номере меня
бы расшифровал; а, во вторых, пусть слушают, я все время молчу. Однако
нервы были на взводе, и в тот же день я дольше обычного мучился
бессонницей. Слишком уж медленно шло дело. Да и шло ли? Порой мне казалось,
что я вообще на ложном пути и не по заслугам проедаю казенные кроны. Очень
хотелось осведомиться, набегает ли дальше статистика Папазяна, происходят
ли и теперь в мире преступления, аналогичные выявленным нами - но отсюда
это было невозможно. Я бежал в пустоте.
А листья и впрямь полетели, поплыли, зябко дрожа, по рябой от осеннего
ветра воде уличных проливов.
Я ни с кем не знакомился, ни с кем не сходился.
Я тосковал.
Я работал.
Поначалу мне то Стася, то Лиза мерещились в толпе. Потом все это стало
реже. Потом прекратилось совсем. Я даже не мог узнать, как у них дела,
здоровы ли...
Пятого сентября мы и штатники запустили очередную пару гравитаторов. Вот об
этом мне прожужжали все уши по радио, промозолили все глаза в газетах.
"Новая фаза глобального сотрудничества..."
Никто проекту "Арес" не угрожал.
Из газет же я узнал, что патриарх вернулся к работе. Его все-таки
ухитрились поставить на ноги, он снова мог ходить сам - медленно,
приволакивая ноги, присаживаясь для отдыха каждые метров полтораста, но все
же не остался прикованным к креслу, которое я запомнил так хорошо.
Потрудились и в Симбирске, и в петербургской нейрохирургии, и в прекрасном
санатории "Бильгя" на северном берегу Апшерона... В основном писали с
радостью и симпатией к патриарху - иногда, как мне казалось, чересчур
экзальтированной, неприятной для нормального человека так же, как и любое
вибрирующее на грани истерики чувство. Но событие всколыхнуло угасшую волну
интереса к покушению; газеты всех направлений в течении нескольких дней
были наводнены версиями. Версии - хоть плачь. Однажды довелось мне прочесть
и про себя. Ярая антирусская газета - не помню названия, зато врезался в
память тираж: 637 экземпляров - огорошила своих шесть сот тридцать семь
читателей заявлением, что злодейское убийство наследника русского престола
было осуществлено по воле патриарха коммунистов, так как великий князь
своей популярностью в народе и набожностью способствовал усилению
православия, чего коммунисты старались не допустить; покушение же на
патриарха было карательной акцией российских спецслужб. Как единственное
доказательство этому приводился факт, что "контрразведчик Божьей милостью,
знаменитый своей щепетильностью в вопросах чести (?) полковник МГБ России
князь Трубецкой, участвовавший в расследовании убийства наследника, после
случайной встречи с патриархом Симбирска бесследно исчез во время
пребывания в горном пансионате "Архыз", и ни его жена, ни друзья, ни
любовницы ничего не могут сообщить о его местопребывании".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68