"Режь, кого хошь - воля!" Но насилие не прошло здесь уже тогда. Аура
такая, что ли... еще одно сердце России. Иногда мне казалось, что вся эта
неохватная, как космос, держава состоит из одних сердец - то в такт, то
чуть в разнобой они колотятся неустанно, мощно и всегда взволнованно.
И вот насилие, безобразное, словно проказа, проникло сюда.
Неужели и впрямь мутантный вирус?
Невесомым бумажным голубем семисотместная громада спланировала на бетон и
замерла в сотне метров от здания вокзала. Безмятежная заря цвела вполнеба,
когда мы вышли на вольный воздух. Длинная вереница рейсовых автобусов
быстро всосала пролившееся из утробы лайнера людское море и, фырча,
распалась - кто в Симбирск, кто в Ишеевку, кто куда.
До центра Симбирска езды было с четверть часа.
Я отправил группу "Добро" в гостиницу, где всех нас ожидали номера, а сам
пошел по городу, безлюдному и неподвижному в эту рань. Всплыл алый диск, и
спящие дома млели в розовом свете; чуть курилось над лужайками
Карамзинского сквера розовое марево, пропитанное истомным настоем
отцветающей сирени. Сколько сиреневых поколений сменилось с той поры, как
тут гулял великий историк? Обаятельно неуклюжий, будто теленок, длинный
дом, в котором родился автор "Обломова", улыбнулся мне топазовыми отсветами
старомодных окон. По бывшей Стрелецкой, ныне Ленина, мимо принадлежащего
патриаршеству института императивной бихевиористики вышел к Старому Венцу.
Дальше хода не было - откос и буйный, слепящий волжский разлет.
Левое крыло института, выстроенного в тон сохранившимся, как были, зданиям
улицы, упиралось в дом Прибыловского, во флигеле которого появился на свет
первый патриарх.
Было все же что-то неизбывно русское и, не побоюсь выспереннего слова -
соборное в осуществленной им удивительной трансформации. Он верно угадал
подноготный смысл вскружившего многим головы так называемого экономического
учения, вся предписывающая часть которого, в отличие от достаточно глубокой
описывающей, сводилась, если отрешиться от прекраснодушных, таких понятных
и таких нелепых грез об очередном будущем справедливом строе, к фразе, с
античных времен присущей всем бандитам, поигрывающим в благородство и тем
загодя подкупающим бедняков в надежде, буде понадобится, получать у них
кров и хлеб: отнимем у тех, у кого есть, и отдадим тем, у кого нет.
Разумеется - все ж таки девятнадцатый век! - с массой интеллигентских
оговорок: то, что экспроприировано у народа; то, что нажито неправедным
путем... как будто, хоть на миг опустившись с теоретических высей на
грешную землю и вспомнив о человеческой природе, можно вообразить, что в
кровавой горячке изъятий кто-то станет и сможет разбираться, что нажито
праведно, а что - нет. Логика будет обратной: у кого есть - тот и
неправеден, вот что ревет толпа всегда, начиная от первых христиан, от
Ликурговых реформ, и нет в том ее вины, это действительно самый простой
критерий, обеспечивающий мгновенное срабатывание в двоичной системе "да -
нет"; в толпе все равны и просты, и спешат построить справедливый строй,
пока толпа жива, и поэтому не могут не требовать действий быстрых, простых
и равных по отношению ко всем, двоичный код - максимум сложности, до
которого толпа способна подняться.
Да, изначально концентрация имуществ и средств шла насилием, грабежом,
зверством неслыханным - но, когда она завершается, и фавориты тысячелетнего
забега определились, ломать им ноги на финишной прямой, и ровно тем же
зверством отбирать у тех, кому когда-то как-то - все равно, когда и как -
досталось, отдавая деньги, станки, месторождения, угодья, территории тем, у
кого сейчас их мало или нет совсем, значит принуждать историю делать второй
шаг на одном и том же месте; а потом, возможно, еще один, и еще, и еще,
ввергая социум в череду нарастающих автоколебаний сродни тем, от которых
погиб Кисленко, а у нее одна развязка: полное разрушение молекулярной
структуры, полное истребление и победителей, и побежденных. И что проку
лить нынешним обездоленным уксус в кровь, дразнить, как собак до
исступления дразнят, твердя о восстановлении исторической справедливости!
История не знает справедливости, как не знает ее вся природа. Справедлива
ли гравитационная постоянная? Несправедлив ли дрейф материков? Даже люди не
бывают справедливы и несправедливы; они могут быть милосердны и
безжалостны, щедры или скупы, дальновидны или ослеплены, радушны или
равнодушны, но справедливость - такая же игра витающего среди абстракций
ума, как идеальный газ, как корень квадратный из минус единицы.
И вот он взял те формулы учения, что не несли в себе ни проскрипций, с
которых еще во времена она начинал в Риме каждый очередной император, ни
розового бреда об основанном на совместном владении грядущем справедливом
устройстве, выдернул оттуда длинную, как ленточный червь, цепь
предназначенных стать общими рельсов, кранов, плугов, котлов, шатунов и
кривошипов, и заменил их душой. Как будто люди заботятся друг о друге
шатунами и кривошипами! Будь у одного паровоза хоть тысяча юридических
владельцев, одновременных или поочередных, реально владеет им либо
машинист, либо тот, кто стоит над машинистом с винтовкой в руке. Люди
заботятся друг о друге желаниями и поступками и, если достаточно большая
часть людей постоянно помнит, что каждое насилие, каждый корыстный обман,
каждое неуважение подвергают риску весь род людской, уменьшая его шансы
выстоять в такой несправедливой, мертвой, вакуумной, атомной, лучевой,
бактериальной Вселенной - какая разница, кому принадлежит паровоз?
Да, люди способны к этому в разной степени, люди - разные. Но лучше уж
знать, кто чего стоит,нежели средствами государственного насилия заставлять
всех быть с виду единообразными альтруистами, а в сущности - просто
притворяться и лишь звоночка ждать, чтобы броситься друг на друга... Да,
некоторые люди к этому пока неспособны совсем. Они до сих пор иногда
стреляют.
Зачем, господи, зачем они до сих пор стреляют?!
Я и не заметил, как присел покурить на дощатую лавочку у крыльца. Там
теперь музей. А в самом доме Прибыловского вот уж почти век - центральные
учреждения патриаршества.
Отсюда вчера вечером вышел шестой, и в мыслях не держа, что не дойдет до
своей квартиры.
Зачем они стреляют?
"Найди их и убей".
Пора.
2
Я представился, показав удостоверение. Стремительно застегивая верхнюю
пуговицу кителя, дежурный вскочил.
- Вас ждут, господин полковник. Нас еще с вечера предупредили из
министерства.
- Кто ведет следствие?
- Майор Усольцев. Комната девять.
Усольцев был еще сравнительно молод, но узкое, постное лицо с цепкими
глазами выдавало опытного и настырного сыскаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
такая, что ли... еще одно сердце России. Иногда мне казалось, что вся эта
неохватная, как космос, держава состоит из одних сердец - то в такт, то
чуть в разнобой они колотятся неустанно, мощно и всегда взволнованно.
И вот насилие, безобразное, словно проказа, проникло сюда.
Неужели и впрямь мутантный вирус?
Невесомым бумажным голубем семисотместная громада спланировала на бетон и
замерла в сотне метров от здания вокзала. Безмятежная заря цвела вполнеба,
когда мы вышли на вольный воздух. Длинная вереница рейсовых автобусов
быстро всосала пролившееся из утробы лайнера людское море и, фырча,
распалась - кто в Симбирск, кто в Ишеевку, кто куда.
До центра Симбирска езды было с четверть часа.
Я отправил группу "Добро" в гостиницу, где всех нас ожидали номера, а сам
пошел по городу, безлюдному и неподвижному в эту рань. Всплыл алый диск, и
спящие дома млели в розовом свете; чуть курилось над лужайками
Карамзинского сквера розовое марево, пропитанное истомным настоем
отцветающей сирени. Сколько сиреневых поколений сменилось с той поры, как
тут гулял великий историк? Обаятельно неуклюжий, будто теленок, длинный
дом, в котором родился автор "Обломова", улыбнулся мне топазовыми отсветами
старомодных окон. По бывшей Стрелецкой, ныне Ленина, мимо принадлежащего
патриаршеству института императивной бихевиористики вышел к Старому Венцу.
Дальше хода не было - откос и буйный, слепящий волжский разлет.
Левое крыло института, выстроенного в тон сохранившимся, как были, зданиям
улицы, упиралось в дом Прибыловского, во флигеле которого появился на свет
первый патриарх.
Было все же что-то неизбывно русское и, не побоюсь выспереннего слова -
соборное в осуществленной им удивительной трансформации. Он верно угадал
подноготный смысл вскружившего многим головы так называемого экономического
учения, вся предписывающая часть которого, в отличие от достаточно глубокой
описывающей, сводилась, если отрешиться от прекраснодушных, таких понятных
и таких нелепых грез об очередном будущем справедливом строе, к фразе, с
античных времен присущей всем бандитам, поигрывающим в благородство и тем
загодя подкупающим бедняков в надежде, буде понадобится, получать у них
кров и хлеб: отнимем у тех, у кого есть, и отдадим тем, у кого нет.
Разумеется - все ж таки девятнадцатый век! - с массой интеллигентских
оговорок: то, что экспроприировано у народа; то, что нажито неправедным
путем... как будто, хоть на миг опустившись с теоретических высей на
грешную землю и вспомнив о человеческой природе, можно вообразить, что в
кровавой горячке изъятий кто-то станет и сможет разбираться, что нажито
праведно, а что - нет. Логика будет обратной: у кого есть - тот и
неправеден, вот что ревет толпа всегда, начиная от первых христиан, от
Ликурговых реформ, и нет в том ее вины, это действительно самый простой
критерий, обеспечивающий мгновенное срабатывание в двоичной системе "да -
нет"; в толпе все равны и просты, и спешат построить справедливый строй,
пока толпа жива, и поэтому не могут не требовать действий быстрых, простых
и равных по отношению ко всем, двоичный код - максимум сложности, до
которого толпа способна подняться.
Да, изначально концентрация имуществ и средств шла насилием, грабежом,
зверством неслыханным - но, когда она завершается, и фавориты тысячелетнего
забега определились, ломать им ноги на финишной прямой, и ровно тем же
зверством отбирать у тех, кому когда-то как-то - все равно, когда и как -
досталось, отдавая деньги, станки, месторождения, угодья, территории тем, у
кого сейчас их мало или нет совсем, значит принуждать историю делать второй
шаг на одном и том же месте; а потом, возможно, еще один, и еще, и еще,
ввергая социум в череду нарастающих автоколебаний сродни тем, от которых
погиб Кисленко, а у нее одна развязка: полное разрушение молекулярной
структуры, полное истребление и победителей, и побежденных. И что проку
лить нынешним обездоленным уксус в кровь, дразнить, как собак до
исступления дразнят, твердя о восстановлении исторической справедливости!
История не знает справедливости, как не знает ее вся природа. Справедлива
ли гравитационная постоянная? Несправедлив ли дрейф материков? Даже люди не
бывают справедливы и несправедливы; они могут быть милосердны и
безжалостны, щедры или скупы, дальновидны или ослеплены, радушны или
равнодушны, но справедливость - такая же игра витающего среди абстракций
ума, как идеальный газ, как корень квадратный из минус единицы.
И вот он взял те формулы учения, что не несли в себе ни проскрипций, с
которых еще во времена она начинал в Риме каждый очередной император, ни
розового бреда об основанном на совместном владении грядущем справедливом
устройстве, выдернул оттуда длинную, как ленточный червь, цепь
предназначенных стать общими рельсов, кранов, плугов, котлов, шатунов и
кривошипов, и заменил их душой. Как будто люди заботятся друг о друге
шатунами и кривошипами! Будь у одного паровоза хоть тысяча юридических
владельцев, одновременных или поочередных, реально владеет им либо
машинист, либо тот, кто стоит над машинистом с винтовкой в руке. Люди
заботятся друг о друге желаниями и поступками и, если достаточно большая
часть людей постоянно помнит, что каждое насилие, каждый корыстный обман,
каждое неуважение подвергают риску весь род людской, уменьшая его шансы
выстоять в такой несправедливой, мертвой, вакуумной, атомной, лучевой,
бактериальной Вселенной - какая разница, кому принадлежит паровоз?
Да, люди способны к этому в разной степени, люди - разные. Но лучше уж
знать, кто чего стоит,нежели средствами государственного насилия заставлять
всех быть с виду единообразными альтруистами, а в сущности - просто
притворяться и лишь звоночка ждать, чтобы броситься друг на друга... Да,
некоторые люди к этому пока неспособны совсем. Они до сих пор иногда
стреляют.
Зачем, господи, зачем они до сих пор стреляют?!
Я и не заметил, как присел покурить на дощатую лавочку у крыльца. Там
теперь музей. А в самом доме Прибыловского вот уж почти век - центральные
учреждения патриаршества.
Отсюда вчера вечером вышел шестой, и в мыслях не держа, что не дойдет до
своей квартиры.
Зачем они стреляют?
"Найди их и убей".
Пора.
2
Я представился, показав удостоверение. Стремительно застегивая верхнюю
пуговицу кителя, дежурный вскочил.
- Вас ждут, господин полковник. Нас еще с вечера предупредили из
министерства.
- Кто ведет следствие?
- Майор Усольцев. Комната девять.
Усольцев был еще сравнительно молод, но узкое, постное лицо с цепкими
глазами выдавало опытного и настырного сыскаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68