"Вот, Кинналл Дариваль, который обнажил все наши тайны перед
землянином Швейцем! Посмотрите на этого самообнажающегося из Саллы,
затесавшегося среди нас! Почему он еще не задохнулся от собственного
зловония?"
Я замкнулся в себе, но работа не клеилась. Какой-то документ,
относящийся к одной из сделок Швейца, попал ко мне на стол, и отвращение
охватило меня. Мысль о том, что я еще когда-нибудь окажусь с ним лицом к
лицу, ужаснула меня. Я запросто мог аннулировать его визу на проживание в
Маннеране, пользуясь властью верховного судьи, но это было слишком дурной
платой за его доверие ко мне. И все же я был готов сделать это, но
устыдился и взял себя в руки.
На третий день после моего возвращения, когда даже мои дети стали
догадываться, что со мной творится что-то неладное, я отправился в
Каменный Собор искать утешения у своего исповедника Джидда.
Был душный знойный день. В воздухе стояла горячая влага. Даже
солнечный свет был какого-то необычного цвета: почти белый, и древние
черные камни собора отбрасывали ослепительные блики, как будто стены его
были выложены стеклянными призмами. Но внутренние залы были темными,
тихими, холодными. Клетушка Джидда, устроенная возле огромного алтаря,
была гордостью Собора. Он ждал меня, уже почти полностью облачившись. Я
всегда ценил его рабочее время и потому заранее уведомил его о своем
приходе. Договор был уже готов. Я быстро подписал его и вручил священнику
гонорар. Этот Джидд был ничуть не привлекательнее других представителей
его ремесла, но тогда мне даже доставляла наслаждение его уродливость:
кривой шишковатый нос, узкие длинные губы, глубоко посаженные глазки и
оттопыренные уши. Но зачем смеяться над этим? Я ведь надеялся, что он
исцелит меня. А целители - святые люди. "Дай мне то, что больше всего мне
нужно, Джидд, и я благословлю твое безобразное лицо".
- Под чье покровительство вы отдаете себя, исповедуясь? - спросил он.
- Бога прощения.
Он дотронулся до выключателя. Простые свечи не устраивали Джидда.
Янтарный свет прощения, исходящий из спрятанной где-то газовой горелки,
наполнил комнату. Джидд поставил меня перед зеркалом и объяснил, как
смотреть на свое отражение, в свои собственные глаза. Но на меня смотрели
глаза незнакомца. Капли пота текли по лицу и исчезали в бороде. "Я люблю
тебя", - сказал я мысленно этому чужому лицу. Любовь к другим начинается с
любви к себе. Громада Собора давила на меня. Я боялся, что своды потолка
раздавят меня. Джидд произнес предваряющие слова. В них не было ничего от
любви. Он приказал мне открыть свою душу перед ним.
Я запнулся. Язык отказался повиноваться мне. Я проглотил слюну и
попытался откашляться. Затем нагнулся и прижался лбом к холодному полу.
Джидд дотронулся до моего плеча и пробормотал слова утешения. Мы во второй
раз произнесли начальные слова ритуала. Теперь я уже более гладко прошел
через предварительные действия, и когда он велел мне говорить, я
заговорил, хотя это скорее напоминало чтение чужого текста.
- Несколько дней тому назад посетил тайное место с другим, и мы
вместе приняли лекарство с Шумара, которое распечатывает душу. Мы
предались самообнажению, но теперь ощущается раскаяние за содеянный грех и
нужда в прощении его.
Джидд задохнулся от изумления, а удивить исповедника - это надо
постараться. Видя его изумление, я замолчал, но Джидд быстро взял себя в
руки, начал вкрадчиво уговаривать меня продолжать, и через несколько
секунд мне удалось разжать челюсти и выплеснуть все, что было на душе. Я
рассказал о моих ранних беседах со Швейцем о наркотике (не называя его
имени; хоть я доверял Джидду и знал, что он не нарушит тайну исповеди, я
чувствовал, что не получу большего душевного успокоения, если открою
кому-нибудь имя своего сотоварища по греху). О том, как я принял наркотик
на вилле. О моих ощущениях, им вызванных. Об исследовании духовного мира
Швейца, произведенных мной. О его проникновениях в мою душу. О возникшей
глубокой привязанности друг к другу, когда произошло наши души слились. О
моем отречении от Завета под действием лекарства. О неожиданной
убежденности, что наше самоотрицание - катастрофическая ошибка нашей
культуры. Об интуитивном понимании того, что мы должны отказаться от нашей
разобщенности и наводить мосты над пропастью, отделяющей каждую личность
от остального человечества. Я также сознался в том, что барахтался в
наркотике ради того, чтобы потом проникнуть в душу Халум. Для исповедника
мое вожделение к названой сестре уже не было неожиданностью. И я продолжал
рассказывать о душевном расстройстве, которое испытал после того, как
прекратилось воздействие наркотика: о чувстве вины, стыда, сомнениях.
После этого я умолк.
Теперь я почувствовал себя очищенным и страстно желал вернуться к
установлениям Завета. Я хотел очиститься от скверны самообнажения, жаждал
церковного наказания и возвращения к праведной жизни. Я горячо желал
исцелиться, вымаливал прощение, жаждал приобщиться к заповедям наших
предков. Но боги не сходили ко мне. Глядя в зеркало, я видел только свое
лицо, искаженное и желтое, давно нечесаную бороду.
Когда Джидд начал бубнить формулы прощения, для меня они прозвучали
пустыми фразами, не затронувшими душу. Я оказался отрезанными от веры.
Ирония случившегося смутила и рассердила меня. Швейц, завидуя моей вере,
хотел с помощью наркотика понять тайну поклонения сверхъестественному,
однако только лишил меня доступа к моим богам. И сейчас, слушая пустые
слова Джидда, я даже подумал, что мог бы разделить с ним лекарство, чтобы
общение между мной и этим исповедником по-настоящему стало действенным. Но
я знал, что этого никогда не будет. Я был теперь навсегда потерян для всех
на Борсене.
- Да будет благословение богов на покаявшихся.
- Да будет...
- И не ищите более ложной помощи, держите свое "я" в себе, ибо
остальные пути ведут к стыду и разврату.
- Да, другие пути больше не надо искать...
- Помните, что у вас есть названые брат и сестра. У вас есть
духовник. К вам милостивы боги. И больше вам ничего не нужно, ваша
милость.
- Да... больше ничего не нужно...
- Тогда ступайте с миром.
Я ушел, но совсем не с миром, как он полагал. Исповедь оказалась
бесполезной. Джидд не примирил меня с Заветом, - он просто показал степень
моего отчуждения от него. И хотя этот поступок совершенно не тронул меня,
однако, выходя из Собора, я ощутил себя очищенным от вины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
землянином Швейцем! Посмотрите на этого самообнажающегося из Саллы,
затесавшегося среди нас! Почему он еще не задохнулся от собственного
зловония?"
Я замкнулся в себе, но работа не клеилась. Какой-то документ,
относящийся к одной из сделок Швейца, попал ко мне на стол, и отвращение
охватило меня. Мысль о том, что я еще когда-нибудь окажусь с ним лицом к
лицу, ужаснула меня. Я запросто мог аннулировать его визу на проживание в
Маннеране, пользуясь властью верховного судьи, но это было слишком дурной
платой за его доверие ко мне. И все же я был готов сделать это, но
устыдился и взял себя в руки.
На третий день после моего возвращения, когда даже мои дети стали
догадываться, что со мной творится что-то неладное, я отправился в
Каменный Собор искать утешения у своего исповедника Джидда.
Был душный знойный день. В воздухе стояла горячая влага. Даже
солнечный свет был какого-то необычного цвета: почти белый, и древние
черные камни собора отбрасывали ослепительные блики, как будто стены его
были выложены стеклянными призмами. Но внутренние залы были темными,
тихими, холодными. Клетушка Джидда, устроенная возле огромного алтаря,
была гордостью Собора. Он ждал меня, уже почти полностью облачившись. Я
всегда ценил его рабочее время и потому заранее уведомил его о своем
приходе. Договор был уже готов. Я быстро подписал его и вручил священнику
гонорар. Этот Джидд был ничуть не привлекательнее других представителей
его ремесла, но тогда мне даже доставляла наслаждение его уродливость:
кривой шишковатый нос, узкие длинные губы, глубоко посаженные глазки и
оттопыренные уши. Но зачем смеяться над этим? Я ведь надеялся, что он
исцелит меня. А целители - святые люди. "Дай мне то, что больше всего мне
нужно, Джидд, и я благословлю твое безобразное лицо".
- Под чье покровительство вы отдаете себя, исповедуясь? - спросил он.
- Бога прощения.
Он дотронулся до выключателя. Простые свечи не устраивали Джидда.
Янтарный свет прощения, исходящий из спрятанной где-то газовой горелки,
наполнил комнату. Джидд поставил меня перед зеркалом и объяснил, как
смотреть на свое отражение, в свои собственные глаза. Но на меня смотрели
глаза незнакомца. Капли пота текли по лицу и исчезали в бороде. "Я люблю
тебя", - сказал я мысленно этому чужому лицу. Любовь к другим начинается с
любви к себе. Громада Собора давила на меня. Я боялся, что своды потолка
раздавят меня. Джидд произнес предваряющие слова. В них не было ничего от
любви. Он приказал мне открыть свою душу перед ним.
Я запнулся. Язык отказался повиноваться мне. Я проглотил слюну и
попытался откашляться. Затем нагнулся и прижался лбом к холодному полу.
Джидд дотронулся до моего плеча и пробормотал слова утешения. Мы во второй
раз произнесли начальные слова ритуала. Теперь я уже более гладко прошел
через предварительные действия, и когда он велел мне говорить, я
заговорил, хотя это скорее напоминало чтение чужого текста.
- Несколько дней тому назад посетил тайное место с другим, и мы
вместе приняли лекарство с Шумара, которое распечатывает душу. Мы
предались самообнажению, но теперь ощущается раскаяние за содеянный грех и
нужда в прощении его.
Джидд задохнулся от изумления, а удивить исповедника - это надо
постараться. Видя его изумление, я замолчал, но Джидд быстро взял себя в
руки, начал вкрадчиво уговаривать меня продолжать, и через несколько
секунд мне удалось разжать челюсти и выплеснуть все, что было на душе. Я
рассказал о моих ранних беседах со Швейцем о наркотике (не называя его
имени; хоть я доверял Джидду и знал, что он не нарушит тайну исповеди, я
чувствовал, что не получу большего душевного успокоения, если открою
кому-нибудь имя своего сотоварища по греху). О том, как я принял наркотик
на вилле. О моих ощущениях, им вызванных. Об исследовании духовного мира
Швейца, произведенных мной. О его проникновениях в мою душу. О возникшей
глубокой привязанности друг к другу, когда произошло наши души слились. О
моем отречении от Завета под действием лекарства. О неожиданной
убежденности, что наше самоотрицание - катастрофическая ошибка нашей
культуры. Об интуитивном понимании того, что мы должны отказаться от нашей
разобщенности и наводить мосты над пропастью, отделяющей каждую личность
от остального человечества. Я также сознался в том, что барахтался в
наркотике ради того, чтобы потом проникнуть в душу Халум. Для исповедника
мое вожделение к названой сестре уже не было неожиданностью. И я продолжал
рассказывать о душевном расстройстве, которое испытал после того, как
прекратилось воздействие наркотика: о чувстве вины, стыда, сомнениях.
После этого я умолк.
Теперь я почувствовал себя очищенным и страстно желал вернуться к
установлениям Завета. Я хотел очиститься от скверны самообнажения, жаждал
церковного наказания и возвращения к праведной жизни. Я горячо желал
исцелиться, вымаливал прощение, жаждал приобщиться к заповедям наших
предков. Но боги не сходили ко мне. Глядя в зеркало, я видел только свое
лицо, искаженное и желтое, давно нечесаную бороду.
Когда Джидд начал бубнить формулы прощения, для меня они прозвучали
пустыми фразами, не затронувшими душу. Я оказался отрезанными от веры.
Ирония случившегося смутила и рассердила меня. Швейц, завидуя моей вере,
хотел с помощью наркотика понять тайну поклонения сверхъестественному,
однако только лишил меня доступа к моим богам. И сейчас, слушая пустые
слова Джидда, я даже подумал, что мог бы разделить с ним лекарство, чтобы
общение между мной и этим исповедником по-настоящему стало действенным. Но
я знал, что этого никогда не будет. Я был теперь навсегда потерян для всех
на Борсене.
- Да будет благословение богов на покаявшихся.
- Да будет...
- И не ищите более ложной помощи, держите свое "я" в себе, ибо
остальные пути ведут к стыду и разврату.
- Да, другие пути больше не надо искать...
- Помните, что у вас есть названые брат и сестра. У вас есть
духовник. К вам милостивы боги. И больше вам ничего не нужно, ваша
милость.
- Да... больше ничего не нужно...
- Тогда ступайте с миром.
Я ушел, но совсем не с миром, как он полагал. Исповедь оказалась
бесполезной. Джидд не примирил меня с Заветом, - он просто показал степень
моего отчуждения от него. И хотя этот поступок совершенно не тронул меня,
однако, выходя из Собора, я ощутил себя очищенным от вины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64