Велела мне раздеться, внимательно
осмотрела и кивнула. Прислужница принесла нам густое приторное вино в
огромных размеров амфоре. Мы выпили немалое его количество, а затем
Феодора обмазала тем, что осталось, свою кожу от лба до кончиков пальцев
ног.
- Слизывай его, - приказала она.
Я повиновался. Как повиновался и всем остальным ее повелениям. Я
провел с ней, наверное, самые странные часы моей жизни. Запросы ее
оказались замечательно разнообразными, и мне за свои четыре часа удалось
удовлетворить большую их часть. И все же ее пиротехника не воспламеняла, а
скорее даже охлаждала мой пыл. Было что-то механическое, совершенно
лишенное человеческих эмоций, в том, как Феодора подставляла для моих
манипуляций то одну часть тела, то другую. Впечатление было такое, будто
она все время заглядывает в какой-то заранее составленный перечень, по
которому проходится вот уже, наверно, в миллионный раз.
Разумеется, все это было очень интересно, особенно та энергия, с
которой все это проделывалось. Но ошеломлен или потрясен я вовсе не был. Я
хочу сказать, что почему-то ожидал куда большего от своего пребывания в
одной постели с одной из самых известных в мировой истории грешниц.
Когда мне было четырнадцать лет, один бывалый мужчина, который немало
просветил меня в отношении тех сил, что двигают всем миром, сказал:
- Сынок, достаточно попробовать только один кусочек, как будешь знать
вкус всего остального.
Тогда я только-только лишился невинности, но уже осмелился не
согласиться с ним. Некоторые возражения у меня есть еще, но их все меньше
и меньше с каждым прожитым годом. Женщины действительно различны очень
многим: фигурой, страстностью, техникой, подходами. Но теперь, после
обладания императрицей Византии, - не забывайте об этом: самой Феодорой! -
я начинаю задумываться над тем, что мой бывалый наставник был, пожалуй,
прав. Достаточно испробовать одну, и считай, что знаешь их всех.
42
Я вернулся в Стамбул и отметился в курьерской службе, после чего
забрал группу из восьми человек на двухнедельный маршрут.
Ни черная смерть, ни Феодора не смогли вытравить мою страсть к
Пульхерии Дукас. Я надеялся стряхнуть с себя это опасное наваждение,
окунувшись с головой в работу.
Моя группа состояла из таких экскурсантов:
Дж. Фредерика Гостмэна из Байлоккси, штат Миссисипи, мелкого дельца в
сфере торговли медикаментами и трансплантантами, его жены Луизы, их
шестнадцатилетней дочери Пальмиры и четырнадцатилетнего сына Бильбо;
Конрада Зауэрабенда из Сент-Луиса, штат Миссури, биржевого маклера,
путешествующего в одиночку; мисс Эстер Пистил из Бруклина, Нью-Йорк,
молодой школьной учительницы; Леопольда Хэггинса из Санкт-Петербурга, штат
Флорида, отошедшего от дел фабриканта, и его жены Крайстэл.
Короче - это был стандартный набор обожравшихся деньгами, но
недоучившихся бездельников. Зауэрабенд, который оказался мордатым сердитым
толстяком, сразу же люто невзлюбил Гостмэна, который был мордатым, но
общительным и добродушным толстяком. Гостмэн отпустил шутливое замечание
по поводу того, что Зауэрабенд пытался заглянуть за пазуху его дочери во
время одного из инструктажей. Я не сомневаюсь в том, что Гостмэн пошутил,
но Зауэрабенд раскраснелся и пришел в ярость, в результате чего Пальмира,
которая в свои шестнадцать лет была настолько инфантильной, что вполне
могла сойти за тринадцатилетнюю, выбежала из комнаты вся в слезах. Я
постарался уладить ссору, но Зауэрабенд продолжал метать в сторону
Гостмэна свирепые взгляды.
Мисс Пистил, школьная учительница, блондинка с отсутствовавшим
вглядом, искусственно увеличенной грудью и лицом, которому она умудрялась
придавать одновременно выражение строгости и томности, уже на первом же
нашем занятии с непоколебимой решительностью повела себя так, будто она
участвует в подобных маршрутах только с одной целью, чтобы ею пользовались
курьеры. Но даже если бы я и не был всецело поглощен Пульхерией, не думаю,
что злоупотребил бы ее доступностью. А в той ситуации, в которой я теперь
оказался, у меня вообще не было никакого, даже самого малейшего желания
проверить, чем может похвастаться мисс Пистил ниже пояса.
Совсем иное дело - юный Бильбо Гостмэн, который оказался таким
модником, что носил панталончики, подбитые спереди подушечками (если в
моду вошли лифы, характерные для критянок второго тысячелетия до Рождества
Христова, то почему не могли снова стать модными гульфики?); руки его
оказались под юбкой у мисс Пистил уже на нашем втором инструктаже. Он
полагал, что проделывает это совершенно незаметно, но это сразу стало для
меня очевидным, как не ускользнуло и от внимания папаши Гостмэна, который
весь аж засветился, испытывая родительскую гордость за такого сына. Не
удалось ему укрыть свои попытки и от взгляда Хэггинс, которая была
настолько потрясена, что ее едва не хватил удар. У мисс Пистил был очень
взволнованный вид, ее уже трясло мелкой дрожью, и она то и дело извивалась
на месте, чтобы юному Бильбо было удобнее продолжать свое ознакомление с
нею. Тем временем мистер Леопольд Хэггинс, которому было восемьдесят пять
лет и от которого остались, пожалуй, только кожа да кости, с надеждой
подмигивал миссис Луизе Гостмэн - спокойной женщине с характерной для
хранительницы семейного очага внешностью, уделом которой стал постоянный
отпор трепетным домогательствам престарелого негодника.
Вот мы и отправились вместе на этот двухнедельный счастливый маршрут.
Я снова оказался самым низкосортным курьером. Мне никак не удавалось
вызвать в себе то вдохновение, что посещало меня раньше. Я показывал своей
группе все, что было положено, но не способен был ни на что, не
предусмотренное в маршруте. Я был не в состоянии последовательностью
мелких прыжков развернуть перед своими туристами панораму событий во всей
ее цельности и полноте, как это делал Метаксас, и как я сам собирался
всегда поступать в качестве курьера времени.
Частично мои беды объяснялись неопределенностью моего положения в
отношении Пульхерии. Образ ее тысячи раз за день представал перед моим
мысленным взором. Я представлял себе, как я перепрыгиваю в 1105 год и
начинаю планомерную обработку Пульхерии; она несомненно, помнит меня по
лавке с пряностями, как я помню не допускавшее никаких других толкований,
неприкрытое приглашение, которое она выразила тогда без слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
осмотрела и кивнула. Прислужница принесла нам густое приторное вино в
огромных размеров амфоре. Мы выпили немалое его количество, а затем
Феодора обмазала тем, что осталось, свою кожу от лба до кончиков пальцев
ног.
- Слизывай его, - приказала она.
Я повиновался. Как повиновался и всем остальным ее повелениям. Я
провел с ней, наверное, самые странные часы моей жизни. Запросы ее
оказались замечательно разнообразными, и мне за свои четыре часа удалось
удовлетворить большую их часть. И все же ее пиротехника не воспламеняла, а
скорее даже охлаждала мой пыл. Было что-то механическое, совершенно
лишенное человеческих эмоций, в том, как Феодора подставляла для моих
манипуляций то одну часть тела, то другую. Впечатление было такое, будто
она все время заглядывает в какой-то заранее составленный перечень, по
которому проходится вот уже, наверно, в миллионный раз.
Разумеется, все это было очень интересно, особенно та энергия, с
которой все это проделывалось. Но ошеломлен или потрясен я вовсе не был. Я
хочу сказать, что почему-то ожидал куда большего от своего пребывания в
одной постели с одной из самых известных в мировой истории грешниц.
Когда мне было четырнадцать лет, один бывалый мужчина, который немало
просветил меня в отношении тех сил, что двигают всем миром, сказал:
- Сынок, достаточно попробовать только один кусочек, как будешь знать
вкус всего остального.
Тогда я только-только лишился невинности, но уже осмелился не
согласиться с ним. Некоторые возражения у меня есть еще, но их все меньше
и меньше с каждым прожитым годом. Женщины действительно различны очень
многим: фигурой, страстностью, техникой, подходами. Но теперь, после
обладания императрицей Византии, - не забывайте об этом: самой Феодорой! -
я начинаю задумываться над тем, что мой бывалый наставник был, пожалуй,
прав. Достаточно испробовать одну, и считай, что знаешь их всех.
42
Я вернулся в Стамбул и отметился в курьерской службе, после чего
забрал группу из восьми человек на двухнедельный маршрут.
Ни черная смерть, ни Феодора не смогли вытравить мою страсть к
Пульхерии Дукас. Я надеялся стряхнуть с себя это опасное наваждение,
окунувшись с головой в работу.
Моя группа состояла из таких экскурсантов:
Дж. Фредерика Гостмэна из Байлоккси, штат Миссисипи, мелкого дельца в
сфере торговли медикаментами и трансплантантами, его жены Луизы, их
шестнадцатилетней дочери Пальмиры и четырнадцатилетнего сына Бильбо;
Конрада Зауэрабенда из Сент-Луиса, штат Миссури, биржевого маклера,
путешествующего в одиночку; мисс Эстер Пистил из Бруклина, Нью-Йорк,
молодой школьной учительницы; Леопольда Хэггинса из Санкт-Петербурга, штат
Флорида, отошедшего от дел фабриканта, и его жены Крайстэл.
Короче - это был стандартный набор обожравшихся деньгами, но
недоучившихся бездельников. Зауэрабенд, который оказался мордатым сердитым
толстяком, сразу же люто невзлюбил Гостмэна, который был мордатым, но
общительным и добродушным толстяком. Гостмэн отпустил шутливое замечание
по поводу того, что Зауэрабенд пытался заглянуть за пазуху его дочери во
время одного из инструктажей. Я не сомневаюсь в том, что Гостмэн пошутил,
но Зауэрабенд раскраснелся и пришел в ярость, в результате чего Пальмира,
которая в свои шестнадцать лет была настолько инфантильной, что вполне
могла сойти за тринадцатилетнюю, выбежала из комнаты вся в слезах. Я
постарался уладить ссору, но Зауэрабенд продолжал метать в сторону
Гостмэна свирепые взгляды.
Мисс Пистил, школьная учительница, блондинка с отсутствовавшим
вглядом, искусственно увеличенной грудью и лицом, которому она умудрялась
придавать одновременно выражение строгости и томности, уже на первом же
нашем занятии с непоколебимой решительностью повела себя так, будто она
участвует в подобных маршрутах только с одной целью, чтобы ею пользовались
курьеры. Но даже если бы я и не был всецело поглощен Пульхерией, не думаю,
что злоупотребил бы ее доступностью. А в той ситуации, в которой я теперь
оказался, у меня вообще не было никакого, даже самого малейшего желания
проверить, чем может похвастаться мисс Пистил ниже пояса.
Совсем иное дело - юный Бильбо Гостмэн, который оказался таким
модником, что носил панталончики, подбитые спереди подушечками (если в
моду вошли лифы, характерные для критянок второго тысячелетия до Рождества
Христова, то почему не могли снова стать модными гульфики?); руки его
оказались под юбкой у мисс Пистил уже на нашем втором инструктаже. Он
полагал, что проделывает это совершенно незаметно, но это сразу стало для
меня очевидным, как не ускользнуло и от внимания папаши Гостмэна, который
весь аж засветился, испытывая родительскую гордость за такого сына. Не
удалось ему укрыть свои попытки и от взгляда Хэггинс, которая была
настолько потрясена, что ее едва не хватил удар. У мисс Пистил был очень
взволнованный вид, ее уже трясло мелкой дрожью, и она то и дело извивалась
на месте, чтобы юному Бильбо было удобнее продолжать свое ознакомление с
нею. Тем временем мистер Леопольд Хэггинс, которому было восемьдесят пять
лет и от которого остались, пожалуй, только кожа да кости, с надеждой
подмигивал миссис Луизе Гостмэн - спокойной женщине с характерной для
хранительницы семейного очага внешностью, уделом которой стал постоянный
отпор трепетным домогательствам престарелого негодника.
Вот мы и отправились вместе на этот двухнедельный счастливый маршрут.
Я снова оказался самым низкосортным курьером. Мне никак не удавалось
вызвать в себе то вдохновение, что посещало меня раньше. Я показывал своей
группе все, что было положено, но не способен был ни на что, не
предусмотренное в маршруте. Я был не в состоянии последовательностью
мелких прыжков развернуть перед своими туристами панораму событий во всей
ее цельности и полноте, как это делал Метаксас, и как я сам собирался
всегда поступать в качестве курьера времени.
Частично мои беды объяснялись неопределенностью моего положения в
отношении Пульхерии. Образ ее тысячи раз за день представал перед моим
мысленным взором. Я представлял себе, как я перепрыгиваю в 1105 год и
начинаю планомерную обработку Пульхерии; она несомненно, помнит меня по
лавке с пряностями, как я помню не допускавшее никаких других толкований,
неприкрытое приглашение, которое она выразила тогда без слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83