Она вынула карточку из чемодана, глядя ему в глаза остановившимися расширенными глазами.
Эрнест наблюдал за ней и заметил ее интерес.
— Правда, потрясающе? — сказал он. — Новая идея. Заметили, что они выпуклые, почти как статуя?
Норма кивнула, онемев.
— Предсказываю, — объявил Эрнест. — Перед всей торговлей ручаюсь. Эта штучка выметет с рынка все остальные картинки навсегда. Она кислотоустойчива, влагоустойчива и никогда не желтеет — она вечная. Она отформована и заплавлена прямо в рамке. Она вечная.
Норма не сводила глаз с портрета. Эрнест хотел забрать его, но ее пальцы вцепились в карточку, как когти.
— Сколько? — Слово прозвучало как хриплое глубокое рычание.
— Это только образец, — сказал Эрнест. — Чтобы показывать торговцам. Не для продажи. Их заказывают.
— Сколько? — Ее пальцы побелели от напряжения. Эрнест посмотрел на нее внимательно. Он увидел, что лицо ее застыло, желваки затвердели и ноздри раздуваются от сдерживаемого дыхания.
Эрнест сказал:
— В розницу они идут по два доллара, но я говорил, что с меня причитаются хорошие чаевые. Вы больше хотите это, чем чаевые?
Голос Нормы прозвучал хрипло:
— Да.
— Тогда берите.
Белизна медленно сошла с ее пальцев. В глазах светилось торжество. Она облизнула губы.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо вам. — Она повернула карточку лицом к себе и прижала к груди. Пластмасса была не холодная, как стекло, а теплая и нежная на ощупь.
— А я, пожалуй, обойдусь одним образцом, — сказал Эрнест. — Понимаете, я двигаюсь на юг. В контору вернусь только через полтора месяца. Две недели решил провести в Лос-Анджелесе. Для моих товаров — лучше города нет.
Норма унесла карточку к комоду, выдвинула ящик, засунула карточку под белье и задвинула ящик.
— Вы, наверно, и в Голливуд попадете, — сказала она.
— А как же. С игрушками там еще лучше, чем в Лос-Анджелесе. А потом, у меня там вроде отпуска. У меня там много друзей. Устраиваю себе отпуск, гуляю, смотрю разные разности и заодно с торговлей знакомлюсь. Убиваю двух зайцев. Времени не теряю. У меня там фронтовой друг. на студии работает. С ним и развлекаемся. В прошлый раз начали с «Мелроз-грота». Это на Мелроз, рядом со студией РКО. Вот погуляли! Я вам не буду рассказывать, чем мы занимались, но я в жизни так не веселился. А другу, конечно, потом пришлось идти на работу, на студию.
Норма навострила уши, как щенок, когда он наблюдает за жуком.
— Ваш друг работает на студии? — равнодушно переспросила она. — На какой?
— «Метро-Голдвин-Майерс, — сказал Эрнест. Он укладывал чемодан и не смотрел на нее. Он не услышал ее свистящего дыхания и неестественных ноток в ее голосе.
— Вы тоже бываете на студии?
— Ага. Вилли устраивает мне пропуск. Иногда хожу смотреть на съемки. Вилли — плотник. Работал там до войны и опять вернулся. Мы вместе служили. Прекрасный малый. На вечеринках незаменим! У него знакомых барышень, телефонов у него — вы себе представить не можете. Толстая черная книжка — и вся полна телефонами. Сам не помнит половину дам, которые у него записаны.
Эрнест постепенно зажигался темой. Он сел на стульчик возле стены. Он засмеялся.
— В начале войны — я его еще не знал — он служил в Санта-Ане. Офицеры, значит, прослышали про его черную книжечку и стали брать Вилли в Голливуд. Вилли добывал для них дам и увольнение получал, когда хотел. Ему неплохо жилось, пока их часть не посадили на пароход.
Во время этих воспоминаний в глазах у Нормы появилось выражение досады. Она теребила свой фартук. Голос ее сделался высоким, потом низким.
— Скажите, вас не очень стеснит, если я попрошу об одном одолжении?
— Да нет, — сказал Эрнест. — О каком?
— Если я дам вам письмо, а вы вдруг… Ну, окажетесь на студии МГМ и случайно встретите мистера Гейбла. Так вы ему… его не передадите?
— Кто это — мистер Гейбл?
— Мистер Кларк Гейбл, — сурово сказала Норма.
— А-а, он. Вы его знаете?
— Да, — сказала Норма ледяным голосом. — Я… я его двоюродная сестра.
— Вон что? Ну конечно, передам. Но вдруг я туда не попаду? Почему вы не отправите по почте?
Глаза у Нормы сузились.
— Почта до него не доходит, — загадочно сказала она. — Там сидит девица — ну, секретарша, так она просто забирает письма и сжигает.
— Да что вы? — сказал Эрнест. — Зачем?
Норма остановилась и подумала.
— Там просто не хотят, чтобы он их получал.
— Даже от родственников?
— Даже от двоюродной сестры, — сказала Норма.
— Это он вам сказал?
— Да. — Глаза у нее были широко раскрыты и ничего не выражали. — Да. Конечно, я скоро туда поеду. Были предложения, и раз я даже собралась ехать, но мой двоюродный брат-то есть мистер Гейбл — сказал, он сказал: «Нет, тебе надо набраться опыта. Ты молода. Тебе некуда спешить». И я набираюсь опыта. В закусочной очень много узнаешь о людях. Я их все время изучаю.
Эрнест посмотрел на нее с некоторым сомнением. Он слышал фантастические рассказы об официантках, которые в одну ночь становились звездами сцены, но у Нормы не те буфера, подумал он, и не те ноги. Ноги у Нормы были как палочки. Хотя он знал о двух или трех кинозвездах, которые без грима до того неинтересны, что на улице их никто и не узнает. Он читал о них. А Норма — хотя внешность у нее неподходящая — ну, ей подложат, где надо, и если Кларк Гейбл ей двоюродный брат, то при такой руке не пропадешь. Все двери открыты.
— В этот раз я вообще-то не собирался просить у Вилли пропуск, — сказал он. — Бывал уже я там… но, если вам нужно, я туда схожу, найду его и передам ваше письмо. А все-таки зачем, по-вашему, они выкидывают его почту?
— Просто хотят выжать из него все, что можно, а потом выкинуть его, как старый башмак, — сказала Норма со страстью. Чувства накатывали на нее волна за волной. Она была в экстазе, и в то же время ее душил страх. Норма не была лгуньей. Такого, как сейчас, с ней никогда не случалось. Она шла по длинной шаткой доске и понимала это. Одного вопроса, малейшей осведомленности со стороны Эрнеста было бы достаточно, чтобы скинуть ее в пропасть, но остановиться она не могла.
— Он великий человек, — говорила она, — великого благородства человек. Ему не нравятся роли, которые его заставляют играть, потому что он не такой. Рета Батлера — он не хотел его играть, потому что он не подлец и не любит играть подлецов.
Эрнест опустил голову и наблюдал за Нормой исподлобья. И Эрнест начал понимать. Разгадка забрезжила в его сознании. Красивее, чем сейчас, Норма никогда не будет. Ее лицо выражало достоинство и отвагу и по-настоящему сильный прилив любви. Эрнесту оставалось либо осмеять ее, либо ей подыгрывать. Если бы в комнате был посторонний, например, другой мужчина, Эрнест бы, наверно, ее высмеял из страха, что этот посторонний будет его презирать, и высмеял бы тем наглее, с тем большим стыдом, что видел, как светится в девушке сильное, чистое, всепоглощающее чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Эрнест наблюдал за ней и заметил ее интерес.
— Правда, потрясающе? — сказал он. — Новая идея. Заметили, что они выпуклые, почти как статуя?
Норма кивнула, онемев.
— Предсказываю, — объявил Эрнест. — Перед всей торговлей ручаюсь. Эта штучка выметет с рынка все остальные картинки навсегда. Она кислотоустойчива, влагоустойчива и никогда не желтеет — она вечная. Она отформована и заплавлена прямо в рамке. Она вечная.
Норма не сводила глаз с портрета. Эрнест хотел забрать его, но ее пальцы вцепились в карточку, как когти.
— Сколько? — Слово прозвучало как хриплое глубокое рычание.
— Это только образец, — сказал Эрнест. — Чтобы показывать торговцам. Не для продажи. Их заказывают.
— Сколько? — Ее пальцы побелели от напряжения. Эрнест посмотрел на нее внимательно. Он увидел, что лицо ее застыло, желваки затвердели и ноздри раздуваются от сдерживаемого дыхания.
Эрнест сказал:
— В розницу они идут по два доллара, но я говорил, что с меня причитаются хорошие чаевые. Вы больше хотите это, чем чаевые?
Голос Нормы прозвучал хрипло:
— Да.
— Тогда берите.
Белизна медленно сошла с ее пальцев. В глазах светилось торжество. Она облизнула губы.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо вам. — Она повернула карточку лицом к себе и прижала к груди. Пластмасса была не холодная, как стекло, а теплая и нежная на ощупь.
— А я, пожалуй, обойдусь одним образцом, — сказал Эрнест. — Понимаете, я двигаюсь на юг. В контору вернусь только через полтора месяца. Две недели решил провести в Лос-Анджелесе. Для моих товаров — лучше города нет.
Норма унесла карточку к комоду, выдвинула ящик, засунула карточку под белье и задвинула ящик.
— Вы, наверно, и в Голливуд попадете, — сказала она.
— А как же. С игрушками там еще лучше, чем в Лос-Анджелесе. А потом, у меня там вроде отпуска. У меня там много друзей. Устраиваю себе отпуск, гуляю, смотрю разные разности и заодно с торговлей знакомлюсь. Убиваю двух зайцев. Времени не теряю. У меня там фронтовой друг. на студии работает. С ним и развлекаемся. В прошлый раз начали с «Мелроз-грота». Это на Мелроз, рядом со студией РКО. Вот погуляли! Я вам не буду рассказывать, чем мы занимались, но я в жизни так не веселился. А другу, конечно, потом пришлось идти на работу, на студию.
Норма навострила уши, как щенок, когда он наблюдает за жуком.
— Ваш друг работает на студии? — равнодушно переспросила она. — На какой?
— «Метро-Голдвин-Майерс, — сказал Эрнест. Он укладывал чемодан и не смотрел на нее. Он не услышал ее свистящего дыхания и неестественных ноток в ее голосе.
— Вы тоже бываете на студии?
— Ага. Вилли устраивает мне пропуск. Иногда хожу смотреть на съемки. Вилли — плотник. Работал там до войны и опять вернулся. Мы вместе служили. Прекрасный малый. На вечеринках незаменим! У него знакомых барышень, телефонов у него — вы себе представить не можете. Толстая черная книжка — и вся полна телефонами. Сам не помнит половину дам, которые у него записаны.
Эрнест постепенно зажигался темой. Он сел на стульчик возле стены. Он засмеялся.
— В начале войны — я его еще не знал — он служил в Санта-Ане. Офицеры, значит, прослышали про его черную книжечку и стали брать Вилли в Голливуд. Вилли добывал для них дам и увольнение получал, когда хотел. Ему неплохо жилось, пока их часть не посадили на пароход.
Во время этих воспоминаний в глазах у Нормы появилось выражение досады. Она теребила свой фартук. Голос ее сделался высоким, потом низким.
— Скажите, вас не очень стеснит, если я попрошу об одном одолжении?
— Да нет, — сказал Эрнест. — О каком?
— Если я дам вам письмо, а вы вдруг… Ну, окажетесь на студии МГМ и случайно встретите мистера Гейбла. Так вы ему… его не передадите?
— Кто это — мистер Гейбл?
— Мистер Кларк Гейбл, — сурово сказала Норма.
— А-а, он. Вы его знаете?
— Да, — сказала Норма ледяным голосом. — Я… я его двоюродная сестра.
— Вон что? Ну конечно, передам. Но вдруг я туда не попаду? Почему вы не отправите по почте?
Глаза у Нормы сузились.
— Почта до него не доходит, — загадочно сказала она. — Там сидит девица — ну, секретарша, так она просто забирает письма и сжигает.
— Да что вы? — сказал Эрнест. — Зачем?
Норма остановилась и подумала.
— Там просто не хотят, чтобы он их получал.
— Даже от родственников?
— Даже от двоюродной сестры, — сказала Норма.
— Это он вам сказал?
— Да. — Глаза у нее были широко раскрыты и ничего не выражали. — Да. Конечно, я скоро туда поеду. Были предложения, и раз я даже собралась ехать, но мой двоюродный брат-то есть мистер Гейбл — сказал, он сказал: «Нет, тебе надо набраться опыта. Ты молода. Тебе некуда спешить». И я набираюсь опыта. В закусочной очень много узнаешь о людях. Я их все время изучаю.
Эрнест посмотрел на нее с некоторым сомнением. Он слышал фантастические рассказы об официантках, которые в одну ночь становились звездами сцены, но у Нормы не те буфера, подумал он, и не те ноги. Ноги у Нормы были как палочки. Хотя он знал о двух или трех кинозвездах, которые без грима до того неинтересны, что на улице их никто и не узнает. Он читал о них. А Норма — хотя внешность у нее неподходящая — ну, ей подложат, где надо, и если Кларк Гейбл ей двоюродный брат, то при такой руке не пропадешь. Все двери открыты.
— В этот раз я вообще-то не собирался просить у Вилли пропуск, — сказал он. — Бывал уже я там… но, если вам нужно, я туда схожу, найду его и передам ваше письмо. А все-таки зачем, по-вашему, они выкидывают его почту?
— Просто хотят выжать из него все, что можно, а потом выкинуть его, как старый башмак, — сказала Норма со страстью. Чувства накатывали на нее волна за волной. Она была в экстазе, и в то же время ее душил страх. Норма не была лгуньей. Такого, как сейчас, с ней никогда не случалось. Она шла по длинной шаткой доске и понимала это. Одного вопроса, малейшей осведомленности со стороны Эрнеста было бы достаточно, чтобы скинуть ее в пропасть, но остановиться она не могла.
— Он великий человек, — говорила она, — великого благородства человек. Ему не нравятся роли, которые его заставляют играть, потому что он не такой. Рета Батлера — он не хотел его играть, потому что он не подлец и не любит играть подлецов.
Эрнест опустил голову и наблюдал за Нормой исподлобья. И Эрнест начал понимать. Разгадка забрезжила в его сознании. Красивее, чем сейчас, Норма никогда не будет. Ее лицо выражало достоинство и отвагу и по-настоящему сильный прилив любви. Эрнесту оставалось либо осмеять ее, либо ей подыгрывать. Если бы в комнате был посторонний, например, другой мужчина, Эрнест бы, наверно, ее высмеял из страха, что этот посторонний будет его презирать, и высмеял бы тем наглее, с тем большим стыдом, что видел, как светится в девушке сильное, чистое, всепоглощающее чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63