— Вы, паразиты, уронили такой на прошлой неделе, а капают на меня.
— Ничего я не ронял, — сказал мальчишка.
— Ну да, не ронял, — сказал Луи. — Не нарывайся, малый. — Он ушел через стеклянные двери в зал ожидания.
— Чего его разбирает? — спросил другой уборщик.
— Да я его зашухарил, — сказал мальчишка. — Джордж нашел бумажник, а я видел, ну и побоялся притырить. С начинкой бумажник. Оба взъелись на меня — что я видел. Луи с Джорджем эту сотню поделили бы, а из-за меня она накрылась. Видят, что я видел, ну и, ясно, побоялись притырить.
— Я бы от сотни не отказался, — сказал уборщик.
— А кто бы отказался? — сказал мальчишка.
— Взял бы я сотню да как загулял бы — на сотню знаешь как можно погулять?
И пошел ритуальный разговор.
В зале возникла легкая суета. Пассажиры автобуса, отправлявшегося на юг, уже собрались. У Эдгара в кассе было много работы — но не так много, чтобы выпустить из виду блондинку. «Щетка», — шептал он. Это было новое слово. Теперь он будет им пользоваться. Он осмотрел ноготь мизинца на левой руке. Не скоро вырастет такой хороший, как у Луи. Но зачем себя обманывать? Все равно, таким ходоком, как Луи, он не будет. Бабы ему всегда доставались второго разбора.
Был последний набег пассажиров на кондитерский лоток, на автоматы с арахисом и жвачкой. Китаец купил «Тайм» и «Ньюсуик», аккуратно скатал их вместе и опустил в карман черного габардинового пальто. Старуха нервно перебирала журналы у газетчиков, не собираясь ничего покупать. Два индуса в ослепительно белых чалмах, с лаково-черными кудрявыми бородами стояли рядышком перед окном кассы. Пытаясь объясниться, они бросали вокруг огненные взгляды.
Луи стоял у выхода на платформу и безотрывно смотрел на блондинку. От него не укрылось, что каждый мужчина в зале занят тем же. Все наблюдали за ней исподтишка, чтобы никто не заметил. Луи повернулся и посмотрел через стеклянные двери: мальчишка и другой уборщик укрепили ящик с пирогами на крыше автобуса и покрыли брезентом.
В зале ожидания вдруг потемнело. Должно быть, туча закрыла солнце. Потом снова посветлело, как будто плавно вывели реостат. Зазвенел большой колокольчик над стеклянными дверьми. Луи взглянул на ручные часы и вышел на платформу к большому автобусу. Пассажиры в зале ожидания поднялись и зашаркали к дверям.
Эдгар никак не мог понять, куда хотят ехать индусы. «У, башка тряпичная, — сказал он про себя. — И чего их носит — выучились бы сперва по-английски».
Луи забрался на высокое кресло, отгороженное трубой из нержавеющей стали, и проверял билеты у входивших пассажиров. Китаец в черном пальто сразу направился к заднему сиденью, снял пальто и положил «Тайм» с «Ньюсуиком» на колени. Старая дама, задыхаясь, преодолела ступеньку и села прямо позади Луи. Он сказал:
— Извините, это место занято.
— Что значит занято? — ощетинилась она. — Здесь места не нумерованные.
— Это место занято, — повторил Луи. — Вы же видите — чемодан стоит? — Он ненавидел старух. Он их боялся. От них пахло чем-то таким, что у него поджилки дрожали. Они бешеные, и у них нет гордости. Им скандал устроить — все равно что плюнуть. И всегда своего добиваются. Бабка Луи была тираном. И всегда своего добивалась, потому что была бешеная. Боковым зрением он видел блондинку, дожидавшуюся на подножке автобуса, когда пройдут индусы. Надо же так влипнуть. Он вдруг рассердился.
— Мадам, — сказал он, — в автобусе распоряжаюсь я. Тут сколько угодно хороших мест. Будьте любезны пересесть.
Старуха выставила на него подбородок и нахмурилась. Она поелозила задом, устраиваясь поудобнее.
— Вы этой девице место заняли — вот кому вы заняли, — сказала она. Я вот подам на вас жалобу начальству.
Луи взорвался.
— Сделайте одолжение. Выходите и подавайте на меня жалобу. Пассажиров у компании много, а хороших шоферов мало. — Он видел, что блондинка слушает, и ему это было приятно.
Старуха почувствовала, что он сердится.
— Я на вас пожалуюсь, — сказала она.
— Жалуйтесь на здоровье. Вы можете сойти, — громко ответил Луи, — но на этом месте сидеть не будете. Оно предоставлено пассажирке по совету врача.
Это была лазейка, и старуха ею воспользовалась.
— Почему вы сразу не сказали? — спросила она. — Что же я — понять не могу? Но я все равно пожалуюсь на вашу грубость.
— Сделайте одолжение, — устало сказал Луи. — Мне не привыкать.
Старуха пересела на следующее место. «Сейчас навострит уши и будет меня ловить, — подумал Луи. — А-а, пускай. У нас пассажиров больше, чем водителей». Блондинка была уже рядом, протягивала билет. Луи непроизвольно сказал:
— Вы только до Мятежного?
— Да, у меня там пересадка. — Она улыбнулась, услышав разочарование в его голосе.
— Вот ваше место, — сказал он. Он видел в зеркальце, как она села, закинула ногу на ногу, одернула юбку и поставила сумочку рядом с собой. Потом выпрямилась и поправила воротник жакета.
Она знала, что Луи наблюдает за каждым ее движением. С ней так бывало всегда. Она знала, что отличается от других женщин, но не совсем понимала — чем. С одной стороны, было приятно — что тебе всегда уступают лучшее место, не дают заплатить за обед, поддерживают под руку, когда переходишь улицу. Руки мужчин все время тянулись к ней. И в этом же было постоянное неудобство. Приходилось урезонивать, или улещивать, или оскорблять, или просто драться, чтобы отстали. Все мужчины домогались одного и того же, и деться от этого было некуда. Она воспринимала это как неизбежность и была права.
Когда она была совсем молоденькой, ее это мучило. Было гадко, давило ощущение вины. Но повзрослев, она притерпелась и выработала свои методы. Иногда она уступала, иногда принимала в подарок деньги или вещи. Подходы же почти все ей были известны. Она точно могла предугадать все, что сделает или скажет Луи в следующие полчаса. Иногда это помогало избежать осложнений. Мужчины постарше хотели ей помочь, устроить учиться или устроить на сцену. Из молодых некоторые хотели на ней жениться или опекать ее. И лишь немногие, очень немногие, честно и прямо желали с ней спать, о чем и заявляли.
С ними было проще всего, потому что она могла сказать да или нет и на этом поставить точку. Больше всего она ненавидела в своем даре — или своем недостатке — грызню, вечно разгоравшуюся вокруг нее. Мужчины яростно сцеплялись в ее присутствии. Грызлись, как терьеры; поэтому ей иногда хотелось нравиться женщинам — но она не нравилась. Она была не глупа. И знала, почему не нравится, но ничего не могла поделать. Мечтала же она — о красивом доме в красивом городке, о двух детях и о том, как она будет стоять на лестнице. Она будет красиво одета и будет встречать гостей к обеду. Будет муж — конечно; но он как-то ускользал из этой картины, потому что рекламы в женских журналах, из которых и вырастала мечта, никогда не включали мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Ничего я не ронял, — сказал мальчишка.
— Ну да, не ронял, — сказал Луи. — Не нарывайся, малый. — Он ушел через стеклянные двери в зал ожидания.
— Чего его разбирает? — спросил другой уборщик.
— Да я его зашухарил, — сказал мальчишка. — Джордж нашел бумажник, а я видел, ну и побоялся притырить. С начинкой бумажник. Оба взъелись на меня — что я видел. Луи с Джорджем эту сотню поделили бы, а из-за меня она накрылась. Видят, что я видел, ну и, ясно, побоялись притырить.
— Я бы от сотни не отказался, — сказал уборщик.
— А кто бы отказался? — сказал мальчишка.
— Взял бы я сотню да как загулял бы — на сотню знаешь как можно погулять?
И пошел ритуальный разговор.
В зале возникла легкая суета. Пассажиры автобуса, отправлявшегося на юг, уже собрались. У Эдгара в кассе было много работы — но не так много, чтобы выпустить из виду блондинку. «Щетка», — шептал он. Это было новое слово. Теперь он будет им пользоваться. Он осмотрел ноготь мизинца на левой руке. Не скоро вырастет такой хороший, как у Луи. Но зачем себя обманывать? Все равно, таким ходоком, как Луи, он не будет. Бабы ему всегда доставались второго разбора.
Был последний набег пассажиров на кондитерский лоток, на автоматы с арахисом и жвачкой. Китаец купил «Тайм» и «Ньюсуик», аккуратно скатал их вместе и опустил в карман черного габардинового пальто. Старуха нервно перебирала журналы у газетчиков, не собираясь ничего покупать. Два индуса в ослепительно белых чалмах, с лаково-черными кудрявыми бородами стояли рядышком перед окном кассы. Пытаясь объясниться, они бросали вокруг огненные взгляды.
Луи стоял у выхода на платформу и безотрывно смотрел на блондинку. От него не укрылось, что каждый мужчина в зале занят тем же. Все наблюдали за ней исподтишка, чтобы никто не заметил. Луи повернулся и посмотрел через стеклянные двери: мальчишка и другой уборщик укрепили ящик с пирогами на крыше автобуса и покрыли брезентом.
В зале ожидания вдруг потемнело. Должно быть, туча закрыла солнце. Потом снова посветлело, как будто плавно вывели реостат. Зазвенел большой колокольчик над стеклянными дверьми. Луи взглянул на ручные часы и вышел на платформу к большому автобусу. Пассажиры в зале ожидания поднялись и зашаркали к дверям.
Эдгар никак не мог понять, куда хотят ехать индусы. «У, башка тряпичная, — сказал он про себя. — И чего их носит — выучились бы сперва по-английски».
Луи забрался на высокое кресло, отгороженное трубой из нержавеющей стали, и проверял билеты у входивших пассажиров. Китаец в черном пальто сразу направился к заднему сиденью, снял пальто и положил «Тайм» с «Ньюсуиком» на колени. Старая дама, задыхаясь, преодолела ступеньку и села прямо позади Луи. Он сказал:
— Извините, это место занято.
— Что значит занято? — ощетинилась она. — Здесь места не нумерованные.
— Это место занято, — повторил Луи. — Вы же видите — чемодан стоит? — Он ненавидел старух. Он их боялся. От них пахло чем-то таким, что у него поджилки дрожали. Они бешеные, и у них нет гордости. Им скандал устроить — все равно что плюнуть. И всегда своего добиваются. Бабка Луи была тираном. И всегда своего добивалась, потому что была бешеная. Боковым зрением он видел блондинку, дожидавшуюся на подножке автобуса, когда пройдут индусы. Надо же так влипнуть. Он вдруг рассердился.
— Мадам, — сказал он, — в автобусе распоряжаюсь я. Тут сколько угодно хороших мест. Будьте любезны пересесть.
Старуха выставила на него подбородок и нахмурилась. Она поелозила задом, устраиваясь поудобнее.
— Вы этой девице место заняли — вот кому вы заняли, — сказала она. Я вот подам на вас жалобу начальству.
Луи взорвался.
— Сделайте одолжение. Выходите и подавайте на меня жалобу. Пассажиров у компании много, а хороших шоферов мало. — Он видел, что блондинка слушает, и ему это было приятно.
Старуха почувствовала, что он сердится.
— Я на вас пожалуюсь, — сказала она.
— Жалуйтесь на здоровье. Вы можете сойти, — громко ответил Луи, — но на этом месте сидеть не будете. Оно предоставлено пассажирке по совету врача.
Это была лазейка, и старуха ею воспользовалась.
— Почему вы сразу не сказали? — спросила она. — Что же я — понять не могу? Но я все равно пожалуюсь на вашу грубость.
— Сделайте одолжение, — устало сказал Луи. — Мне не привыкать.
Старуха пересела на следующее место. «Сейчас навострит уши и будет меня ловить, — подумал Луи. — А-а, пускай. У нас пассажиров больше, чем водителей». Блондинка была уже рядом, протягивала билет. Луи непроизвольно сказал:
— Вы только до Мятежного?
— Да, у меня там пересадка. — Она улыбнулась, услышав разочарование в его голосе.
— Вот ваше место, — сказал он. Он видел в зеркальце, как она села, закинула ногу на ногу, одернула юбку и поставила сумочку рядом с собой. Потом выпрямилась и поправила воротник жакета.
Она знала, что Луи наблюдает за каждым ее движением. С ней так бывало всегда. Она знала, что отличается от других женщин, но не совсем понимала — чем. С одной стороны, было приятно — что тебе всегда уступают лучшее место, не дают заплатить за обед, поддерживают под руку, когда переходишь улицу. Руки мужчин все время тянулись к ней. И в этом же было постоянное неудобство. Приходилось урезонивать, или улещивать, или оскорблять, или просто драться, чтобы отстали. Все мужчины домогались одного и того же, и деться от этого было некуда. Она воспринимала это как неизбежность и была права.
Когда она была совсем молоденькой, ее это мучило. Было гадко, давило ощущение вины. Но повзрослев, она притерпелась и выработала свои методы. Иногда она уступала, иногда принимала в подарок деньги или вещи. Подходы же почти все ей были известны. Она точно могла предугадать все, что сделает или скажет Луи в следующие полчаса. Иногда это помогало избежать осложнений. Мужчины постарше хотели ей помочь, устроить учиться или устроить на сцену. Из молодых некоторые хотели на ней жениться или опекать ее. И лишь немногие, очень немногие, честно и прямо желали с ней спать, о чем и заявляли.
С ними было проще всего, потому что она могла сказать да или нет и на этом поставить точку. Больше всего она ненавидела в своем даре — или своем недостатке — грызню, вечно разгоравшуюся вокруг нее. Мужчины яростно сцеплялись в ее присутствии. Грызлись, как терьеры; поэтому ей иногда хотелось нравиться женщинам — но она не нравилась. Она была не глупа. И знала, почему не нравится, но ничего не могла поделать. Мечтала же она — о красивом доме в красивом городке, о двух детях и о том, как она будет стоять на лестнице. Она будет красиво одета и будет встречать гостей к обеду. Будет муж — конечно; но он как-то ускользал из этой картины, потому что рекламы в женских журналах, из которых и вырастала мечта, никогда не включали мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63