Правая рука потихоньку немела, но его беспокоила левая рука. В левой руке у него осталось мало чувствительности. Кожа была невосприимчива, словно превратилась в толстую резину. Когда он был один, он тер и массировал руку, чтобы восстановить кровообращение, и, догадываясь, что с ней на самом деле, не хотел признаваться в этом даже самому себе.
Несколько месяцев назад он потерял сознание — всего на секунду, и врач, измерив ему давление, сказал, что главное — не волноваться, и все будет в порядке. А две недели назад произошло другое. Была электрическая вспышка в голове и в глазах, секундное ощущение как бы ослепительного бело-голубого света, и теперь он совсем не мог читать. Не из-за зрения. Видел он вполне хорошо, но слова на страницах плыли и набегали друг на друга, извиваясь, как змеи, и он не мог разобрать, что они говорят.
Он очень хорошо понимал, что перенес два легких удара, но скрывал это от жены, а она скрывала от него, и врач скрывал от них обоих. И он ждал, ждал еще одного, того, который взорвется в мозгу, скрючит тело и если не убьет его, то сделает бесчувственным предметом. В ожидании этого он злился, злился на всех. Животная ненависть ко всем окружающим подкатывала к горлу.
Он перепробовал всевозможные очки. Пробовал читать газеты с лупой, потому что сам, половиной сознания, пытался скрыть от себя свою беду. Злоба теперь вспыхивала и прорывалась у него совершенно неожиданно, но самым ужасным для него было то, что иногда он непроизвольно начинал плакать и не мог остановиться. Недавно он проснулся утром с мыслью: «Почему я должен ждать этого?»
Отец его умер от того же самого, но перед смертью одиннадцать месяцев пролежал в постели, как серый беспомощный червь, и все деньги, которые он копил на старость, ушли на врачей. Ван Брант понимал, что, если такое случится с ним, восьми тысяч долларов, лежавших у него в банке, не будет, и старуха жена, похоронив его, останется без гроша.
В тот день, как только открылись аптеки, он пошел в аптеку Бостон — к своему приятелю Милтону Бостону.
— Мне надо потравить `белок, Милтон, — сказал он. — Дашь мне немного цианида, ладно?
— Это дьявольски опасная штука, — сказал Милтон. — Терпеть не могу его продавать. Может, я дам тебе стрихнина? Это будет ничем не хуже.
— Нет, — сказал Ван Брант, — я получил правительственный бюллетень с новой прописью, там цианид.
Милтон сказал:
— Ну ладно. Тебе, конечно, надо будет расписаться в книге ядов. Но осторожнее с этой дрянью, Ван. Осторожней. Не оставляй ее где попало.
Они дружили много лет. Вместе вступили в Синюю Ложу, были учениками, подмастерьями и по прошествии лет стали мастерами ложи Сан-Исидро; потом Милтон вошел в Капитул Королевской Арки и в Шотландский Обряд, а Ван Брант так и не поднялся выше третьей ступени. Но они остались приятелями.
— Сколько тебе надо?
— С унцию, наверно.
— Это страшно много, Ван.
— Я принесу что останется.
Милтон не успокоился.
— Только не прикасайся руками, хорошо?
— Я умею с ним обращаться, — сказал Ван Брант.
Потом он пошел к себе в кабинет, в цокольном этаже своего дома, и острым перочинным ножом проколол тыльную сторону ладони. Когда выступила кровь, он открыл пробирку с кристаллами. И остановился. Не мог. Просто не мог высыпать кристаллы на ранку.
Через час он отнес пробирку в банк и спрятал в свой абонированный сейф, где лежало его завещание и страховки. Ему пришло в голову купить маленькую ампулу и носить на шее. Тогда, если случится сильный приступ, ему, может быть, удастся донести ее до рта, как делали эти люди в Европе. Но сейчас высыпать — он не мог. Может быть, это и не случится.
Он носил в душе тяжесть разочарования и носил в душе злость. Злили его все люди вокруг, не собиравшиеся умирать. И еще одно его угнетало. Удар спустил с цепи некоторые его инстинкты. В нем вновь проснулись могучие вожделения. Его до удушья тянуло к молодым женщинам, даже девочкам. Он не мог оторвать от них глаз и мыслей и в самом разгаре болезненных своих фантазий вдруг разражался слезами. Он боялся, как ребенок боится в чужом доме.
Он был слишком стар, чтобы приспособиться к изменению личности и к тому новому в естестве, что было порождено ударом. Он прежде не был охотником до чтения, но теперь, потеряв способность читать, изголодался по печатному слову. И характер у него делался все более вздорным и вспыльчивым, так что даже старые знакомые начинали его избегать.
Он слушал, как точится в жилах время, и хотел, чтобы пришла смерть, и боялся ее. Сквозь прикрытые веки он видел, как золотой свет заката заливает автобус. Его губы слегка зашевелились, и он сказал: «Вечер, вечер, вечер». Слово было очень красивое, и он слышал, как посвистывает у него в сердце. Сильное чувство овладело им, расперло грудь, расперло горло, застучало в голове. Он подумал, что опять расплачется. Он попробовал сжать правую руку, но она онемела и не сжималась.
А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
ГЛАВА 20
Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Несколько месяцев назад он потерял сознание — всего на секунду, и врач, измерив ему давление, сказал, что главное — не волноваться, и все будет в порядке. А две недели назад произошло другое. Была электрическая вспышка в голове и в глазах, секундное ощущение как бы ослепительного бело-голубого света, и теперь он совсем не мог читать. Не из-за зрения. Видел он вполне хорошо, но слова на страницах плыли и набегали друг на друга, извиваясь, как змеи, и он не мог разобрать, что они говорят.
Он очень хорошо понимал, что перенес два легких удара, но скрывал это от жены, а она скрывала от него, и врач скрывал от них обоих. И он ждал, ждал еще одного, того, который взорвется в мозгу, скрючит тело и если не убьет его, то сделает бесчувственным предметом. В ожидании этого он злился, злился на всех. Животная ненависть ко всем окружающим подкатывала к горлу.
Он перепробовал всевозможные очки. Пробовал читать газеты с лупой, потому что сам, половиной сознания, пытался скрыть от себя свою беду. Злоба теперь вспыхивала и прорывалась у него совершенно неожиданно, но самым ужасным для него было то, что иногда он непроизвольно начинал плакать и не мог остановиться. Недавно он проснулся утром с мыслью: «Почему я должен ждать этого?»
Отец его умер от того же самого, но перед смертью одиннадцать месяцев пролежал в постели, как серый беспомощный червь, и все деньги, которые он копил на старость, ушли на врачей. Ван Брант понимал, что, если такое случится с ним, восьми тысяч долларов, лежавших у него в банке, не будет, и старуха жена, похоронив его, останется без гроша.
В тот день, как только открылись аптеки, он пошел в аптеку Бостон — к своему приятелю Милтону Бостону.
— Мне надо потравить `белок, Милтон, — сказал он. — Дашь мне немного цианида, ладно?
— Это дьявольски опасная штука, — сказал Милтон. — Терпеть не могу его продавать. Может, я дам тебе стрихнина? Это будет ничем не хуже.
— Нет, — сказал Ван Брант, — я получил правительственный бюллетень с новой прописью, там цианид.
Милтон сказал:
— Ну ладно. Тебе, конечно, надо будет расписаться в книге ядов. Но осторожнее с этой дрянью, Ван. Осторожней. Не оставляй ее где попало.
Они дружили много лет. Вместе вступили в Синюю Ложу, были учениками, подмастерьями и по прошествии лет стали мастерами ложи Сан-Исидро; потом Милтон вошел в Капитул Королевской Арки и в Шотландский Обряд, а Ван Брант так и не поднялся выше третьей ступени. Но они остались приятелями.
— Сколько тебе надо?
— С унцию, наверно.
— Это страшно много, Ван.
— Я принесу что останется.
Милтон не успокоился.
— Только не прикасайся руками, хорошо?
— Я умею с ним обращаться, — сказал Ван Брант.
Потом он пошел к себе в кабинет, в цокольном этаже своего дома, и острым перочинным ножом проколол тыльную сторону ладони. Когда выступила кровь, он открыл пробирку с кристаллами. И остановился. Не мог. Просто не мог высыпать кристаллы на ранку.
Через час он отнес пробирку в банк и спрятал в свой абонированный сейф, где лежало его завещание и страховки. Ему пришло в голову купить маленькую ампулу и носить на шее. Тогда, если случится сильный приступ, ему, может быть, удастся донести ее до рта, как делали эти люди в Европе. Но сейчас высыпать — он не мог. Может быть, это и не случится.
Он носил в душе тяжесть разочарования и носил в душе злость. Злили его все люди вокруг, не собиравшиеся умирать. И еще одно его угнетало. Удар спустил с цепи некоторые его инстинкты. В нем вновь проснулись могучие вожделения. Его до удушья тянуло к молодым женщинам, даже девочкам. Он не мог оторвать от них глаз и мыслей и в самом разгаре болезненных своих фантазий вдруг разражался слезами. Он боялся, как ребенок боится в чужом доме.
Он был слишком стар, чтобы приспособиться к изменению личности и к тому новому в естестве, что было порождено ударом. Он прежде не был охотником до чтения, но теперь, потеряв способность читать, изголодался по печатному слову. И характер у него делался все более вздорным и вспыльчивым, так что даже старые знакомые начинали его избегать.
Он слушал, как точится в жилах время, и хотел, чтобы пришла смерть, и боялся ее. Сквозь прикрытые веки он видел, как золотой свет заката заливает автобус. Его губы слегка зашевелились, и он сказал: «Вечер, вечер, вечер». Слово было очень красивое, и он слышал, как посвистывает у него в сердце. Сильное чувство овладело им, расперло грудь, расперло горло, застучало в голове. Он подумал, что опять расплачется. Он попробовал сжать правую руку, но она онемела и не сжималась.
А потом он окаменел от напряжения. Тело, казалось, раздувается, как резиновая перчатка. Ворвался вечерний свет. В мозгу выросла страшная мигающая вспышка. Он почувствовал, как валится, валится в потемки, в черноту, в черноту…
Солнце село на западный холм, сплющилось, и свет его был желтим и чистым. Напоенная долина блестела под косым светом. Прозрачный промытый воздух был свеж. На полях поникшая пшеница и толстые оцепеневшие стебли овсюга подтянулись, а свернувшиеся лепестки золотых маков чуть раздались. Желтая речная вода бурлила и вертелась в бучилах и остервенело грызла берега. На заднем сиденье автобуса захлебывался храпом Ван Брант. Лоб у него был мокрый. Рот был открыт, глаза — тоже.
ГЛАВА 20
Прыщ пересел к Норме, она грациозно подобрала юбку и отодвинулась к окну.
— Как по-твоему, чего этот старикан хочет от девушки? — подозрительно спросил он.
— Не знаю, — сказала Норма. — Одно тебе скажу. Она себя в обиду не даст. Она замечательная девушка.
Прыщ сказал:
— Ну, не знаю. Есть и кроме нее замечательные девушки.
Норма вспыхнула.
— Кто же, например? — спросила она иронически.
— Ты, например, — сказал Прыщ.
— Вот как! — Она этого не ожидала. Она опустила голову и стала смотреть на свои сморщенные пальцы, стараясь овладеть собой.
— С чего ты вдруг взяла и уволилась? — спросил Прыщ.
— Миссис Чикой плохо ко мне относилась.
— Я знаю. Она ко всем плохо относится. Жалко, что ты ушла. Мы бы с тобой могли подружиться.
Норма не ответила. Прыщ предложил:
— Если скажешь, я притащу пирог с изюмом. Они довольно вкусные.
— Нет. Нет, спасибо. Подумать о еде не могу.
— Тошнит?
— Нет.
— Вообще, если бы ты вернулась туда на работу, мы могли бы ездить на субботний вечер в Сан-Исидро — на танцы или еще куда.
— Раньше ты об этом не подумал, — сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63