А вы знаете, кто теперь начальник дорожного управления? Студент. Прямо со студенческой скамьи. Книжки, книжки, а опыта никакого. Ну да, начертить мост он может, а построить? Это мы увидим.
Хуан вдруг рассмеялся.
— Замечательно, — сказал он. — Старый мост еще не снесло, а вам уже новый не нравится, который не построили.
Старик нагнул больную шею набок:
— Дерзим? — спросил он.
В черных глазах Хуана зажегся тусклый красный огонек.
— Да, — сказал он. — Я посажу вас на «борзой», не беспокойтесь. Не хотел бы я вас везти.
— А выкинуть меня не можете, вы — общественный транспорт.
— Ладно, — устало сказал Хуан. — Сам иногда удивляюсь, зачем я держу автобус. Может быть, скоро с ним развяжусь. Одна морока. Предчувствия у вас! Чушь!
Бернис внимательно прислушивалась к этому разговору.
— Я в них тоже не верю, — сказала она, — но говорят, в Мексике в это время года сухо. Как осенью. А дожди там летом.
— Мама, — сказала Милдред, — мистер Чикой знает Мексику. Он там родился.
— О, в самом деле? Сейчас там сухо, правда?
— Кое-где, — сказал Хуан. — Там, куда вы собираетесь, — наверное. Есть места, где сухо не бывает.
Мистер Причард откашлялся.
— Мы едем в Мехико и Пуэблу, а потом в Куэрнаваку и Тахко, может быть, съездим в Акапулько и на вулкан, если все будет хорошо.
— Все будет хорошо, — сказал Хуан.
— Вы знаете эти места? — осведомился мистер Причард.
— Конечно.
— Как там гостиницы? — спросил мистер Причард. — Знаете, эти туристские агентства: все у них прекрасно. А как на самом деле?
— Прекрасные, — сказал Хуан, уже улыбаясь. — Роскошные. Каждое утро — завтрак в постель.
— Извините, если я причинил вам утром неудобства, — сказал мистер Причард.
— Да чего там. — Хуан оперся руками на стойку и заговорил доверительно. — Иногда просто надоедает. Катаешь на этом проклятом автобусе взад и вперед, взад и вперед. Иногда кажется, плюнул бы и уехал в холмы. Я читал про капитана парома в Нью-Йорке — как-то раз он взял курс в открытое море, и с тех пор о нем не слышали. Может быть, утонул, а может, причалил к какому-нибудь острову. Я его понимаю.
На шоссе перед закусочной притормозил громадный красный грузовик с прицепом. Водитель выглянул. Хуан помахал ладонью из стороны в сторону. Грузовик перешел на вторую скорость, прибавил газу и скрылся.
— Я думал, он заедет, — сказал мистер Причард.
— Он любит пирог с малиной, — сказал Хуан. — Когда у нас есть, он всегда останавливается. Я ему показал, что нет.
Милдред смотрела на Хуана не отрываясь. Чем-то трогал ее этот смуглый человек со странными теплыми глазами. Ее тянуло к нему. Ей хотелось привлечь его внимание — особое внимание. Она расправила плечи, так что грудь приподнялась.
— Почему вы уехали из Мексики? — спросила она и сняла очки, чтобы он увидел ее без очков, когда будет отвечать. Она облокотилась на стол, поднесла указательный палец к наружному углу глаза и оттянула его к виску. Так глаз видел лучше. Она могла яснее разглядеть лицо. Кроме того, это придавало глазу томную миндалевидность, а глаза у нее были красивые.
— Не знаю, почему я уехал, — сказал ей Хуан. Его теплый взгляд будто окутывал ее и гладил. Внутри у нее все сладко опустилось. «Да что я, с ума сошла? — подумала она. — Надо прекратить». Живая и чувственная картина мелькнула у нее в голове.
Хуан сказал:
— Людям там, если они небогатые, приходится слишком тяжело работать за маленькие деньги. Это, наверно, главное, почему я уехал.
— Вы очень хорошо говорите по-английски, — сказала Бернис Причард так, как будто это было комплиментом.
— А что тут такого? Мать была ирландкой. Учился сразу обоим языкам.
— Так вы мексиканский гражданин? — спросил мистер Причард.
— Наверно, — сказал Хуан. — Я этим как-то не интересовался.
— Вам не мешало бы подать прошение о гражданстве, — сказал мистер Причард.
— Зачем?
— Не помешало бы.
— Правительству это все равно, — ответил Хуан. — Налоги плачу, призвать меня могут.
— Тем не менее, вам бы это не помешало, — сказал мистер Причард.
Взгляд Хуана играл с Милдред, трогал ее грудь, скользил по бедрам. Он увидел, как она вздохнула и слегка выгнула спину, и где-то на дне его души шевельнулась ненависть. Не сильная, потому что ее в нем было мало, но индейская кровь — была, и в сумраке прошлого гнездилась ненависть к светлым глазам, блондинам. Ненависть, страх перед белой кожей. Светлоглазые веками забирали лучшие земли, лучших лошадей, лучших женщин. Хуан ощутил в себе волнение, как слабую еще зарницу; его приятно согревала мысль, что если бы он захотел, он мог бы взять и скрутить эту девушку, надругаться над ней. Он мог бы нарушить ее покой, соблазнить и духовно и физически, а потом прогнать. В нем зашевелилась жестокость, и он не мешал ей расти. Голос его стал мягче и глубже. Он говорил прямо в ее фиалковые глаза.
— Моя страна, — сказал он, — хоть я и не живу там, она в моем сердце. — Про себя засмеялся над этим, но Милдред не смеялась. Она подалась вперед и оттянула уголки обоих глаз, чтобы лучше видеть его лицо.
— Я помню всякое, — сказал Хуан. — У нас в городе на площади были писцы, которые сочиняли бумаги для неграмотных. Они были хорошие люди. Другими не могли быть. Деревенские их быстро бы раскусили. Они понятливые, эти крестьяне с гор. Помню, однажды утром, когда я был мальчишкой, я сидел на скамье. В городе была фиеста в честь святого. Церковь завалена цветами, стояли лотки со сладостями, чертово колесо и маленькая карусель. И всю ночь в честь святого пускали ракеты. В парке к писцу подошел индеец и сказал: «Я прошу тебя написать письмо моему патрону. Я скажу тебе, что писать, а ты напиши красивыми и хорошими словами, чтобы он не принял меня за невежу». — «Письмо длинное?» — спрашивает писец. «Не знаю», — говорит индеец. «Это будет стоить одно песо», — говорит писец. И маленький индеец заплатил ему и сказал: «Ты напиши моему патрону, что я не могу вернуться в свой город и на свое поле, потому что я увидел великую красоту и должен остаться. Напиши ему, что мне очень жаль, я не хочу огорчать его и огорчать моих друзей, но я не могу вернуться. Я стал другим, и друзья меня не узнают. На поле я буду тосковать и не буду знать покоя. А друзья от меня откажутся и возненавидят меня, потому что я стал другим. Я видел звезды. Напиши ему это. И напиши, чтобы отдал мой стул моему названому брату, а мою свинью с двумя поросятами — старухе, которая сидела со мной, когда у меня была лихорадка. Горшки мои — зятю, и скажи патрону, пусть с ним будет Бог и красота. Скажи ему это».
Хуан замолчал и увидел, что рот у Милдред приоткрыт, — увидел, что она воспринимает его рассказ как притчу о ней.
— Что с ним произошло? — спросила она.
— А-а. Он увидел карусель, — сказал Хуан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Хуан вдруг рассмеялся.
— Замечательно, — сказал он. — Старый мост еще не снесло, а вам уже новый не нравится, который не построили.
Старик нагнул больную шею набок:
— Дерзим? — спросил он.
В черных глазах Хуана зажегся тусклый красный огонек.
— Да, — сказал он. — Я посажу вас на «борзой», не беспокойтесь. Не хотел бы я вас везти.
— А выкинуть меня не можете, вы — общественный транспорт.
— Ладно, — устало сказал Хуан. — Сам иногда удивляюсь, зачем я держу автобус. Может быть, скоро с ним развяжусь. Одна морока. Предчувствия у вас! Чушь!
Бернис внимательно прислушивалась к этому разговору.
— Я в них тоже не верю, — сказала она, — но говорят, в Мексике в это время года сухо. Как осенью. А дожди там летом.
— Мама, — сказала Милдред, — мистер Чикой знает Мексику. Он там родился.
— О, в самом деле? Сейчас там сухо, правда?
— Кое-где, — сказал Хуан. — Там, куда вы собираетесь, — наверное. Есть места, где сухо не бывает.
Мистер Причард откашлялся.
— Мы едем в Мехико и Пуэблу, а потом в Куэрнаваку и Тахко, может быть, съездим в Акапулько и на вулкан, если все будет хорошо.
— Все будет хорошо, — сказал Хуан.
— Вы знаете эти места? — осведомился мистер Причард.
— Конечно.
— Как там гостиницы? — спросил мистер Причард. — Знаете, эти туристские агентства: все у них прекрасно. А как на самом деле?
— Прекрасные, — сказал Хуан, уже улыбаясь. — Роскошные. Каждое утро — завтрак в постель.
— Извините, если я причинил вам утром неудобства, — сказал мистер Причард.
— Да чего там. — Хуан оперся руками на стойку и заговорил доверительно. — Иногда просто надоедает. Катаешь на этом проклятом автобусе взад и вперед, взад и вперед. Иногда кажется, плюнул бы и уехал в холмы. Я читал про капитана парома в Нью-Йорке — как-то раз он взял курс в открытое море, и с тех пор о нем не слышали. Может быть, утонул, а может, причалил к какому-нибудь острову. Я его понимаю.
На шоссе перед закусочной притормозил громадный красный грузовик с прицепом. Водитель выглянул. Хуан помахал ладонью из стороны в сторону. Грузовик перешел на вторую скорость, прибавил газу и скрылся.
— Я думал, он заедет, — сказал мистер Причард.
— Он любит пирог с малиной, — сказал Хуан. — Когда у нас есть, он всегда останавливается. Я ему показал, что нет.
Милдред смотрела на Хуана не отрываясь. Чем-то трогал ее этот смуглый человек со странными теплыми глазами. Ее тянуло к нему. Ей хотелось привлечь его внимание — особое внимание. Она расправила плечи, так что грудь приподнялась.
— Почему вы уехали из Мексики? — спросила она и сняла очки, чтобы он увидел ее без очков, когда будет отвечать. Она облокотилась на стол, поднесла указательный палец к наружному углу глаза и оттянула его к виску. Так глаз видел лучше. Она могла яснее разглядеть лицо. Кроме того, это придавало глазу томную миндалевидность, а глаза у нее были красивые.
— Не знаю, почему я уехал, — сказал ей Хуан. Его теплый взгляд будто окутывал ее и гладил. Внутри у нее все сладко опустилось. «Да что я, с ума сошла? — подумала она. — Надо прекратить». Живая и чувственная картина мелькнула у нее в голове.
Хуан сказал:
— Людям там, если они небогатые, приходится слишком тяжело работать за маленькие деньги. Это, наверно, главное, почему я уехал.
— Вы очень хорошо говорите по-английски, — сказала Бернис Причард так, как будто это было комплиментом.
— А что тут такого? Мать была ирландкой. Учился сразу обоим языкам.
— Так вы мексиканский гражданин? — спросил мистер Причард.
— Наверно, — сказал Хуан. — Я этим как-то не интересовался.
— Вам не мешало бы подать прошение о гражданстве, — сказал мистер Причард.
— Зачем?
— Не помешало бы.
— Правительству это все равно, — ответил Хуан. — Налоги плачу, призвать меня могут.
— Тем не менее, вам бы это не помешало, — сказал мистер Причард.
Взгляд Хуана играл с Милдред, трогал ее грудь, скользил по бедрам. Он увидел, как она вздохнула и слегка выгнула спину, и где-то на дне его души шевельнулась ненависть. Не сильная, потому что ее в нем было мало, но индейская кровь — была, и в сумраке прошлого гнездилась ненависть к светлым глазам, блондинам. Ненависть, страх перед белой кожей. Светлоглазые веками забирали лучшие земли, лучших лошадей, лучших женщин. Хуан ощутил в себе волнение, как слабую еще зарницу; его приятно согревала мысль, что если бы он захотел, он мог бы взять и скрутить эту девушку, надругаться над ней. Он мог бы нарушить ее покой, соблазнить и духовно и физически, а потом прогнать. В нем зашевелилась жестокость, и он не мешал ей расти. Голос его стал мягче и глубже. Он говорил прямо в ее фиалковые глаза.
— Моя страна, — сказал он, — хоть я и не живу там, она в моем сердце. — Про себя засмеялся над этим, но Милдред не смеялась. Она подалась вперед и оттянула уголки обоих глаз, чтобы лучше видеть его лицо.
— Я помню всякое, — сказал Хуан. — У нас в городе на площади были писцы, которые сочиняли бумаги для неграмотных. Они были хорошие люди. Другими не могли быть. Деревенские их быстро бы раскусили. Они понятливые, эти крестьяне с гор. Помню, однажды утром, когда я был мальчишкой, я сидел на скамье. В городе была фиеста в честь святого. Церковь завалена цветами, стояли лотки со сладостями, чертово колесо и маленькая карусель. И всю ночь в честь святого пускали ракеты. В парке к писцу подошел индеец и сказал: «Я прошу тебя написать письмо моему патрону. Я скажу тебе, что писать, а ты напиши красивыми и хорошими словами, чтобы он не принял меня за невежу». — «Письмо длинное?» — спрашивает писец. «Не знаю», — говорит индеец. «Это будет стоить одно песо», — говорит писец. И маленький индеец заплатил ему и сказал: «Ты напиши моему патрону, что я не могу вернуться в свой город и на свое поле, потому что я увидел великую красоту и должен остаться. Напиши ему, что мне очень жаль, я не хочу огорчать его и огорчать моих друзей, но я не могу вернуться. Я стал другим, и друзья меня не узнают. На поле я буду тосковать и не буду знать покоя. А друзья от меня откажутся и возненавидят меня, потому что я стал другим. Я видел звезды. Напиши ему это. И напиши, чтобы отдал мой стул моему названому брату, а мою свинью с двумя поросятами — старухе, которая сидела со мной, когда у меня была лихорадка. Горшки мои — зятю, и скажи патрону, пусть с ним будет Бог и красота. Скажи ему это».
Хуан замолчал и увидел, что рот у Милдред приоткрыт, — увидел, что она воспринимает его рассказ как притчу о ней.
— Что с ним произошло? — спросила она.
— А-а. Он увидел карусель, — сказал Хуан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63