Затем он указал нам на кресла, а сам устроился на диване. Пристально посмотрев сначала на меня, затем на моего друга, дядя заговорил с нами так, будто перед ним сидели его собственные сыновья:
– Невар, Спинрек, пожалуй, пришло время рассказать то, что вы хотели от меня скрыть.
– Я не сделал ничего дурного, сэр, – вырвалось у меня.
Безусловно, я хотел успокоить дядю, но едва эти слова сорвались с моих губ, как меня охватило чувство вины. Я видел, как дрались Спинк и Трист, но не доложил об этом. Хуже того, я подозревал, что лейтенанта Тайбера отчислили за проступок, которого он не совершал, однако промолчал. Похоже, дядя почувствовал: мне есть что к этому добавить, и потому продолжал хранить упорное молчание. Я даже вздрогнул, когда Спинк нарушил тишину.
– Трудно выбрать, с чего начать, сэр. Но нам бы очень помог ваш совет. – Голос моего друга звучал не слишком уверенно, а под конец он вопросительно посмотрел в мою сторону.
Дядя перехватил его взгляд.
– Говори свободно, Спинк. Правду можно говорить, не спрашивая разрешения.
Я опустил глаза, ощутив укор. Мне очень не хотелось, чтобы Спинк был откровенен с дядей, но ничего изменить я уже не мог. Без всяких экивоков и попыток оправдаться он поведал о своей драке с Тристом и о том, как потом нам пришлось отправиться в лазарет за Гордом. Спинк заявил: он уверен, что Горда избили старшие кадеты. Так уж получилось, что после истории с Гордом мы, уже вдвоем, рассказали об унижениях и оскорблениях, которым подвергались кадеты в начале года, о массовой драке из-за флага и последовавших за этим исключениях. Я не стал упоминать о Тайбере, но это сделал за меня Спинк:
– Кроме того, Невар опасается, что по отношению к другому кадету из новой аристократии совершена ужасная несправедливость.
Теперь уже говорил я, начав, правда, с того, что у меня есть только подозрения, но нет никаких доказательств. Дядя нахмурился, и я был вынужден признать, что это попытки слабого человека найти оправдание своему молчанию. Дослушав мою исповедь, дядя покачал головой.
– Я не слишком хорошо знаю нынешнего лорда Тайбера, но мне доподлинно известно, что он не пьет, как, впрочем, и его отец. Сомневаюсь, чтобы его брат-солдат оказался пьяницей, следовательно, и сын последнего не станет пить. Безусловно, я могу и ошибаться, но в данном случае это было бы странно. Итак, существует две возможности: либо лейтенант Тайбер нарушил не только правила Академии, но и традиции своей семьи, либо его заманили в ловушку. Тут требуется расследование. Я разочарован, что ты не доложил обо всем увиденном и услышанном до того, как твоего старшего товарища с позором отчислили из Академии. Это необходимо исправить, Невар. Ты и сам понимаешь.
Я склонил голову. Да, действительно, я понимал это и сам, но теперь, когда об этом сказал дядя, вдруг испытал странное облегчение. Мне казалось, что он сразу же начнет ругать нас за нарушение кодекса чести и потребует подать прошение об уходе из Академии. В таком случае я был бы обязан ему подчиниться. И дело не только в том, что он являлся моим дядей – просто он предложил бы единственный выход, в тот момент представлявшийся мне благородным.
Однако дядя лишь продолжал хмуриться, а затем принялся задавать вопросы о различиях в обращении с сыновьями старой и новой аристократии, о том, как полковник Стит руководит Академией, и даже о его сыне Колдере. И чем больше мы рассказывали, тем сильнее мрачнел дядя. А я даже не представлял себе, какое облегчение испытаю, рассказав о несправедливостях, с которыми мне пришлось столкнуться. Я считал, что все кадеты Академии стремятся к высоким идеалам, с гордостью следуя благороднейшим традициям каваллы. Оказалось, это совсем не так. Более того, уже в первый год обучения я не смог соблюсти свою честь, что уж тут говорить об идеалах. Я и сам не понимал, какое разочарование переполняет мое сердце, до тех пор, пока не поведал обо всем дяде.
Мелкие проблемы беспокоили меня ничуть не меньше, чем попрание законов справедливости. Когда я рассказал ему, что, по всей вероятности, мы напрасно привезли в Старый Тарес Гордеца, поскольку до конца обучения я буду вынужден пользоваться лошадью Академии, дядя не улыбнулся, но серьезно кивнул и заметил:
– Для твоего отца Гордец значит многое. Мой брат убежден, что достойный скакун является для офицера каваллы первым рубежом обороны. Он не одобрит новое правило.
И я вновь ощутил огромное облегчение – первый сын, никогда не служивший в армии, способен понять мои беды.
Когда мы со Спинком наконец полностью выговорились, дядя откинулся на спинку дивана и тяжело вздохнул. Несколько минут он не отрываясь смотрел в темный угол, словно обнаружил там нечто заслуживающее самого пристального внимания. Затем перевел взгляд на нас и печально улыбнулся.
– Происходящее в Академии в полной мере отражает процессы, идущие при дворе, – начал дядя. – Король Тровен, создавая новую аристократию и наделив ее равными правами со старой, имел перед собой вполне определенные цели. Он приобрел безоговорочную поддержку сыновей-солдат, ставших по его указу лордами, ибо завоевал их сердца. Старая аристократия не смогла найти оснований для того, чтобы опротестовать решение его величества и не допустить расширения Совета лордов. Старые лорды, так же как и новые, получили титулы за героизм, проявленный на полях сражений, только это было очень и очень давно. К тому же Тровен возводил в дворянское звание исключительно вторых сыновей старых лордов. Никто не посмеет сказать, что в жилах новых аристократов течет недостаточно благородная кровь – в противном случае они должны выдвинуть аналогичное обвинение своим же братьям лордам. Это разделило многие семьи, о чем хорошо известно Спинку. В других семьях… – Тут дядя едва заметно смутился. – Я не случайно пригласил тебя, дорогой племянник, в отсутствие твоей тети. Она из тех, кто считает: возвышение других отрицательно сказывается на нашем положении.
Он вновь вздохнул и опустил взгляд на сложенные на коленях руки. Мы со Спинком переглянулись. Казалось, дядя смущен значительно больше, нежели я. Из беседы лордов Бурвилей, имевшей место в памятный вечер нашего с отцом прибытия в Старый Тарес, я сделал вывод, что все новшества Академии связаны с недовольством старой аристократии. И все же я не ожидал, что дядя примет наш со Спинком рассказ так близко к сердцу. Не говоря уже о том, что меня поразило необъяснимое спокойствие, с которым он отнесся к нарушению нами кодекса чести. Быть может, он не до конца понимает, что такое кодекс чести, ведь он не рожден солдатом. Мне ужасно хотелось обойти этот неприятный вопрос, но я не имел права пренебречь наставлениями отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
– Невар, Спинрек, пожалуй, пришло время рассказать то, что вы хотели от меня скрыть.
– Я не сделал ничего дурного, сэр, – вырвалось у меня.
Безусловно, я хотел успокоить дядю, но едва эти слова сорвались с моих губ, как меня охватило чувство вины. Я видел, как дрались Спинк и Трист, но не доложил об этом. Хуже того, я подозревал, что лейтенанта Тайбера отчислили за проступок, которого он не совершал, однако промолчал. Похоже, дядя почувствовал: мне есть что к этому добавить, и потому продолжал хранить упорное молчание. Я даже вздрогнул, когда Спинк нарушил тишину.
– Трудно выбрать, с чего начать, сэр. Но нам бы очень помог ваш совет. – Голос моего друга звучал не слишком уверенно, а под конец он вопросительно посмотрел в мою сторону.
Дядя перехватил его взгляд.
– Говори свободно, Спинк. Правду можно говорить, не спрашивая разрешения.
Я опустил глаза, ощутив укор. Мне очень не хотелось, чтобы Спинк был откровенен с дядей, но ничего изменить я уже не мог. Без всяких экивоков и попыток оправдаться он поведал о своей драке с Тристом и о том, как потом нам пришлось отправиться в лазарет за Гордом. Спинк заявил: он уверен, что Горда избили старшие кадеты. Так уж получилось, что после истории с Гордом мы, уже вдвоем, рассказали об унижениях и оскорблениях, которым подвергались кадеты в начале года, о массовой драке из-за флага и последовавших за этим исключениях. Я не стал упоминать о Тайбере, но это сделал за меня Спинк:
– Кроме того, Невар опасается, что по отношению к другому кадету из новой аристократии совершена ужасная несправедливость.
Теперь уже говорил я, начав, правда, с того, что у меня есть только подозрения, но нет никаких доказательств. Дядя нахмурился, и я был вынужден признать, что это попытки слабого человека найти оправдание своему молчанию. Дослушав мою исповедь, дядя покачал головой.
– Я не слишком хорошо знаю нынешнего лорда Тайбера, но мне доподлинно известно, что он не пьет, как, впрочем, и его отец. Сомневаюсь, чтобы его брат-солдат оказался пьяницей, следовательно, и сын последнего не станет пить. Безусловно, я могу и ошибаться, но в данном случае это было бы странно. Итак, существует две возможности: либо лейтенант Тайбер нарушил не только правила Академии, но и традиции своей семьи, либо его заманили в ловушку. Тут требуется расследование. Я разочарован, что ты не доложил обо всем увиденном и услышанном до того, как твоего старшего товарища с позором отчислили из Академии. Это необходимо исправить, Невар. Ты и сам понимаешь.
Я склонил голову. Да, действительно, я понимал это и сам, но теперь, когда об этом сказал дядя, вдруг испытал странное облегчение. Мне казалось, что он сразу же начнет ругать нас за нарушение кодекса чести и потребует подать прошение об уходе из Академии. В таком случае я был бы обязан ему подчиниться. И дело не только в том, что он являлся моим дядей – просто он предложил бы единственный выход, в тот момент представлявшийся мне благородным.
Однако дядя лишь продолжал хмуриться, а затем принялся задавать вопросы о различиях в обращении с сыновьями старой и новой аристократии, о том, как полковник Стит руководит Академией, и даже о его сыне Колдере. И чем больше мы рассказывали, тем сильнее мрачнел дядя. А я даже не представлял себе, какое облегчение испытаю, рассказав о несправедливостях, с которыми мне пришлось столкнуться. Я считал, что все кадеты Академии стремятся к высоким идеалам, с гордостью следуя благороднейшим традициям каваллы. Оказалось, это совсем не так. Более того, уже в первый год обучения я не смог соблюсти свою честь, что уж тут говорить об идеалах. Я и сам не понимал, какое разочарование переполняет мое сердце, до тех пор, пока не поведал обо всем дяде.
Мелкие проблемы беспокоили меня ничуть не меньше, чем попрание законов справедливости. Когда я рассказал ему, что, по всей вероятности, мы напрасно привезли в Старый Тарес Гордеца, поскольку до конца обучения я буду вынужден пользоваться лошадью Академии, дядя не улыбнулся, но серьезно кивнул и заметил:
– Для твоего отца Гордец значит многое. Мой брат убежден, что достойный скакун является для офицера каваллы первым рубежом обороны. Он не одобрит новое правило.
И я вновь ощутил огромное облегчение – первый сын, никогда не служивший в армии, способен понять мои беды.
Когда мы со Спинком наконец полностью выговорились, дядя откинулся на спинку дивана и тяжело вздохнул. Несколько минут он не отрываясь смотрел в темный угол, словно обнаружил там нечто заслуживающее самого пристального внимания. Затем перевел взгляд на нас и печально улыбнулся.
– Происходящее в Академии в полной мере отражает процессы, идущие при дворе, – начал дядя. – Король Тровен, создавая новую аристократию и наделив ее равными правами со старой, имел перед собой вполне определенные цели. Он приобрел безоговорочную поддержку сыновей-солдат, ставших по его указу лордами, ибо завоевал их сердца. Старая аристократия не смогла найти оснований для того, чтобы опротестовать решение его величества и не допустить расширения Совета лордов. Старые лорды, так же как и новые, получили титулы за героизм, проявленный на полях сражений, только это было очень и очень давно. К тому же Тровен возводил в дворянское звание исключительно вторых сыновей старых лордов. Никто не посмеет сказать, что в жилах новых аристократов течет недостаточно благородная кровь – в противном случае они должны выдвинуть аналогичное обвинение своим же братьям лордам. Это разделило многие семьи, о чем хорошо известно Спинку. В других семьях… – Тут дядя едва заметно смутился. – Я не случайно пригласил тебя, дорогой племянник, в отсутствие твоей тети. Она из тех, кто считает: возвышение других отрицательно сказывается на нашем положении.
Он вновь вздохнул и опустил взгляд на сложенные на коленях руки. Мы со Спинком переглянулись. Казалось, дядя смущен значительно больше, нежели я. Из беседы лордов Бурвилей, имевшей место в памятный вечер нашего с отцом прибытия в Старый Тарес, я сделал вывод, что все новшества Академии связаны с недовольством старой аристократии. И все же я не ожидал, что дядя примет наш со Спинком рассказ так близко к сердцу. Не говоря уже о том, что меня поразило необъяснимое спокойствие, с которым он отнесся к нарушению нами кодекса чести. Быть может, он не до конца понимает, что такое кодекс чести, ведь он не рожден солдатом. Мне ужасно хотелось обойти этот неприятный вопрос, но я не имел права пренебречь наставлениями отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187