У меня не нашлось сил, чтобы рассказать им о своем исключении с лишением всех прав и привилегий и о том, что их, скорее всего, тоже отчислят как не сумевших справиться с экзаменами. Так я и дрейфовал от снов, которые казались уж слишком реальными, к кошмарной действительности, состоящей из омерзительных запахов, звуков и непрерывных страданий. Мне снилось, будто я стою перед отцом и он не верит, что я ни в чем не виноват и меня изгнали из Академии совершенно несправедливо. Мне снилось, что меня пришли навестить дядя и кузина, но почему-то у Эпини были изуродованные пальцы женщины-курицы. А когда она подула в свой свисток, он издал кудахтающие звуки.
Но самыми тревожными были вовсе не бредовые сны и не больничная палата. Для меня существовал еще один мир, куда более далекий, жуткий, но реальный. Это не были просто видения человека, мучимого страшной болезнью. Мое тело лежало в постели и сгорало от лихорадки, а дух находился в мире древесного стража. Там находилось мое другое «я», и мне теперь стали доступны его воспоминания о проведенных с ней годах, миновавших с того дня, как она схватила меня за волосы и притянула к себе. Мое истинное «я» оставалось бледным призраком, парящим в их мире, сопровождающим их мысли, но не имело собственной воли и не представляло для них опасности.
В этом мире мое другое «я» с косой на затылке было ее послушным учеником, а теперь и любовником. Она ежедневно учила меня магии своего народа, и я становился все более реальным в ее мире. Мы гуляли в ее лесу, и она открыла мне, какой важной частью ее мира являются деревья и какой невосполнимой потерей становится каждый срубленный ствол. Ее мир стал моим, и я уже был полностью согласен с тем, что допустимы любые меры для его защиты.
И в том мире я любил огромную, заплывшую жиром женщину глубоко и страстно. Я любил роскошь ее плоти и удивительную магию. Я восхищался ее верностью и решимостью защитить свой народ и его обычаи. Я разделял ее убеждения. В этих снах я шел рядом с ней и спал вместе с ней, и в сладком сумраке лесной ночи мы строили планы, которые помогут навсегда избавиться от захватчиков. Когда я был возле нее, все казалось таким ясным и понятным. Меня согревала мысль, что я доставил ей радость, когда, сотворив заклинание, подал танцорам спекам знак выпускать пыль чумы. Я знал, что они не были пленниками, а являлись самыми могущественными, какие только нашлись у ее народа, чародеями, владеющими магией танца. Их целью было найти мою сущность мальчика-солдата, мое гернийское «я». Они использовали меня как стрелку компаса, чтобы отыскать то место, где захватчики воспитывают своих воинов. А когда мы наконец встретились, мое второе «я» овладело моей рукой, заставив пальцы начертать в воздухе условленное заклинание, после чего спеки исполнили танец Пыли, положив начало смертоносной эпидемии.
Растолченные фекалии. Вот что представляла собой пыль. То, что мое гернийское «я» воспринимало как отвратительную магию, для ученика древесного стража было естественным, как дыхание. Народ всегда знал: если немного толченых фекалий больного человека дать здоровому ребенку, то он заболеет, но перенесет болезнь в легкой форме и уже никогда не станет жертвой страшной заразы. Однако позже обнаружили, что в больших количествах толченые фекалии приводят к возникновению настоящей эпидемии на заставах захватчиков, уничтожая их воинов и женщин, а также тех, кто с топорами в руках посягает на плоть леса.
И в ее мире я безоговорочно принял на себя ту миссию, которую она на меня возложила. Я проникну в разум сына-солдата, стану его частицей. Я изменюсь, превратившись в другого человека. И помогу пыли смерти коснуться не только будущих воинов, живущих за высокой стеной, но и прочих людей, обитающих в нелепом каменном муравейнике, и даже коронованных особ, которые ими правят. Так магия заставит захватчиков отступить, и ее народ будет спасен.
Все это представлялось мне предельно ясным, когда я покидал свое горящее в лихорадке тело. И всякий раз возвращаясь в свою страдающую плоть, мое истинное «я» становилось слабее. А измученный мозг наполнялся призраками той, другой жизни.
На третий день болезни я ненадолго очнулся. Доктор Амикас обрадовался, но я не разделял его оптимизма. Мои веки и ноздри покраснели и покрылись коркой. Чума обострила все чувства. Грубые простыни и шерстяное одеяло, соприкасаясь с кожей, причиняли ужасную боль. Я повернул голову в сторону Спинка. Мне хотелось спросить, поправился ли Орон, но глаза моего друга были закрыты, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Нейт по-прежнему лежал справа от меня. Он выглядел ужасно. Всего за несколько дней болезнь словно бы высосала моего товарища, изменив почти до неузнаваемости его черты. Казалось, он тает прямо на глазах. Он натужно дышал широко раскрытым ртом, время от времени в горле у него начинало что-то клокотать. Все происходящее резало слух и разрывало сердце, но я никуда не мог от этого деться.
День клонился к вечеру. Я пытался сохранять мужество. Выпил принесенную мне воду с горьким настоем, меня тут же вырвало, но я выпил следующую порцию. Мне ничего не оставалось, как лежать в постели и болеть. У меня не было сил держать в руках книгу, да и сосредоточиться надолго не удавалось. Ни Спинк, ни Нейт не приходили в себя. Я чувствовал, что должен кому-то поведать нечто важное, но не мог вспомнить, что и кому.
Я говорил себе, что пошел на поправку, но, когда солнце село, лихорадка с новыми силами набросилась на мое истерзанное тело. Я погрузился в забытье, которое не приносило ни отдыха, ни облегчения. Видения, словно крылатые демоны, метались вокруг моей постели, и я не мог от них ни спрятаться, ни защититься. Я проснулся во сне и вновь очутился в шатре в окружении уродов. Оглядевшись вокруг, я обнаружил, что у Спинка вместо ног и рук выросли плавники. Я попытался встать и увидел, что у меня нет ног.
– Мне это только снится! – закричал я санитару, державшему меня за плечи. – Мне снится сон! С моими ногами все в порядке. Я сплю.
Когда мне удалось выбраться из кошмара, я почувствовал, что весь трясусь от холода – оказалось, что вместо подушки мне положили целый сугроб снега. Я попытался спихнуть его с кровати, но доктор Амикас отругал меня.
– Снег охладит голову. Я надеюсь, что так мы сумеем победить лихорадку. Ложись обратно, Бурвиль, ложись.
– Я не давал выпивку Колдеру. Не давал! Вы можете объяснить это полковнику! Это не я.
– Конечно не ты, конечно. Лежи спокойно. Пусть твоя голова охладится. Лихорадка сжигает твой мозг. Ляг, успокойся.
И доктор толкнул меня обратно в объятия толстяка.
– Я служил в кавалле! – гордо заявил он. – Очень жаль, что ты не сможешь подняться из рядовых, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Но самыми тревожными были вовсе не бредовые сны и не больничная палата. Для меня существовал еще один мир, куда более далекий, жуткий, но реальный. Это не были просто видения человека, мучимого страшной болезнью. Мое тело лежало в постели и сгорало от лихорадки, а дух находился в мире древесного стража. Там находилось мое другое «я», и мне теперь стали доступны его воспоминания о проведенных с ней годах, миновавших с того дня, как она схватила меня за волосы и притянула к себе. Мое истинное «я» оставалось бледным призраком, парящим в их мире, сопровождающим их мысли, но не имело собственной воли и не представляло для них опасности.
В этом мире мое другое «я» с косой на затылке было ее послушным учеником, а теперь и любовником. Она ежедневно учила меня магии своего народа, и я становился все более реальным в ее мире. Мы гуляли в ее лесу, и она открыла мне, какой важной частью ее мира являются деревья и какой невосполнимой потерей становится каждый срубленный ствол. Ее мир стал моим, и я уже был полностью согласен с тем, что допустимы любые меры для его защиты.
И в том мире я любил огромную, заплывшую жиром женщину глубоко и страстно. Я любил роскошь ее плоти и удивительную магию. Я восхищался ее верностью и решимостью защитить свой народ и его обычаи. Я разделял ее убеждения. В этих снах я шел рядом с ней и спал вместе с ней, и в сладком сумраке лесной ночи мы строили планы, которые помогут навсегда избавиться от захватчиков. Когда я был возле нее, все казалось таким ясным и понятным. Меня согревала мысль, что я доставил ей радость, когда, сотворив заклинание, подал танцорам спекам знак выпускать пыль чумы. Я знал, что они не были пленниками, а являлись самыми могущественными, какие только нашлись у ее народа, чародеями, владеющими магией танца. Их целью было найти мою сущность мальчика-солдата, мое гернийское «я». Они использовали меня как стрелку компаса, чтобы отыскать то место, где захватчики воспитывают своих воинов. А когда мы наконец встретились, мое второе «я» овладело моей рукой, заставив пальцы начертать в воздухе условленное заклинание, после чего спеки исполнили танец Пыли, положив начало смертоносной эпидемии.
Растолченные фекалии. Вот что представляла собой пыль. То, что мое гернийское «я» воспринимало как отвратительную магию, для ученика древесного стража было естественным, как дыхание. Народ всегда знал: если немного толченых фекалий больного человека дать здоровому ребенку, то он заболеет, но перенесет болезнь в легкой форме и уже никогда не станет жертвой страшной заразы. Однако позже обнаружили, что в больших количествах толченые фекалии приводят к возникновению настоящей эпидемии на заставах захватчиков, уничтожая их воинов и женщин, а также тех, кто с топорами в руках посягает на плоть леса.
И в ее мире я безоговорочно принял на себя ту миссию, которую она на меня возложила. Я проникну в разум сына-солдата, стану его частицей. Я изменюсь, превратившись в другого человека. И помогу пыли смерти коснуться не только будущих воинов, живущих за высокой стеной, но и прочих людей, обитающих в нелепом каменном муравейнике, и даже коронованных особ, которые ими правят. Так магия заставит захватчиков отступить, и ее народ будет спасен.
Все это представлялось мне предельно ясным, когда я покидал свое горящее в лихорадке тело. И всякий раз возвращаясь в свою страдающую плоть, мое истинное «я» становилось слабее. А измученный мозг наполнялся призраками той, другой жизни.
На третий день болезни я ненадолго очнулся. Доктор Амикас обрадовался, но я не разделял его оптимизма. Мои веки и ноздри покраснели и покрылись коркой. Чума обострила все чувства. Грубые простыни и шерстяное одеяло, соприкасаясь с кожей, причиняли ужасную боль. Я повернул голову в сторону Спинка. Мне хотелось спросить, поправился ли Орон, но глаза моего друга были закрыты, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Нейт по-прежнему лежал справа от меня. Он выглядел ужасно. Всего за несколько дней болезнь словно бы высосала моего товарища, изменив почти до неузнаваемости его черты. Казалось, он тает прямо на глазах. Он натужно дышал широко раскрытым ртом, время от времени в горле у него начинало что-то клокотать. Все происходящее резало слух и разрывало сердце, но я никуда не мог от этого деться.
День клонился к вечеру. Я пытался сохранять мужество. Выпил принесенную мне воду с горьким настоем, меня тут же вырвало, но я выпил следующую порцию. Мне ничего не оставалось, как лежать в постели и болеть. У меня не было сил держать в руках книгу, да и сосредоточиться надолго не удавалось. Ни Спинк, ни Нейт не приходили в себя. Я чувствовал, что должен кому-то поведать нечто важное, но не мог вспомнить, что и кому.
Я говорил себе, что пошел на поправку, но, когда солнце село, лихорадка с новыми силами набросилась на мое истерзанное тело. Я погрузился в забытье, которое не приносило ни отдыха, ни облегчения. Видения, словно крылатые демоны, метались вокруг моей постели, и я не мог от них ни спрятаться, ни защититься. Я проснулся во сне и вновь очутился в шатре в окружении уродов. Оглядевшись вокруг, я обнаружил, что у Спинка вместо ног и рук выросли плавники. Я попытался встать и увидел, что у меня нет ног.
– Мне это только снится! – закричал я санитару, державшему меня за плечи. – Мне снится сон! С моими ногами все в порядке. Я сплю.
Когда мне удалось выбраться из кошмара, я почувствовал, что весь трясусь от холода – оказалось, что вместо подушки мне положили целый сугроб снега. Я попытался спихнуть его с кровати, но доктор Амикас отругал меня.
– Снег охладит голову. Я надеюсь, что так мы сумеем победить лихорадку. Ложись обратно, Бурвиль, ложись.
– Я не давал выпивку Колдеру. Не давал! Вы можете объяснить это полковнику! Это не я.
– Конечно не ты, конечно. Лежи спокойно. Пусть твоя голова охладится. Лихорадка сжигает твой мозг. Ляг, успокойся.
И доктор толкнул меня обратно в объятия толстяка.
– Я служил в кавалле! – гордо заявил он. – Очень жаль, что ты не сможешь подняться из рядовых, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187