Когда-нибудь потом я расскажу тебе об обязанностях нашей семьи, а теперь я должен идти. Ты тоже, если намерен идти со мной.
Саймон бросил через плечо обгрызенную кору.
— Пойду, если смогу сесть у двери и если мне не нужно будет говорить.
— Можешь сидеть где угодно, Снежная Прядь. Ты если и пленник, то почетный. Мы стараемся сделать твое пребывание здесь терпимым для тебя. Что же касается второго, я не знаю, о чем тебя могут попросить. Держись, ты же уже почти мужчина, дитя человеческое. Не бойся постоять за себя.
Саймон нахмурился, раздумывая.
— Ну, веди тогда, — сказал он.
Они остановились перед входом в огромный живой шатер. Бабочки были возбуждены, махали своими сверкающими крыльями, так что по лицу Ясиры пробегали разноцветные тени, как ветер по пшеничному полю. Бумажный шелест их нежного трения друг о друга заполнял всю поляну. Саймону вдруг расхотелось входить, и он отпрянул от двери, стряхнув с себя дружескую руку Джирики.
— Я не хочу слышать ничего плохого, — сказал он. Внизу живота он ощутил холодную тяжесть, какую он обычно чувствовал, когда ждал наказания от Рейчел или старший по кухне. — Я не хочу, чтобы на меня кричали.
Джирики удивленно посмотрел на него.
— Никто не будет кричать, Сеоман. Мы, зидайя, так не поступаем. Может быть, к тебе это вообще не будет иметь отношения.
Саймон в смущении потряс головой.
— Прости. Конечно, — он глубоко набрал в грудь воздуха, нервно передернулся, потом подождал, когда Джирики снова нежно возьмет его под локоть и проведет к увитой розами двери Ясиры. Крылья тысяч бабочек прошелестели, подобно сухому ветру, когда Саймон и его товарищ вступили в огромную чашу, полную многоцветного света.
Ликимейя и Шима'Онари, как и раньше, сидели в центре комнаты на низких скамьях около торчащего из земли каменного пальца. Амерасу сидела между ними на более высокой скамье, капюшон ее просторного серого одеяния был откинут. Ее белоснежные волосы мягким облаком свободно лежали на плечах. На ней был пояс из ярко-синего материала, обвивавший тонкую талию, и никаких украшений или драгоценностей.
Пока Саймон смотрел на нее, ее взгляд скользнул по нему. Он надеялся на улыбку, в которой была бы поддержка или на подбадривающий кивок головы, но его ждало разочарование: ее взгляд соскользнул с него, словно он был просто одним из многих деревьев в огромном лесу. Сердце его упало. Если и были какие-то надежды на то, что Амерасу небезразлична судьба простака Саймона, то можно, решил он, о них забыть.
Рядом с Амерасу на пьедестале из серого камня стоял любопытный предмет: диск из какого-то бледного, похожего на лед, материала. Он был водружен на широкую подставку из темного и блестящего ведьминого дерева, изрезанного замысловатой ситхской резьбой. Саймон принял его за настольное зеркало — он слышал, что такие бывают у важных дам — но, странно, это зеркало не давало отражения. Края диска были острыми, как у леденца, обсосанного почти до прозрачного состояния. Цвет его был белым цветом зимней луны, но в нем, казалось, сонно переливаются другие оттенки. Широкая плоская чаша из какого-то полупрозрачного материала лежала перед диском, помещенным в резную подставку.
Саймон не мог слишком долго смотреть на этот предмет. Меняющиеся цвета вызывали в нем беспокойство: каким-то странным образом изменчивый камень напомнил ему серый меч Скорбь, а это воспоминание ему не хотелось трогать. Он отвернулся и обвел глазами великолепный зал.
Как и обещал Джирики, все обитатели Джао э-Тинукай собрались в Ясире в этот день. Одетые в своей подчеркнуто яркой манере, расцвеченные, как редкие птицы, златоглазые ситхи все же казались необычайно сдержанными, даже для таких замкнутых особ, которыми обычно являлись. Многие таза обратились на Саймона и Джирики, когда те вошли, но ни один взгляд не задержался надолго: внимание собравшихся, казалось, было сосредоточено на трех фигурах в середине огромного древесного шатра. Обрадованный тем, что его никак не выделяют, Саймон выбрал место с краю, где они с Джирики и уселись. Он нигде не видел Адиту, но понимал, что ее трудно будет выделить из такого пестрого и многочисленного сборища.
Долгое время не было ни движения, ни разговора, хотя у Саймона создалось ощущение, что какие-то скрытые токи движутся вне поля его сознания, что все присутствующие обращаются на недоступном ему уровне. Но он не был настолько бесчувственным, чтобы не уловить напряжение притихших ситхи, ясное ощущение неловкого ожидания. В воздухе было какое-то предгрозовое напряжение.
Он уже стал думать, не собираются ли они таким образом провести весь остаток дня, подобно соперникам-котам, которые собираются на стене и пытаются переглядеть друг друга, как внезапно Шима'Онари встал и начал говорить. На этот раз правитель Джао э-Тинукай не утруждал себя выступлением на вестерлинге ради Саймона, а прибег к музыкальному языку ситхи. Он говорил довольно долго, сопровождая речь плавными движениями рук, рукава его бледно-желтого одеяния трепыхались, когда он подчеркивал свои слова. Для Саймона это было нагромождением непонятных жестов на невразумительную речь.
— Мой отец говорит об Амерасу и просит прислушаться к ней, — шепотом перевел Джирики. Саймон усомнился. Шима'Онари говорил слишком громко и долго, чтобы сказать так мало. Он оглядел серьезные, похожие на кошачьи, лица сидящих. Что бы там ни говорил отец Джирики, он пользовался нераздельным и даже до страшного полным вниманием своего народа.
Когда Шима'Онари закончил, встала Ликимейя, и все взгляды обратились к ней. Она тоже долго говорила на языке зидайя.
— Она говорит, что Амерасу очень мудрая, — объяснил Джирики. Саймон нахмурился.
. Когда Ликимейя закончила, пронесся общий легкий вздох, как будто все собравшиеся разом перевели дыхание. Саймон тоже тихо выдохнул, его вздох был вздохом облегчения: по мере того как непостижимые звуки ситхской речи наполняли шатер, Саймону все труднее было сосредоточиться. Даже бабочки над ним беспокойно ерзали, а солнечные зайчики, проникая через их крылья, плавали по огромному залу.
Наконец поднялась сама Амерасу. Здесь она казалась не такой хрупкой, как в собственном доме. Саймон тогда подумал о ней, как о святой великомученице, но сейчас он заметил в ней что-то от ангела — силу, которая таится глубоко, но может вырваться наружу чистым белым светом. Ее длинные волосы развевались на легком ветерке, который создавали тысячи крылышек.
— Я вижу здесь смертное дитя, — сказала она, — а посему буду говорить так, чтобы ему было понятно, так как многое из того, что я скажу, исходит от него. Он вправе это слышать.
Несколько ситхи повернули головы и посмотрели на Саймона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
Саймон бросил через плечо обгрызенную кору.
— Пойду, если смогу сесть у двери и если мне не нужно будет говорить.
— Можешь сидеть где угодно, Снежная Прядь. Ты если и пленник, то почетный. Мы стараемся сделать твое пребывание здесь терпимым для тебя. Что же касается второго, я не знаю, о чем тебя могут попросить. Держись, ты же уже почти мужчина, дитя человеческое. Не бойся постоять за себя.
Саймон нахмурился, раздумывая.
— Ну, веди тогда, — сказал он.
Они остановились перед входом в огромный живой шатер. Бабочки были возбуждены, махали своими сверкающими крыльями, так что по лицу Ясиры пробегали разноцветные тени, как ветер по пшеничному полю. Бумажный шелест их нежного трения друг о друга заполнял всю поляну. Саймону вдруг расхотелось входить, и он отпрянул от двери, стряхнув с себя дружескую руку Джирики.
— Я не хочу слышать ничего плохого, — сказал он. Внизу живота он ощутил холодную тяжесть, какую он обычно чувствовал, когда ждал наказания от Рейчел или старший по кухне. — Я не хочу, чтобы на меня кричали.
Джирики удивленно посмотрел на него.
— Никто не будет кричать, Сеоман. Мы, зидайя, так не поступаем. Может быть, к тебе это вообще не будет иметь отношения.
Саймон в смущении потряс головой.
— Прости. Конечно, — он глубоко набрал в грудь воздуха, нервно передернулся, потом подождал, когда Джирики снова нежно возьмет его под локоть и проведет к увитой розами двери Ясиры. Крылья тысяч бабочек прошелестели, подобно сухому ветру, когда Саймон и его товарищ вступили в огромную чашу, полную многоцветного света.
Ликимейя и Шима'Онари, как и раньше, сидели в центре комнаты на низких скамьях около торчащего из земли каменного пальца. Амерасу сидела между ними на более высокой скамье, капюшон ее просторного серого одеяния был откинут. Ее белоснежные волосы мягким облаком свободно лежали на плечах. На ней был пояс из ярко-синего материала, обвивавший тонкую талию, и никаких украшений или драгоценностей.
Пока Саймон смотрел на нее, ее взгляд скользнул по нему. Он надеялся на улыбку, в которой была бы поддержка или на подбадривающий кивок головы, но его ждало разочарование: ее взгляд соскользнул с него, словно он был просто одним из многих деревьев в огромном лесу. Сердце его упало. Если и были какие-то надежды на то, что Амерасу небезразлична судьба простака Саймона, то можно, решил он, о них забыть.
Рядом с Амерасу на пьедестале из серого камня стоял любопытный предмет: диск из какого-то бледного, похожего на лед, материала. Он был водружен на широкую подставку из темного и блестящего ведьминого дерева, изрезанного замысловатой ситхской резьбой. Саймон принял его за настольное зеркало — он слышал, что такие бывают у важных дам — но, странно, это зеркало не давало отражения. Края диска были острыми, как у леденца, обсосанного почти до прозрачного состояния. Цвет его был белым цветом зимней луны, но в нем, казалось, сонно переливаются другие оттенки. Широкая плоская чаша из какого-то полупрозрачного материала лежала перед диском, помещенным в резную подставку.
Саймон не мог слишком долго смотреть на этот предмет. Меняющиеся цвета вызывали в нем беспокойство: каким-то странным образом изменчивый камень напомнил ему серый меч Скорбь, а это воспоминание ему не хотелось трогать. Он отвернулся и обвел глазами великолепный зал.
Как и обещал Джирики, все обитатели Джао э-Тинукай собрались в Ясире в этот день. Одетые в своей подчеркнуто яркой манере, расцвеченные, как редкие птицы, златоглазые ситхи все же казались необычайно сдержанными, даже для таких замкнутых особ, которыми обычно являлись. Многие таза обратились на Саймона и Джирики, когда те вошли, но ни один взгляд не задержался надолго: внимание собравшихся, казалось, было сосредоточено на трех фигурах в середине огромного древесного шатра. Обрадованный тем, что его никак не выделяют, Саймон выбрал место с краю, где они с Джирики и уселись. Он нигде не видел Адиту, но понимал, что ее трудно будет выделить из такого пестрого и многочисленного сборища.
Долгое время не было ни движения, ни разговора, хотя у Саймона создалось ощущение, что какие-то скрытые токи движутся вне поля его сознания, что все присутствующие обращаются на недоступном ему уровне. Но он не был настолько бесчувственным, чтобы не уловить напряжение притихших ситхи, ясное ощущение неловкого ожидания. В воздухе было какое-то предгрозовое напряжение.
Он уже стал думать, не собираются ли они таким образом провести весь остаток дня, подобно соперникам-котам, которые собираются на стене и пытаются переглядеть друг друга, как внезапно Шима'Онари встал и начал говорить. На этот раз правитель Джао э-Тинукай не утруждал себя выступлением на вестерлинге ради Саймона, а прибег к музыкальному языку ситхи. Он говорил довольно долго, сопровождая речь плавными движениями рук, рукава его бледно-желтого одеяния трепыхались, когда он подчеркивал свои слова. Для Саймона это было нагромождением непонятных жестов на невразумительную речь.
— Мой отец говорит об Амерасу и просит прислушаться к ней, — шепотом перевел Джирики. Саймон усомнился. Шима'Онари говорил слишком громко и долго, чтобы сказать так мало. Он оглядел серьезные, похожие на кошачьи, лица сидящих. Что бы там ни говорил отец Джирики, он пользовался нераздельным и даже до страшного полным вниманием своего народа.
Когда Шима'Онари закончил, встала Ликимейя, и все взгляды обратились к ней. Она тоже долго говорила на языке зидайя.
— Она говорит, что Амерасу очень мудрая, — объяснил Джирики. Саймон нахмурился.
. Когда Ликимейя закончила, пронесся общий легкий вздох, как будто все собравшиеся разом перевели дыхание. Саймон тоже тихо выдохнул, его вздох был вздохом облегчения: по мере того как непостижимые звуки ситхской речи наполняли шатер, Саймону все труднее было сосредоточиться. Даже бабочки над ним беспокойно ерзали, а солнечные зайчики, проникая через их крылья, плавали по огромному залу.
Наконец поднялась сама Амерасу. Здесь она казалась не такой хрупкой, как в собственном доме. Саймон тогда подумал о ней, как о святой великомученице, но сейчас он заметил в ней что-то от ангела — силу, которая таится глубоко, но может вырваться наружу чистым белым светом. Ее длинные волосы развевались на легком ветерке, который создавали тысячи крылышек.
— Я вижу здесь смертное дитя, — сказала она, — а посему буду говорить так, чтобы ему было понятно, так как многое из того, что я скажу, исходит от него. Он вправе это слышать.
Несколько ситхи повернули головы и посмотрели на Саймона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215