— Опять снег.
Глава 6. БЕЗВЕСТНЫЕ МЕРТВЫЕ
Пришел к ней Друкхи,
К Ненайсу возлюбленной, ветроногой плясунье,
— пела Мегвин.
Лежала она на зеленой траве,
В небо смотрели темные глаза.
Молчала Ненайсу, как камень гор.
Мегвин подняла руку к глазам, защищая их от резкого ветра, затем нагнулась, чтобы поправить цветы на надгробии отца. Ветер успел разметать фиалки по камням; лишь несколько засохших лепестков остались на другой могиле — могиле Гвитина. Куда подевалось коварное лето? И когда же снова расцветут цветы, чтобы она могла ухаживать за могилами своих родных так, как они того заслужили?
Ветер перебирал голые ветки берез, а она пела дальше:
Отвечала Друкхи только кровь ее,
Алая кровь на белой щеке.
Разметались волосы Ненайсу —
Черные волосы на зеленой траве.
Долго обнимал он Ненайсу.
Вечер, прячущийся в серых тенях,
Предвестник ночи стыдливой,
Разделил одинокие его часы.
Не смыкал Друкхи ясных глаз,
О древнем Востоке песни пел,
Шептал Ненайсу, что солнце взойдет.
Рассвет златокудрый пришел, но не смог,
Не смог отогреть Друкхи Дитя Соловья.
Бездомным улетел ее быстрый дух.
Крепче Друкхи и обнял ее.
Лес и пустыня слышали, как он стонал.
И там, где два сердца бились,
Только одно сжалось от горя…
Мегвин внезапно оборвала песню, пытаясь вспомнить остальные слова. Эту песню в раннем детстве няня пела ей — печальную песню о ситхи, «мирных», как называли их ее предки. Мегвин не знала легенды, лежащей в основе баллады. Возможно, и няне она не была известна. Это была просто грустная песня, оставшаяся от лучших времен ее детства в Таиге… до того, как погибли ее отец и брат.
Она встала, отряхнула грязь со своей черной юбки и рассыпала остатки увядших цветов на траву, пробивавшуюся сквозь надгробные камни над прахом Гвитина. Поднимаясь по тропинке и кутаясь в плащ от продувающего насквозь ветра, она подумала, отчего бы ей не лежать рядом с братом и отцом ее Ллутом здесь, на тихом горном склоне. Что уготовила ей жизнь?
Она знала, что сказал бы на это Эолер. Граф Над Муллаха сказал бы, что у ее народа больше никого не осталось, кроме Мегвин, чтобы вдохновлять их и вести. «Надежда, — говорил он своим тихим вкрадчивым голосом, — подобна подпруге королевского седла: тонкая вещица, но если лопнет, весь мир окажется вверх тормашками».
Подумав о графе, она испытала приступ гнева. Что он знает? Что может вообще знать о смерти человек, подобный Эолеру, настолько исполненный жизни, что она кажется ему божественным даром? Разве способен он понять, как тяжело просыпаться по утрам с сознанием, что от тебя ушли те, кого ты любил больше всего на свете, что твой народ, окруженный врагами, не защищен и обречен на медленное унизительное вымирание? Какой дар богов стоит этого серого груза боли и непрерывного потока черных мыслей?
Эолер из Над Муллаха часто навещал ее в последние дни, разговаривая с ней, как с ребенком. Когда-то, очень давно, она была влюблена в него, но никогда не была настолько глупа, чтобы поверить, что он способен на ответное чувство. Как можно влюбиться в Мегвин, которая при своем высоком, почти мужском росте, прямоте и неуклюжести в словах и манерах была гораздо больше похожа на дочь фермера, чем на принцессу? Но теперь, когда от всего королевского рода Луг Уб-Лутин остались лишь она да ее растерянная молодая мачеха, Эолер вдруг стал проявлять интерес к ней.
Однако не из каких-то низменных соображений. Она рассмеялась вслух, и ей это не понравилось. О боги, низменные соображения? Только не у благородного графа Эолера! Это-то как раз она больше всего в нем ненавидела: его бесконечную доброту и несгибаемую честь. Ей до смерти надоела жалость. Кроме того, даже если, что невероятно, он мог бы подумать о выгоде в такое время, какую выгоду он сможет извлечь из соединения их судеб? Мегвин была последней дочерью разоренного рода, правительницей разоренного народа. Эрнистирийцы одичали, живя в лесах Грианспогских гор, загнанные в первобытные пещеры предков сокрушительным смерчем, обрушенным на их головы Верховным королем Элиасом и его риммерским орудием — Скали из Кальдскрика.
Может быть, Эолер и прав. Может быть, она и вправду обязана жить ради своего народа. Она была последней в роду Ллута, той тонкой нитью, которая связывала их с лучшим прошлым, единственным звеном в цепи, которое сохранилось у эрнистирийцев. Ей придется жить, и кто бы мог подумать, что жизнь может стать такой обременительной обязанностью?!
Пока Мегвин поднималась по крутой тропинке, лица ее коснулось что-то мокрое. Она взглянула вверх. На фоне свинцового неба кружились белые точки.
Снег. Это добавило холода в ее остывшее сердце. Снег в середине лета, в тьягаре. Небесный бог Бриниох и другое, видно, и вправду отвернулись от эрнистирийцев.
Единственный часовой, парнишка лет десяти с красным сопливым носом, приветствовал ее при входе в лагерь. Несколько детишек в меховой одежде играли на поросших мхом камнях у входа в пещеру, пытаясь поймать снежинки на язык. Они поспешно расступились, когда она проходила мимо в развевающихся на ветру черных юбках.
Им известно, что принцесса сумасшедшая, подумала она горько. Все так думают. Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и ни с кем больше. Принцесса говорит только о смерти. Конечно, принцесса сумасшедшая.
Ей захотелось улыбнуться испуганным детям, но взглянув на их грязные мордашки и рванье одежд, она решила, что такая попытка их только еще больше испугает. Мегвин быстро прошла в пещеру.
Я и вправду сошла с ума? — вдруг пришло ей в голову. Может быть, эта давящая тяжесть и есть безумие? Эти тяжелые мысли, когда голова, как руки тонущего, которые бьются, слабеют?..
Широкая пещера была почти пуста. Старик Краобан, оправляющийся от ран, полученных в бесполезной попытке защитить Эрнисадарк, лежал у очага, тихо беседуя с Арнораном, любимым лютнистом ее отца. Когда она вошла, оба подняли головы. Она видела, что они пытаются по выражению лица определить ее настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула рукой, чтобы он не вставал.
— Снег идет, — сказала она.
Краобан пожал плечами. Старый рыцарь был почти лыс, если не считать нескольких пучков белых волос, — его череп представлял собой сложный рисунок из голубых вен.
— Это неладно, леди. Неладно. У нас мало скота, мы и так скучены в этих нескольких пещерах, причем еще хорошо, что большинство днем на улице.
— Будем жить еще теснее. — Арноран покачал головой. Он не был так стар, как Краобан, но еще более хил. — Народ будет еще злее.
— Ты знаешь «Скалу прощания»? — вдруг спросила Мегвин лютниста. — Это старая баллада о ситхи, о смерти какой-то Ненайсу.
— Мне кажется, я ее когда-то знал, очень давно, — сказал Арноран, глядя на огонь прищуренными глазами и пытаясь вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215
Глава 6. БЕЗВЕСТНЫЕ МЕРТВЫЕ
Пришел к ней Друкхи,
К Ненайсу возлюбленной, ветроногой плясунье,
— пела Мегвин.
Лежала она на зеленой траве,
В небо смотрели темные глаза.
Молчала Ненайсу, как камень гор.
Мегвин подняла руку к глазам, защищая их от резкого ветра, затем нагнулась, чтобы поправить цветы на надгробии отца. Ветер успел разметать фиалки по камням; лишь несколько засохших лепестков остались на другой могиле — могиле Гвитина. Куда подевалось коварное лето? И когда же снова расцветут цветы, чтобы она могла ухаживать за могилами своих родных так, как они того заслужили?
Ветер перебирал голые ветки берез, а она пела дальше:
Отвечала Друкхи только кровь ее,
Алая кровь на белой щеке.
Разметались волосы Ненайсу —
Черные волосы на зеленой траве.
Долго обнимал он Ненайсу.
Вечер, прячущийся в серых тенях,
Предвестник ночи стыдливой,
Разделил одинокие его часы.
Не смыкал Друкхи ясных глаз,
О древнем Востоке песни пел,
Шептал Ненайсу, что солнце взойдет.
Рассвет златокудрый пришел, но не смог,
Не смог отогреть Друкхи Дитя Соловья.
Бездомным улетел ее быстрый дух.
Крепче Друкхи и обнял ее.
Лес и пустыня слышали, как он стонал.
И там, где два сердца бились,
Только одно сжалось от горя…
Мегвин внезапно оборвала песню, пытаясь вспомнить остальные слова. Эту песню в раннем детстве няня пела ей — печальную песню о ситхи, «мирных», как называли их ее предки. Мегвин не знала легенды, лежащей в основе баллады. Возможно, и няне она не была известна. Это была просто грустная песня, оставшаяся от лучших времен ее детства в Таиге… до того, как погибли ее отец и брат.
Она встала, отряхнула грязь со своей черной юбки и рассыпала остатки увядших цветов на траву, пробивавшуюся сквозь надгробные камни над прахом Гвитина. Поднимаясь по тропинке и кутаясь в плащ от продувающего насквозь ветра, она подумала, отчего бы ей не лежать рядом с братом и отцом ее Ллутом здесь, на тихом горном склоне. Что уготовила ей жизнь?
Она знала, что сказал бы на это Эолер. Граф Над Муллаха сказал бы, что у ее народа больше никого не осталось, кроме Мегвин, чтобы вдохновлять их и вести. «Надежда, — говорил он своим тихим вкрадчивым голосом, — подобна подпруге королевского седла: тонкая вещица, но если лопнет, весь мир окажется вверх тормашками».
Подумав о графе, она испытала приступ гнева. Что он знает? Что может вообще знать о смерти человек, подобный Эолеру, настолько исполненный жизни, что она кажется ему божественным даром? Разве способен он понять, как тяжело просыпаться по утрам с сознанием, что от тебя ушли те, кого ты любил больше всего на свете, что твой народ, окруженный врагами, не защищен и обречен на медленное унизительное вымирание? Какой дар богов стоит этого серого груза боли и непрерывного потока черных мыслей?
Эолер из Над Муллаха часто навещал ее в последние дни, разговаривая с ней, как с ребенком. Когда-то, очень давно, она была влюблена в него, но никогда не была настолько глупа, чтобы поверить, что он способен на ответное чувство. Как можно влюбиться в Мегвин, которая при своем высоком, почти мужском росте, прямоте и неуклюжести в словах и манерах была гораздо больше похожа на дочь фермера, чем на принцессу? Но теперь, когда от всего королевского рода Луг Уб-Лутин остались лишь она да ее растерянная молодая мачеха, Эолер вдруг стал проявлять интерес к ней.
Однако не из каких-то низменных соображений. Она рассмеялась вслух, и ей это не понравилось. О боги, низменные соображения? Только не у благородного графа Эолера! Это-то как раз она больше всего в нем ненавидела: его бесконечную доброту и несгибаемую честь. Ей до смерти надоела жалость. Кроме того, даже если, что невероятно, он мог бы подумать о выгоде в такое время, какую выгоду он сможет извлечь из соединения их судеб? Мегвин была последней дочерью разоренного рода, правительницей разоренного народа. Эрнистирийцы одичали, живя в лесах Грианспогских гор, загнанные в первобытные пещеры предков сокрушительным смерчем, обрушенным на их головы Верховным королем Элиасом и его риммерским орудием — Скали из Кальдскрика.
Может быть, Эолер и прав. Может быть, она и вправду обязана жить ради своего народа. Она была последней в роду Ллута, той тонкой нитью, которая связывала их с лучшим прошлым, единственным звеном в цепи, которое сохранилось у эрнистирийцев. Ей придется жить, и кто бы мог подумать, что жизнь может стать такой обременительной обязанностью?!
Пока Мегвин поднималась по крутой тропинке, лица ее коснулось что-то мокрое. Она взглянула вверх. На фоне свинцового неба кружились белые точки.
Снег. Это добавило холода в ее остывшее сердце. Снег в середине лета, в тьягаре. Небесный бог Бриниох и другое, видно, и вправду отвернулись от эрнистирийцев.
Единственный часовой, парнишка лет десяти с красным сопливым носом, приветствовал ее при входе в лагерь. Несколько детишек в меховой одежде играли на поросших мхом камнях у входа в пещеру, пытаясь поймать снежинки на язык. Они поспешно расступились, когда она проходила мимо в развевающихся на ветру черных юбках.
Им известно, что принцесса сумасшедшая, подумала она горько. Все так думают. Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и ни с кем больше. Принцесса говорит только о смерти. Конечно, принцесса сумасшедшая.
Ей захотелось улыбнуться испуганным детям, но взглянув на их грязные мордашки и рванье одежд, она решила, что такая попытка их только еще больше испугает. Мегвин быстро прошла в пещеру.
Я и вправду сошла с ума? — вдруг пришло ей в голову. Может быть, эта давящая тяжесть и есть безумие? Эти тяжелые мысли, когда голова, как руки тонущего, которые бьются, слабеют?..
Широкая пещера была почти пуста. Старик Краобан, оправляющийся от ран, полученных в бесполезной попытке защитить Эрнисадарк, лежал у очага, тихо беседуя с Арнораном, любимым лютнистом ее отца. Когда она вошла, оба подняли головы. Она видела, что они пытаются по выражению лица определить ее настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула рукой, чтобы он не вставал.
— Снег идет, — сказала она.
Краобан пожал плечами. Старый рыцарь был почти лыс, если не считать нескольких пучков белых волос, — его череп представлял собой сложный рисунок из голубых вен.
— Это неладно, леди. Неладно. У нас мало скота, мы и так скучены в этих нескольких пещерах, причем еще хорошо, что большинство днем на улице.
— Будем жить еще теснее. — Арноран покачал головой. Он не был так стар, как Краобан, но еще более хил. — Народ будет еще злее.
— Ты знаешь «Скалу прощания»? — вдруг спросила Мегвин лютниста. — Это старая баллада о ситхи, о смерти какой-то Ненайсу.
— Мне кажется, я ее когда-то знал, очень давно, — сказал Арноран, глядя на огонь прищуренными глазами и пытаясь вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215