В одном месте от него отходил боковой ход, и там, в свете фонарей, перед детьми предстал уже знакомый нам ярко-красный камень — то ли фаллос, то ли сабля.
Нельзя сказать, что Ирина не напряглась при виде сидящих покойников, но и отнеслась она к трупам все-таки совершенно по-другому. Привыкала? Да, и привыкала тоже. Трупы были частью пещеры, ее атрибутом. Ирина свыкалась с пещерой. Но было еще и другое: где-то подспудно билась мысль о единстве судьбы — ее с Павлом и этих, оставшихся здесь.
Хотя как будто вот именно этих, может быть, принесли сюда и посадили. Или они сами пришли, чтобы умереть именно в этом гроте. Ведь никак не могли принести похоронить сюда вот этого, сидящего с краю, в черном бушлате, с лицом пожилого русского мужика.
Ирина прошла вдоль сидящей шеренги покойников, с особенным вниманием вглядывалась в лица, рассматривала одежду, шапки, кожаные круглые бубны. Ирина знала, что это — шаманские бубны, и поняла, что хоронили здесь людей не всяких. А если они сами приходили умирать, то не случайно.
Редко-редко, через равные промежутки, падала капля, прямо на самое острие странного красного камня. Ирине хотелось сесть… если не возле трупов, то с другой стороны, сидеть и думать, думать, думать… О вечности, о об этих людях здесь, о самой себе, о пещере, о других местах, которых уже не увидит. В девятом классе можно было поехать во Львов на две недели, надо было только доплатить, и не такую громадную сумму. «Успеет!» — бросила тогда мама, папа был другого мнения, но как всегда, промолчал. А теперь Ирина никогда не попадет во Львов. Она никогда не успеет. Но и об этом думалось как-то спокойно, в такт редко капающей воды. Хотелось покоя, тишины, неторопливого думания о вечном. То ли Ирина устала так, что не было сил на другое, то ли начала действовать пещера с красным камнем — ведь в других местах такого не было.
А Павел маялся уже, стремился действовать.
— Ну что, пошли дальше?
— Куда, Паша?!
— А какой смысл сидеть? Пойдем — может быть, еще куда-нибудь и выйдем.
— Ну пошли.
Перед глазами Ирины ясно стояли покойники. А может, они тоже, как они, куда-то шли, надеялись выйти в знакомые места и на поверхность, кружили, пока были силы? А потом сели и сидели долго, очень долго — несколько десятилетий, а может быть, даже веков. Впрочем, что об этом думать? Все придет само, и уже скоро.
Павел двинулся уже к узкому ходу из зала с красным камнем-фаллосом, когда дети оба почти сразу, независимо друг от друга, уловили звук легких, словно летящих шагов из главного коридора. Опять пещерные галлюцинации…
Но он повторялся, нарастал, он был слышен уже хорошо — звук приближающихся шагов. Мягкие тяжелые шаги кого-то большого и сильного, шедшего по коридору без света (а значит, «своего» в пещере). Вместе с шагами слышался какой-то непонятный, совершенно необъяснимый шорох. И настал момент, когда дети окончательно поняли — им вовсе не чудятся эти мягкие тяжелые шаги. Кто-то стоял за выступом скалы, в пространстве основного коридора, всего в нескольких метрах, но недосягаемый для света. Кто-то переменил ногу, вздохнул, и опять раздался тот же шорох.
Чисто инстинктивно Ирина прижалась к парню. Так же инстинктивно Павел проверил, как выходит нож из ножен, и помешает ли ему Ирина, если что-то сейчас начнется.
С минуту была тишина. И дети, и существо за поворотом хранили полное молчание. А потом прозвучал резоннейший, но дико звучащий вопрос:
— Ну и что вы тут делаете, а?!
Звучал мужской, слегка трескучий голос, и трудно описать впечатление, произведенное словами существа.
— Ты кто?! — только и нашел что крикнуть Павел.
Сопение. Существо переминалось с ноги на ногу (вроде бы стоит вертикально — делал выводы Павел).
— Отец Андрей меня зовут. А вы кто? И откуда?
— Мы люди… А ты чей отец?
Опять шелест чего-то о камень, громкий вздох.
— Священник я. Всем христианам отец. Погасили бы свет, и я выйду.
Ага! Существо показало свою принадлежность пещере! Оно часть пещеры, и ему не нужен свет!
— Не подходи! А то перекрещу! — Ирина наконец-то нашла применение кресту, висевшему на шее до сих пор безо всякого видимого смысла: зажала его в кулаке, махала в сторону создания в коридоре.
В основном коридоре сопели, переминались с ноги на ногу, шелестели.
— Вот дурные, — бормотали там. — Нечистой боитесь, ребята? Так чего в пещеру лезли, раз боитесь?! Ясное дело, здесь нечистая и водится, самое ей в этих краях место…
— «А чего нас бояться!» — вспомнила Ирина конец анекдота, и так он был к месту, что невольно дети заулыбались.
— Бояться надо не меня, честной образ креста Господня на себе носящего, — веско донеслось из-за стены, — я тут к свету глаза приучаю, а они уже невесть что и подумали!
Теми же мягкими шагами из-за скалы выдвинулось вертикальное, и дети опять нервно вздрогнули, Ирина прижалась к Павлу, схватилась руками за его руку.
Перед ними стоял мужик с горящими запавшими глазами, с волосами ниже плеч, одетый в куртку, сразу видно что из шкуры. На поясе болтался нож. В руке мужик держал несколько длинных деревянных стерженьков — то ли лучин, то ли прутиков — и больше совсем ничего.
Мужик заслонился ладонью от лучей света с касок.
— Ну и чьи вы будете, ребята? И что делаете здесь, если куда идти, не знаете?
— Мы шли с друзьями, потерялись… — Павел почему-то сразу же захотел оправдаться… Он сам точно не знал, почему.
— А ты… Вы знаете, как выйти из пещеры? — спросила практичная Ирина.
— Сейчас и пойдем. Я отец Андрей. Я пришел поклониться Шару, вот как.
— Что?! Шару?!
— А что вы так? Ну, Шару. Мы Шар чтим, у Шара спрашиваем, что и как.
— Мы тоже шли к шару… искали.
— А что его искать? Вот он…
И мужик махнул рукой куда-то дальше, вдоль основного коридора, туда, где дети еще не были.
— Покажете?!
— Ну, ребята… Ну, у вас дела. Шли с друзьями, друзей потеряли. Как назад вернуться, не знаете. Без света ходить не умеете. Как пройти к Шару, тоже не знаете… А что умеете, что знаете?
Молчание. Мужик с интересом рассматривал детей, а они так же точно — его.
— И давно блукаете тут?
— Сутки…
— Устали, поди?
— Устали. Выведите нас наверх…
— Ну, пошли.
— А шар?! — тут же вспомнила Ирина.
— Нет, ребята, Шар — в другой раз. Я у Шара уже был, а вы ж на ногах не стоите.
Человек прошел мимо ребят, обдав их странным кислым ароматом — наверное, запахом шкур, нырнул в проход к пещере с покойниками.
— Ну, здравствуй, Поликарп, — окликнул он крайнюю мумию, в одежде заключенного, и осенил себя крестным знамением. — Помянул я тебя, так и знай. Свеча тебе стоит и стоять будет. Хотел ты этого — так и будет тебе, пророк.
И повернувшись к ребятам, человек мягко, даже наивно улыбнулся:
— Ну что, пошли наверх?
— Ох, пошли…
— Что, без света идти не можете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Нельзя сказать, что Ирина не напряглась при виде сидящих покойников, но и отнеслась она к трупам все-таки совершенно по-другому. Привыкала? Да, и привыкала тоже. Трупы были частью пещеры, ее атрибутом. Ирина свыкалась с пещерой. Но было еще и другое: где-то подспудно билась мысль о единстве судьбы — ее с Павлом и этих, оставшихся здесь.
Хотя как будто вот именно этих, может быть, принесли сюда и посадили. Или они сами пришли, чтобы умереть именно в этом гроте. Ведь никак не могли принести похоронить сюда вот этого, сидящего с краю, в черном бушлате, с лицом пожилого русского мужика.
Ирина прошла вдоль сидящей шеренги покойников, с особенным вниманием вглядывалась в лица, рассматривала одежду, шапки, кожаные круглые бубны. Ирина знала, что это — шаманские бубны, и поняла, что хоронили здесь людей не всяких. А если они сами приходили умирать, то не случайно.
Редко-редко, через равные промежутки, падала капля, прямо на самое острие странного красного камня. Ирине хотелось сесть… если не возле трупов, то с другой стороны, сидеть и думать, думать, думать… О вечности, о об этих людях здесь, о самой себе, о пещере, о других местах, которых уже не увидит. В девятом классе можно было поехать во Львов на две недели, надо было только доплатить, и не такую громадную сумму. «Успеет!» — бросила тогда мама, папа был другого мнения, но как всегда, промолчал. А теперь Ирина никогда не попадет во Львов. Она никогда не успеет. Но и об этом думалось как-то спокойно, в такт редко капающей воды. Хотелось покоя, тишины, неторопливого думания о вечном. То ли Ирина устала так, что не было сил на другое, то ли начала действовать пещера с красным камнем — ведь в других местах такого не было.
А Павел маялся уже, стремился действовать.
— Ну что, пошли дальше?
— Куда, Паша?!
— А какой смысл сидеть? Пойдем — может быть, еще куда-нибудь и выйдем.
— Ну пошли.
Перед глазами Ирины ясно стояли покойники. А может, они тоже, как они, куда-то шли, надеялись выйти в знакомые места и на поверхность, кружили, пока были силы? А потом сели и сидели долго, очень долго — несколько десятилетий, а может быть, даже веков. Впрочем, что об этом думать? Все придет само, и уже скоро.
Павел двинулся уже к узкому ходу из зала с красным камнем-фаллосом, когда дети оба почти сразу, независимо друг от друга, уловили звук легких, словно летящих шагов из главного коридора. Опять пещерные галлюцинации…
Но он повторялся, нарастал, он был слышен уже хорошо — звук приближающихся шагов. Мягкие тяжелые шаги кого-то большого и сильного, шедшего по коридору без света (а значит, «своего» в пещере). Вместе с шагами слышался какой-то непонятный, совершенно необъяснимый шорох. И настал момент, когда дети окончательно поняли — им вовсе не чудятся эти мягкие тяжелые шаги. Кто-то стоял за выступом скалы, в пространстве основного коридора, всего в нескольких метрах, но недосягаемый для света. Кто-то переменил ногу, вздохнул, и опять раздался тот же шорох.
Чисто инстинктивно Ирина прижалась к парню. Так же инстинктивно Павел проверил, как выходит нож из ножен, и помешает ли ему Ирина, если что-то сейчас начнется.
С минуту была тишина. И дети, и существо за поворотом хранили полное молчание. А потом прозвучал резоннейший, но дико звучащий вопрос:
— Ну и что вы тут делаете, а?!
Звучал мужской, слегка трескучий голос, и трудно описать впечатление, произведенное словами существа.
— Ты кто?! — только и нашел что крикнуть Павел.
Сопение. Существо переминалось с ноги на ногу (вроде бы стоит вертикально — делал выводы Павел).
— Отец Андрей меня зовут. А вы кто? И откуда?
— Мы люди… А ты чей отец?
Опять шелест чего-то о камень, громкий вздох.
— Священник я. Всем христианам отец. Погасили бы свет, и я выйду.
Ага! Существо показало свою принадлежность пещере! Оно часть пещеры, и ему не нужен свет!
— Не подходи! А то перекрещу! — Ирина наконец-то нашла применение кресту, висевшему на шее до сих пор безо всякого видимого смысла: зажала его в кулаке, махала в сторону создания в коридоре.
В основном коридоре сопели, переминались с ноги на ногу, шелестели.
— Вот дурные, — бормотали там. — Нечистой боитесь, ребята? Так чего в пещеру лезли, раз боитесь?! Ясное дело, здесь нечистая и водится, самое ей в этих краях место…
— «А чего нас бояться!» — вспомнила Ирина конец анекдота, и так он был к месту, что невольно дети заулыбались.
— Бояться надо не меня, честной образ креста Господня на себе носящего, — веско донеслось из-за стены, — я тут к свету глаза приучаю, а они уже невесть что и подумали!
Теми же мягкими шагами из-за скалы выдвинулось вертикальное, и дети опять нервно вздрогнули, Ирина прижалась к Павлу, схватилась руками за его руку.
Перед ними стоял мужик с горящими запавшими глазами, с волосами ниже плеч, одетый в куртку, сразу видно что из шкуры. На поясе болтался нож. В руке мужик держал несколько длинных деревянных стерженьков — то ли лучин, то ли прутиков — и больше совсем ничего.
Мужик заслонился ладонью от лучей света с касок.
— Ну и чьи вы будете, ребята? И что делаете здесь, если куда идти, не знаете?
— Мы шли с друзьями, потерялись… — Павел почему-то сразу же захотел оправдаться… Он сам точно не знал, почему.
— А ты… Вы знаете, как выйти из пещеры? — спросила практичная Ирина.
— Сейчас и пойдем. Я отец Андрей. Я пришел поклониться Шару, вот как.
— Что?! Шару?!
— А что вы так? Ну, Шару. Мы Шар чтим, у Шара спрашиваем, что и как.
— Мы тоже шли к шару… искали.
— А что его искать? Вот он…
И мужик махнул рукой куда-то дальше, вдоль основного коридора, туда, где дети еще не были.
— Покажете?!
— Ну, ребята… Ну, у вас дела. Шли с друзьями, друзей потеряли. Как назад вернуться, не знаете. Без света ходить не умеете. Как пройти к Шару, тоже не знаете… А что умеете, что знаете?
Молчание. Мужик с интересом рассматривал детей, а они так же точно — его.
— И давно блукаете тут?
— Сутки…
— Устали, поди?
— Устали. Выведите нас наверх…
— Ну, пошли.
— А шар?! — тут же вспомнила Ирина.
— Нет, ребята, Шар — в другой раз. Я у Шара уже был, а вы ж на ногах не стоите.
Человек прошел мимо ребят, обдав их странным кислым ароматом — наверное, запахом шкур, нырнул в проход к пещере с покойниками.
— Ну, здравствуй, Поликарп, — окликнул он крайнюю мумию, в одежде заключенного, и осенил себя крестным знамением. — Помянул я тебя, так и знай. Свеча тебе стоит и стоять будет. Хотел ты этого — так и будет тебе, пророк.
И повернувшись к ребятам, человек мягко, даже наивно улыбнулся:
— Ну что, пошли наверх?
— Ох, пошли…
— Что, без света идти не можете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136