И прорычал так, что стекла задрожали:
— Силовики — это от слова «сила»!
И удалился, громко рассказывая кому-то, как он топил таких в равнинных, широких и мутных реках то ли юга России, то ли севера Южной Америки.
Но потом он снова стал разговаривать с Михалычем, когда Гусь позвал Михалыча на казачий съезд, и Михалыч прочитал там несколько откровенно антисемитских стихотворений собственного сочинения. Латов даже утирал слезу алкогольного умиления в самых проникновенных местах, особенно когда Михалыч объяснял, что именно и как надо оторвать у палачей его семьи для торжества исторической справедливости. Латов даже подарил Михалычу несколько сборников своих самых откровенно патриотических стихотворений.
Такому вот человеку позвонил Михалыч в этот вечер, и по крайней мере один из собравшихся, опытный не по годам Паша Бродов мог судить, до какой степени он прав — скоро закрутятся дела!
И была ночь на 20 августа — темная, дождливая, пасмурная. В эту ночь едва поспавшие Мараловы снова полезли в пещеру, часа за два до рассвета. Братья не привыкли полагаться на кого бы то ни было, кроме себя, и перекладывать дело, которое считали своим собственным.
А остальные так и спали, и было раннее утро 20 августа, несущиеся по небу размытые облака, серые полосы дождя. И странный, нереальный звук мощного двигателя, идущий из-за этих облаков. Кряхтя и охая, Михалыч выскочил из спальника, замахал платком вертолету, выскочившему из облаков. Машина накренилась, сбавила скорость, стала садиться между лагерем и входом в пещеру. То ли поближе ко входу, то ли подальше от скал. Машина плюхнулась на землю, подняв тучу ярко-рыжей пыли, хотя как будто бы — откуда?!
Из распахнувшегося люка, из пузатого серебряного чрева посыпались люди самого боевого обличия — в камуфляже, из-под которого торчали свитеры, с рюкзаками, в высоких зашнурованных ботинках. Один тащил огромную бухту каната, другой — веревочную лестницу, еще трое были с карабинами, а замыкал мужик с каким-то ящиком, из которого торчала антенна. Люди не обращали внимания на лагерь, на Михалыча в одних сапогах, теплой рубашке (в ней и спал) и в огромных трусах, хлопавших по ветру, словно знамя. На Стекляшкина в одних трусах и очках, даже без рубашки и сапог. На почти одетого Павла с полевой сумкой на боку. Не замечая никого, люди строились в шеренгу на самом краю провала. И теперь стал виден шеврон, аккуратно нашитый на правый рукав каждой камуфляжной куртки.
Шеврон, на котором была изображен вход в пещеру, накрытый сверху каской с фонарем. Из пещеры тоже били два луча света, как глаза; снизу ко входу в пещеру вели извилистые дорожки, образующие бороду, и все вместе напоминало бородатое лицо с высоким лбом. А по краям шеврона вилась надпись славянской вязью: «Непроходимых пещер нет». И с другой стороны: «Для казаков-пещерников».
Казаки-пещерники построились, их главный — тощий, на голову ниже остальных, побежал перед строем, продолжая что-то кричать слабым голоском, и от этих звуков казаки подтягивались, замирали в равнении.
Стекляшкин не выдержал, пытался главного перехватить…
— Вы будете искать детей?
— Не мешайте, не мешайте…
Своим людям:
— Где боевая готовность?!
— А вы нас разве не возьмете? — жалко проблеял Стекляшкин.
— Не мешайте, не мешайте, гражданин. Внимание! Перр-рвая двойка обеспечить опер-рацию обеспечения! Втор-рая! Пр-риготовиться обеспечивать спуск!!!
У входа в пещеру уже вколачивали альпинистскими молотками металлические крючья в грунт, полетела, разворачиваясь, веревочная лестница в провал, и казаки-пещерники непременно исчезли бы в жерле пещеры, не обратив внимания ни на кого, если бы не шел уже из вертолета Главный казак всея Карского края — южныя, северныя, западныя и восточныя, советник губернатора Гуся по всем мыслимым и немыслимым вопросам, основной истребитель всех врагов Гуся во всех видах, Валерий Константинович Латов.
— Товарищ главказак, подразделение построено! — подбежав к Латову, главный пещерник заорал с такой тоской и силой, что все вздрогнули, а с Михалыча чуть не свалились огромные семейные трусы.
— Акаша, сколько говорить. Кончай эти советские штуки…
— Слушаюсь, господин главатаман, Валерий Константинович, подразделение готово.
Теперь главный пещерник говорил спокойно, тихо, и Валерий Константинович кивнул.
— Ну так спускайся, Акакий Акакиевич, с богом. Стоп, погоди! — скомандовал вдруг Латов, остановив кинувшегося к пещере.
— Вы Стекляшкин? — обратился он вдруг к Владимиру Николаевичу. — Не ошибся? А вы, наверное, Павел Бродов, да?
— Так точно…
Это ответил Павел Бродов. Владимир Николаевич только тупо смотрел в лицо Латова, окончательно отчаявшись понять хоть что-нибудь в происходящем.
— Под землю спускались?
— Спускались вместе с ним (отмашка рукой в сторону молчащего Стекляшкина).
— Спускались. Мы прошли поворотов до тридцати…
— Сколько именно?
— Дайте подсчитать…
— Не трудитесь считать, раньше надо было. Все расскажете ему, вон главный по пещере стоит. — И главному казаку-пещернику: — Гм… Акакий, лучше ты их прихвати… Пусть покажут, куда доходили. По-моему, будет не лишнее.
Позже ни Стекляшкин, ни даже опытный Бродов не были в силах вспомнить, как и когда они успели натянуть штаны — все произошло слишком стремительно.
Латов властно отмахнул рукой в сторону главного, и казаки-пещерники стремительно кинулись вниз, увлекая… как с перепугу показалось Михалычу, утаскивая с собой Мараловых, Стекляшкина и Бродова. Оттуда, из черного лаза, только и отдавалось что-то вроде: «На дво-ойки! За-аходи! Аз-зимут взя-ать!!» Там уже начали работать.
А грузный, могучий главказак только теперь повернулся в сторону Михалыча, и его страшная физиономия озарилась неожиданно хорошей, добродушной и даже несколько смущенной улыбкой. Что еще более удивительно, Михалыч, похоже, тоже испытывал некоторую неловкость, и вывел их из начинавшегося ступора только спокойный голос Жени Андреева:
— Валерий Константинович, вы завтракали? Папа, иди есть, каша подгорает.
И парень, стоя среди развороченных спальников, среди всего, что разбросали в спешке и не успели собрать все снова полезшие в пещеру, действительно снимал с огня котелок с чем-то приятно шипевшим. Взрослые переглянулись.
— Гм… Минутку, Михалыч, сейчас…
И Валера Латов вдруг с невероятной ловкостью и легкостью, решительно противоречащей его комплекции, нырнул в недра вертолета и вернулся обратно с плоским походным «дипломатом». Двигаясь так же легко и даже грациозно, Валера принес к костру и свою семипудовую тушу, и содержимое «дипломата» — матово сверкающие бутылки коньяка совсем нехилой пробы.
— Давай кружки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Силовики — это от слова «сила»!
И удалился, громко рассказывая кому-то, как он топил таких в равнинных, широких и мутных реках то ли юга России, то ли севера Южной Америки.
Но потом он снова стал разговаривать с Михалычем, когда Гусь позвал Михалыча на казачий съезд, и Михалыч прочитал там несколько откровенно антисемитских стихотворений собственного сочинения. Латов даже утирал слезу алкогольного умиления в самых проникновенных местах, особенно когда Михалыч объяснял, что именно и как надо оторвать у палачей его семьи для торжества исторической справедливости. Латов даже подарил Михалычу несколько сборников своих самых откровенно патриотических стихотворений.
Такому вот человеку позвонил Михалыч в этот вечер, и по крайней мере один из собравшихся, опытный не по годам Паша Бродов мог судить, до какой степени он прав — скоро закрутятся дела!
И была ночь на 20 августа — темная, дождливая, пасмурная. В эту ночь едва поспавшие Мараловы снова полезли в пещеру, часа за два до рассвета. Братья не привыкли полагаться на кого бы то ни было, кроме себя, и перекладывать дело, которое считали своим собственным.
А остальные так и спали, и было раннее утро 20 августа, несущиеся по небу размытые облака, серые полосы дождя. И странный, нереальный звук мощного двигателя, идущий из-за этих облаков. Кряхтя и охая, Михалыч выскочил из спальника, замахал платком вертолету, выскочившему из облаков. Машина накренилась, сбавила скорость, стала садиться между лагерем и входом в пещеру. То ли поближе ко входу, то ли подальше от скал. Машина плюхнулась на землю, подняв тучу ярко-рыжей пыли, хотя как будто бы — откуда?!
Из распахнувшегося люка, из пузатого серебряного чрева посыпались люди самого боевого обличия — в камуфляже, из-под которого торчали свитеры, с рюкзаками, в высоких зашнурованных ботинках. Один тащил огромную бухту каната, другой — веревочную лестницу, еще трое были с карабинами, а замыкал мужик с каким-то ящиком, из которого торчала антенна. Люди не обращали внимания на лагерь, на Михалыча в одних сапогах, теплой рубашке (в ней и спал) и в огромных трусах, хлопавших по ветру, словно знамя. На Стекляшкина в одних трусах и очках, даже без рубашки и сапог. На почти одетого Павла с полевой сумкой на боку. Не замечая никого, люди строились в шеренгу на самом краю провала. И теперь стал виден шеврон, аккуратно нашитый на правый рукав каждой камуфляжной куртки.
Шеврон, на котором была изображен вход в пещеру, накрытый сверху каской с фонарем. Из пещеры тоже били два луча света, как глаза; снизу ко входу в пещеру вели извилистые дорожки, образующие бороду, и все вместе напоминало бородатое лицо с высоким лбом. А по краям шеврона вилась надпись славянской вязью: «Непроходимых пещер нет». И с другой стороны: «Для казаков-пещерников».
Казаки-пещерники построились, их главный — тощий, на голову ниже остальных, побежал перед строем, продолжая что-то кричать слабым голоском, и от этих звуков казаки подтягивались, замирали в равнении.
Стекляшкин не выдержал, пытался главного перехватить…
— Вы будете искать детей?
— Не мешайте, не мешайте…
Своим людям:
— Где боевая готовность?!
— А вы нас разве не возьмете? — жалко проблеял Стекляшкин.
— Не мешайте, не мешайте, гражданин. Внимание! Перр-рвая двойка обеспечить опер-рацию обеспечения! Втор-рая! Пр-риготовиться обеспечивать спуск!!!
У входа в пещеру уже вколачивали альпинистскими молотками металлические крючья в грунт, полетела, разворачиваясь, веревочная лестница в провал, и казаки-пещерники непременно исчезли бы в жерле пещеры, не обратив внимания ни на кого, если бы не шел уже из вертолета Главный казак всея Карского края — южныя, северныя, западныя и восточныя, советник губернатора Гуся по всем мыслимым и немыслимым вопросам, основной истребитель всех врагов Гуся во всех видах, Валерий Константинович Латов.
— Товарищ главказак, подразделение построено! — подбежав к Латову, главный пещерник заорал с такой тоской и силой, что все вздрогнули, а с Михалыча чуть не свалились огромные семейные трусы.
— Акаша, сколько говорить. Кончай эти советские штуки…
— Слушаюсь, господин главатаман, Валерий Константинович, подразделение готово.
Теперь главный пещерник говорил спокойно, тихо, и Валерий Константинович кивнул.
— Ну так спускайся, Акакий Акакиевич, с богом. Стоп, погоди! — скомандовал вдруг Латов, остановив кинувшегося к пещере.
— Вы Стекляшкин? — обратился он вдруг к Владимиру Николаевичу. — Не ошибся? А вы, наверное, Павел Бродов, да?
— Так точно…
Это ответил Павел Бродов. Владимир Николаевич только тупо смотрел в лицо Латова, окончательно отчаявшись понять хоть что-нибудь в происходящем.
— Под землю спускались?
— Спускались вместе с ним (отмашка рукой в сторону молчащего Стекляшкина).
— Спускались. Мы прошли поворотов до тридцати…
— Сколько именно?
— Дайте подсчитать…
— Не трудитесь считать, раньше надо было. Все расскажете ему, вон главный по пещере стоит. — И главному казаку-пещернику: — Гм… Акакий, лучше ты их прихвати… Пусть покажут, куда доходили. По-моему, будет не лишнее.
Позже ни Стекляшкин, ни даже опытный Бродов не были в силах вспомнить, как и когда они успели натянуть штаны — все произошло слишком стремительно.
Латов властно отмахнул рукой в сторону главного, и казаки-пещерники стремительно кинулись вниз, увлекая… как с перепугу показалось Михалычу, утаскивая с собой Мараловых, Стекляшкина и Бродова. Оттуда, из черного лаза, только и отдавалось что-то вроде: «На дво-ойки! За-аходи! Аз-зимут взя-ать!!» Там уже начали работать.
А грузный, могучий главказак только теперь повернулся в сторону Михалыча, и его страшная физиономия озарилась неожиданно хорошей, добродушной и даже несколько смущенной улыбкой. Что еще более удивительно, Михалыч, похоже, тоже испытывал некоторую неловкость, и вывел их из начинавшегося ступора только спокойный голос Жени Андреева:
— Валерий Константинович, вы завтракали? Папа, иди есть, каша подгорает.
И парень, стоя среди развороченных спальников, среди всего, что разбросали в спешке и не успели собрать все снова полезшие в пещеру, действительно снимал с огня котелок с чем-то приятно шипевшим. Взрослые переглянулись.
— Гм… Минутку, Михалыч, сейчас…
И Валера Латов вдруг с невероятной ловкостью и легкостью, решительно противоречащей его комплекции, нырнул в недра вертолета и вернулся обратно с плоским походным «дипломатом». Двигаясь так же легко и даже грациозно, Валера принес к костру и свою семипудовую тушу, и содержимое «дипломата» — матово сверкающие бутылки коньяка совсем нехилой пробы.
— Давай кружки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136