— Надеюсь, в машине я вас тоже не особенно стесню.
— Алексей Никодимович, до Карска вы поедете отдельно.
— Вы полагаете…
Хипоня почувствовал, что невидимая рука перехватывает ему горло, не дает втянуть в себя очередную порцию воздуха. И закончил визгливо, разделив слова на множество кусочков, по количеству судорожных вздохов:
— Вы пола… полагаете… Я не мо… могу рассчитывать… на опла… оплату свои… своих трудов…?!
— Да какие труды, Алексей Никодимович?! Как вам не стыдно! Террасу всю исковыряли только. В более идиотское положение я отродясь не попадала. Да ладно вам!
И от избытка эмоций Ревмира махнула рукой.
— Я же и не говорю… Но мы приехали-то вместе! — отчаянно взвизгнул Хипоня.
— Ну а уедем — отдельно. Машина Владимира, если хотите в ней ехать — просите его, и ему решать, но я лично — против того, чтобы вас брать.
Несколько мгновений Хипоня молча открывал и закрывал рот, не в силах выдавить ни звука. Но… Ревмира все еще была одна, и неизвестно, на сколько времени, и это время необходимо было использовать… Никак не время для переживаний! И Хипоня подался вперед:
— Риммочка… Понимаешь, я же даже не взял с собой ни копейки… На что же я поеду-то, в конце концов?! Мы же вместе все делали, в конце концов!
— А! То-то я думаю, что это на тебя… на вас напало! Вот в чем дело… Даже сюда приехали, ни копейки своей не потратив, и рассчитывали дальше так же. Но должна огорчить — не получилось. Не тратьте зря времени, Алексей Никодимович!
— А как же я?!
— А это ваша проблема. Свои проблемы вы решайте сами.
Тут стукнула дверь, вошел Стекляшкин.
— З-задраа…
Стекляшкин не ответил на приветствие, смотрел в стенку, куда-то между Ревмирой и доцентом.
— У меня все готово, поехали.
— Я сейча-а…
— Пшел вон.
Стекляшкин сказал это даже без злобы, спокойно, и от того особенно страшно.
— Э-эээ-ээ…
Так он и блеял нечто невразумительное, стоя посреди комнаты, судорожно протирая очки. Так и стоял все время, пока Ревмира выносила вещи, пока раздавался какой-то механический лязг, невнятные, почти неслышные слова. Взревел двигатель, звук перешел в мягкое урчание и начал постепенно удаляться. И только тогда доцент обнаружил, что кроме него в доме кто-то есть, и что этот кто-то даже испытывает удовольствие от происходящего.
Потому что если сам Покойник по-тихому смылся, как только Хипоня вылез вообще на свет божий — вдруг его во что-нибудь, да втянут?! — то Рита наблюдала с упоением, как разбираются городские. Вот оно в чем дело-то! Вот в чем! И Рита упоенно предвкушала, как она будет разносить по всей деревне, описывая эту сцену, как будут обрастать эти рассказы сначала реальными, потом все более фантастическими деталями!
— Алексей Никодимыч… — позвала Рита вздрагивающим, замирающим от упоения голосом, — у вас что, даже до Карска нет? Потому что завтраком-то я вас накормлю, а вот что вы дальше делать будете…
Доцент обратил к Рите такой пустой, такой отчаянный взгляд, что сердце у нее заколотилось от все того же упоения: какой кладезь сплетен открывался! Сколько пересудов можно было развить вокруг одного этого взгляда!
— Вещи… есть… — произнес доцент не своим обычным, а гулким и чужим голосом, как бы исходящим из бочки или подземелья.
— Давайте я вас накормлю, а потом уж вы посмотрите, что за вещи… Если вам продать их надо, давайте я вас провожу — это Матрена Бздыхова умеет.
И так, сделавшись лучшей наперстницей, Рима кормила доцента, помогала ему собрать груду своего барахла, отвела в магазин с выжженной на доске у входа неровной надписью: «Мадам ВздоховаЪ. Колониальнiя и бакалъйныя товарi». Даже доцент содрогнулся при виде этой надписи.
И оставила Рита доцента Хипоню в этой маленькой, тесной хибарке, наедине с «мадам Вздоховой», кинулась разносить первую порцию сплетней… Почему первую порцию? А потому, что вечером доцент вернется ночевать и принесет новую порцию рассказов, историй про свои похождения. Завтра можно будет начать новый виток…
Рита еще не знала, что доцент не придет ночевать. Не знала еще и того, что почти что на ее глазах произошла не менее важная, прямо-таки эпохальная история, а она ее так вот и упустила! Всего-то и стоило, что сделать три шага, приоткрыть дверь… и она увидела бы то, что теперь только слышала от соседок!
…Потому что, пока Рита обхаживала Хипоню, к машине Стекляшкиных решительным шагом и с независимым выражением лица направилась жена Динихтиса, семиклассница Танька. Ухо у нее все еще распухло и отвисало, как у сеттера, но в остальном узнать ее было непросто.
Таня шествовала в черной обтягивающей блузке, в черных же кожаных брюках, плотно обтянувших не по годам обширный зад. Волосы Танюша зачесала вверх, собрала в высокую прическу, добавлявшую ей несколько годков. Золото в ушах, золото на пальцах, золото на шее. Раскраска вождя сиу, вышедшего на тропу войны.
Весь облик Татьяны даже сам по себе уже демонстрировал что-то вроде «Нате!» или «Вот вам всем!». А ее спокойно-вызывающее, нагло-высокомерное размалеванное лицо только усиливало впечатление. Трудно описать, какой контраст составляла Танька и с Ириной, и с Тоней — в скромном платье, без вызывающего макияжа. Две нормальные девочки сидели каждая в своей машине, а тут вот подрулило вот такое…
Динихтис бежал в трех шагах сзади, с улыбкой виноватой и донельзя жалкой. С такой улыбкой, что Мараловы невольно отвернулись.
— Та-анечка, мой друг… Ты не очень там задержишься?
Танечка шагала с видом вызывающим и независимым.
— Та-анечка, мой друг… Ты меня слышишь?!
— Слышу, слышу, — замедлить шаг Танечка и не подумала.
— Та-анечка, мой друг… Ты не очень там задержишься?!
— Да не очень, не очень.
И Стекляшкин, и Мараловы, и Тоня уставились на нее, что называется, вылупив глаза. А Танька, довиляв задом до машины, непринужденно спросила:
— Вы не подбросите меня до Абакана? Я туда отдохнуть собиралась.
Никто не шелохнулся, и Татьяна снова обратилась:
— Пожалуйста, добросьте до Абакана! Я заплачу… Вот! — на ладони Таньки сверкнуло что-то каменное с золотом, редкое и дорогое. Динихтис улыбался так, что отвернулась и Ревмира, а Ирине стало жарко не только лицу — всей шее и груди тоже, так жалко ей стало Динихтиса.
— А тебе не рано одной отдыхать в Абакане? А, прелестное дитя? — разлепил наконец губы Маралов.
— Я уже в восьмой перешла! — почти что огрызнулась Танька. — Так неужели ни у кого не найдется местечка?!
— Н-ну садись…
С победным выражением лица Танечка плюхнулась в машину. Динихтис только жалко улыбался. С трясущейся головой, с нелепо выпяченным пузом он долго махал вслед машине. И та же жалкая улыбка не сходила у него с лица.
— Не вернется, — шептал Динихтис, махая вслед машине даже когда ее и след растаял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136