Тогда хоть один фонарь уберите… Мне глаза режет.
— А вам он вообще не нужен, свет?
— Иногда нужен, глаза все-таки устают.
— Так по пещере вы совсем без света ходите?
— Конечно… Как по лесу ночью, так и здесь.
— Так давайте мы вам светить будем. Все-так вам будет легче.
— Не лукавьте, дети мои, и не бойтесь, выведу я вас. А свет… Да зачем он мне, столько света? От ваших фонарей света на сто людей хватит.
Отец Андрей пошел по коридору назад, нырнул в узкий-узкий лаз, куда детям и в голову не пришло бы просочиться, свернул раз и второй точно зная, в какие ходы идти нужно, а какие лучше игнорировать. Он шел по Пещере так уверенно, что и дети сразу же приободрились.
Каменный пол поднимался, впереди чуть-чуть, но забелело. Еще полсотни метров — и дети встали, закрывая глаза от этого пронзительного света. Что характерно, отец Андрей как шел, так продолжал идти, прямо в этот пронзительный, разрывающий глаза, океан света.
Минут десять минуло, пока дети смогли подняться по коридору, лавируя между глыбами, пройти уже не пещерой, а узким ущельем. Ослепительный для них, ранний утренний свет еле пробивался через тучи. Это был совсем другой, незнакомый ход, и от него до грота с покойниками было от силы полкилометра пещерного пути.
ГЛАВА 25
Гвардейский порядочек
18 августа 1999 года
В жаркий день 18 августа, вынужденный прервать отдых Михалыч не захотел искать Динихтиса и просить его помочь найти Павла с Ириной. План у него был другой, потому что вчера на застолье у Мараловых объявился другой человек, и этому другому Михалыч доверял куда больше. Вчера, в процессе прочего душевного общения перед Михалычем появилась физиономия человека, известного ему еще со времен археологического кружка. С тех времен, когда он возил семиклассника Бродова на конференцию школьников в Читу.
— Пашка, ты здесь что делаешь?!
— Осуществляю операцию прикрытия.
— Это как?!
Пашка порассказал, под ухмылки Маралова, и про занятия Стекляшкиных, и про свою защитительно-спасательную миссию. Вчера все было только весело, но вот сегодня все, что он знал о Павле, приобретало новый смысл. Не только то, что он знал о его деятельности здесь, в Малой Речке, но и все, что он знал о жизни Павла, о его знаниях, умениях и навыках.
В жару Павел даже для видимости не забрасывал удочки в бурные воды реки, а тихо бренчал на гитаре. Скамеечка при слиянии Малой Речки и Оя весьма подходила для такого сидения, — чтобы вот так сидеть, в тени то одного тополя (с утра), то другого (после полудня), смотреть на мчащуюся воду, на горы и лес, что-то думать, или вот, бренчать на гитаре, самого себя толком не слыша. Не зря же на этой скамейке просидел несколько лет, да так и помер строитель Города Солнца, начальник Горлестрансрубпрубдопмома, основатель Малой Речки партократ-идеалист Николай Семенович Прорабов.
— О, Михалыч! Давайте пиво пить!
— Не до того, Паша… Сын пропал.
— Как это пропал? Он же с вами…
— Другой сын пропал, который в пещеру пошел.
— Та-ак… И не вернулся, верно понимаю?
— Прибежали Мараловы… Там получилось, что они пошли в один проход, а Павел с Ириной — в другой. Подробности можешь узнать уже у них.
— Гм… — Павел смешно сморщил нос, впал в глубокую задумчивость. Потом вдруг широко разулыбался: — Михалыч, а ведь вы уже все решили! «Подробности можешь узнать»! Вы уверены, что я возьмусь! Вечно вы за других придумываете, кому что делать!
— Ничего я не решил, Паша. Я пришел тебя просить, чтобы мы пошли в эту пещеру. Ты же знаешь, если теряется человек — рассчитывать ни на кого нельзя.
Павел задумчиво кивнул, они встретились глазами, и дружно заулыбались. Потому что перед ними ярко встала одна довольно жуткая история, добавившая в шевелюре Михалыча не один седой волосок.
Экспедиция тогда работала на правом берегу Енисея, тоже в темнохвойке, но гораздо севернее Карска. Когда-то здесь стояла деревня, а вокруг нее, естественно, огороды, поля и покосы. Деревню «укрупнили», и она быстро исчезла с лица земли, а культурные земли стали быстро зарастать травой, потом кустарником. Оставалось подождать лет двадцать, чтобы здесь стеной встал новый лес — сначала березняк, осина, а потом уже и кедры с пихтами, а пока колхоз выпасал тут за лето штук по триста бычков. Пастухи жили по две недели со стадом, а потом сменялись, отдыхали в деревне, и это непостоянное население были все люди во всех окрестностях. Экспедиция должна была собрать данные — как быстро наступает лес на луга и бывшие поля.
Везде одинаковые кусты, какие-то тоже одинаковые бугры, круговерть протоптанных коровами дорожек, абсолютно без каких-либо примет, и посреди этого лунного ландшафта — разрушенные остовы домов. Почему-то деревянные дома очень быстро погибают, стоит уйти человеку. Жить можно было только в бане и в амбаре, сложенном из лиственничных бревен в полтора обхвата каждое, и каждый день надо было выходить в маршруты через этот кустарник, по протоптанным бычками тропкам и работать на лугах по пояс и по грудь в траве. Если день ясный, часам к двум на лугу станет сухо, а до того ходишь, собирая на одежду влагу с травы. Опытным путем установили, что вымокший с утра человек в ясный день просыхает часам к пяти вечера. Но это — в ясный день. В пасмурный день роса не сходит с травы совершенно, а вымокший не просыхает.
В первый же день из зарослей кустарника донесся отчаянный вопль: парень отошел, как он объяснял, погулять.
— Как отошел, оглянулся, сразу понял — сам не вернусь! Не понимаю, где что, никаких примет, все одинаково везде! Сразу и заорал…
Но это был разумный парень, без претензий. А вот некая девица, воспитанная психическим факультетом, так вот ушла и не вернулась. Настроение у девицы изволило быть скверным, требовало одиночества, а такие мелочи, как необходимость принимать во внимание реальность, вообще замечать происходящее вокруг, на психическом факультете рассматривались всегда как презренные выдумки болванов, не способных подняться до сияющий вершин теории.
Девица ушла погулять после завтрака и не вернулась ни днем, ни к ужину. Дело было, прямо скажем, жарким. Экспедиция, конечно, работать уже не могла — только искала девицу. Каждый день делали маршруты, стреляли в воздух, кричали.
Ночью били в било — кусок лемеха от плуга, подвешенный на крученой веревке у дерева. Каждые двадцать минут ночной дежурный должен был лупить по билу обухом топора.
Наутро Михалыч пулей помчался в Писеево — большое село на левом берегу Енисея. Помчался он и к местному начальству и подал заяву в милицию… человек пропал в тайге! Себе на горе, и без малейшего толку.
Самым эффективным оказалось обратиться к своему брату-экспедишнику, ко всем партиям, стоявшим поблизости «в поле», и к местным, писеевским охотникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— А вам он вообще не нужен, свет?
— Иногда нужен, глаза все-таки устают.
— Так по пещере вы совсем без света ходите?
— Конечно… Как по лесу ночью, так и здесь.
— Так давайте мы вам светить будем. Все-так вам будет легче.
— Не лукавьте, дети мои, и не бойтесь, выведу я вас. А свет… Да зачем он мне, столько света? От ваших фонарей света на сто людей хватит.
Отец Андрей пошел по коридору назад, нырнул в узкий-узкий лаз, куда детям и в голову не пришло бы просочиться, свернул раз и второй точно зная, в какие ходы идти нужно, а какие лучше игнорировать. Он шел по Пещере так уверенно, что и дети сразу же приободрились.
Каменный пол поднимался, впереди чуть-чуть, но забелело. Еще полсотни метров — и дети встали, закрывая глаза от этого пронзительного света. Что характерно, отец Андрей как шел, так продолжал идти, прямо в этот пронзительный, разрывающий глаза, океан света.
Минут десять минуло, пока дети смогли подняться по коридору, лавируя между глыбами, пройти уже не пещерой, а узким ущельем. Ослепительный для них, ранний утренний свет еле пробивался через тучи. Это был совсем другой, незнакомый ход, и от него до грота с покойниками было от силы полкилометра пещерного пути.
ГЛАВА 25
Гвардейский порядочек
18 августа 1999 года
В жаркий день 18 августа, вынужденный прервать отдых Михалыч не захотел искать Динихтиса и просить его помочь найти Павла с Ириной. План у него был другой, потому что вчера на застолье у Мараловых объявился другой человек, и этому другому Михалыч доверял куда больше. Вчера, в процессе прочего душевного общения перед Михалычем появилась физиономия человека, известного ему еще со времен археологического кружка. С тех времен, когда он возил семиклассника Бродова на конференцию школьников в Читу.
— Пашка, ты здесь что делаешь?!
— Осуществляю операцию прикрытия.
— Это как?!
Пашка порассказал, под ухмылки Маралова, и про занятия Стекляшкиных, и про свою защитительно-спасательную миссию. Вчера все было только весело, но вот сегодня все, что он знал о Павле, приобретало новый смысл. Не только то, что он знал о его деятельности здесь, в Малой Речке, но и все, что он знал о жизни Павла, о его знаниях, умениях и навыках.
В жару Павел даже для видимости не забрасывал удочки в бурные воды реки, а тихо бренчал на гитаре. Скамеечка при слиянии Малой Речки и Оя весьма подходила для такого сидения, — чтобы вот так сидеть, в тени то одного тополя (с утра), то другого (после полудня), смотреть на мчащуюся воду, на горы и лес, что-то думать, или вот, бренчать на гитаре, самого себя толком не слыша. Не зря же на этой скамейке просидел несколько лет, да так и помер строитель Города Солнца, начальник Горлестрансрубпрубдопмома, основатель Малой Речки партократ-идеалист Николай Семенович Прорабов.
— О, Михалыч! Давайте пиво пить!
— Не до того, Паша… Сын пропал.
— Как это пропал? Он же с вами…
— Другой сын пропал, который в пещеру пошел.
— Та-ак… И не вернулся, верно понимаю?
— Прибежали Мараловы… Там получилось, что они пошли в один проход, а Павел с Ириной — в другой. Подробности можешь узнать уже у них.
— Гм… — Павел смешно сморщил нос, впал в глубокую задумчивость. Потом вдруг широко разулыбался: — Михалыч, а ведь вы уже все решили! «Подробности можешь узнать»! Вы уверены, что я возьмусь! Вечно вы за других придумываете, кому что делать!
— Ничего я не решил, Паша. Я пришел тебя просить, чтобы мы пошли в эту пещеру. Ты же знаешь, если теряется человек — рассчитывать ни на кого нельзя.
Павел задумчиво кивнул, они встретились глазами, и дружно заулыбались. Потому что перед ними ярко встала одна довольно жуткая история, добавившая в шевелюре Михалыча не один седой волосок.
Экспедиция тогда работала на правом берегу Енисея, тоже в темнохвойке, но гораздо севернее Карска. Когда-то здесь стояла деревня, а вокруг нее, естественно, огороды, поля и покосы. Деревню «укрупнили», и она быстро исчезла с лица земли, а культурные земли стали быстро зарастать травой, потом кустарником. Оставалось подождать лет двадцать, чтобы здесь стеной встал новый лес — сначала березняк, осина, а потом уже и кедры с пихтами, а пока колхоз выпасал тут за лето штук по триста бычков. Пастухи жили по две недели со стадом, а потом сменялись, отдыхали в деревне, и это непостоянное население были все люди во всех окрестностях. Экспедиция должна была собрать данные — как быстро наступает лес на луга и бывшие поля.
Везде одинаковые кусты, какие-то тоже одинаковые бугры, круговерть протоптанных коровами дорожек, абсолютно без каких-либо примет, и посреди этого лунного ландшафта — разрушенные остовы домов. Почему-то деревянные дома очень быстро погибают, стоит уйти человеку. Жить можно было только в бане и в амбаре, сложенном из лиственничных бревен в полтора обхвата каждое, и каждый день надо было выходить в маршруты через этот кустарник, по протоптанным бычками тропкам и работать на лугах по пояс и по грудь в траве. Если день ясный, часам к двум на лугу станет сухо, а до того ходишь, собирая на одежду влагу с травы. Опытным путем установили, что вымокший с утра человек в ясный день просыхает часам к пяти вечера. Но это — в ясный день. В пасмурный день роса не сходит с травы совершенно, а вымокший не просыхает.
В первый же день из зарослей кустарника донесся отчаянный вопль: парень отошел, как он объяснял, погулять.
— Как отошел, оглянулся, сразу понял — сам не вернусь! Не понимаю, где что, никаких примет, все одинаково везде! Сразу и заорал…
Но это был разумный парень, без претензий. А вот некая девица, воспитанная психическим факультетом, так вот ушла и не вернулась. Настроение у девицы изволило быть скверным, требовало одиночества, а такие мелочи, как необходимость принимать во внимание реальность, вообще замечать происходящее вокруг, на психическом факультете рассматривались всегда как презренные выдумки болванов, не способных подняться до сияющий вершин теории.
Девица ушла погулять после завтрака и не вернулась ни днем, ни к ужину. Дело было, прямо скажем, жарким. Экспедиция, конечно, работать уже не могла — только искала девицу. Каждый день делали маршруты, стреляли в воздух, кричали.
Ночью били в било — кусок лемеха от плуга, подвешенный на крученой веревке у дерева. Каждые двадцать минут ночной дежурный должен был лупить по билу обухом топора.
Наутро Михалыч пулей помчался в Писеево — большое село на левом берегу Енисея. Помчался он и к местному начальству и подал заяву в милицию… человек пропал в тайге! Себе на горе, и без малейшего толку.
Самым эффективным оказалось обратиться к своему брату-экспедишнику, ко всем партиям, стоявшим поблизости «в поле», и к местным, писеевским охотникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136