Вот оно коснулось края тучи, нырнуло в нее. Отец Андрей встал лицом на восток и молился. Там, на востоке, небо было темно-синим, дымчатым, а стволики молодых кедров, их кроны высились неподвижно, как изваяния. Только плясали поденки вокруг веток.
Как всегда, красота мира помогала почувствовать благо и могущество той силы, которая создала мир, и самого отца Андрея. Не только силу и могущество, но и благость, и доброту Творца. Тот, кто сделал такой хороший, такой добрый и красивый мир, не мог не помочь тому, кто замыслил благо и кто исполняет волю всей сходки односельчан. В душу Андрея Ивановича сходило ощущения покоя и уверенности в том, что он — под высшей защитой, и ему должно быть дано все, чего он хочет.
А потом отец Андрей сложил все в дупло и особенно старательно замотал съестное — чтоб не пахло и не нашли звери. В костер он набросал еще гнилья и шишек, а сам сделал первые шаги.
Пока он стоял лицом на восток, небо изменилось. Туча отошла от края сопки, и лучи садящегося солнца брызнули веером по небосклону, поджигая нижние края нависших туч. Тучи как бы плыли в сторону отца Андрея, серо-черные сверху, желто-огненные, розовые, красные в огне небесного пожарища. «Добрый знак», — уверенно думал священник.
Метрах в ста от сосны начиналось узкое ущельице, сначала совсем неглубокое. Шагов триста — и уже крутыми стали склоны, не выбраться. Потемнело. Еще триста шагов, и впереди уже совсем темно, а сверху появился потолок. Ну вот он уже и в пещере. Отец Андрей знал, где надо надавить возле глаз и потом на голове, чтобы видеть в любой темноте. Он постоял немного, привыкая, и дальше двинулся по коридору. Теперь он видел примерно так же, как каждый человек может видеть в густых сумерках, и чувствовал себя вполне уверенно.
Отец Андрей не боялся пещер. Он вообще мало чего боялся, убежденный — священнику помогает сам Бог. И пока он хороший священник, пока он делает, как надо, — ему благо. Отец Андрей не мог сравнить себя с другими священниками, но он старался изо всех сил и был уверен, Бог отметит его усердие.
К тому же отец испытал его, как учили камасинские инородцы, кочевавшие в горной тайге, знакомые еще жителям Первых Ключей. У камасинских инородцев был обычай… Если парень хочет быть шаманом, то пожалуйста! Только пусть сначала проведет ночь в одной пещере… Если он правда шаман — духи это поймут, и парень вернется, обогащенный замечательным опытом. А если парня поутру найдут обезумевшего, с перекошенным ртом, из которого рвется крик и вой, — значит, он не настоящий шаман, и ему не помогали духи. Камасинцы не уважали русских попов, потому что они не проходили посвящения, и камасинцы не знали, настоящие они шаманы или нет. Дед Андрея, Гермоген Иванович, был первым, кто прошел испытание в пещере, уже рукоположенным священником; Андрей не видел этого, а вот отец рассказывал, как благоговели перед ним камасинские инородцы, в том числе и шаманы.
Что до пещеры… Очень была обычная пещера — просто длинная дыра, сделанная водой, треугольник входа, в два человеческих роста, глыбы на полу, шагов шестьдесят — все уже и теснее коридор. Там, почти в самом конце, где почти нет света дня — кострище, еще от камасинцев.
Будущий шаман может придти сюда с кем угодно. Любое число людей может ходить по пещере днем. Испытание в том, чтобы ночью парень был один, а все его спутники — за три километра отсюда, у урочища.
Правило можно нарушить. Можно заночевать в пещере хоть впятером, хоть вдесятером. Пожалуйста! Можно посадить парня внутри, а самим сделать засаду снаружи. Пожалуйста! Но только тогда никакого испытания не будет. Ничего не произойдет в пещере. И если парень хочет испытания, он останется в пещере один.
Все уйдут, затихнут их голоса в гулком неровном пространстве. Не будет никого вокруг, и даже звезд и луны не будет в треугольнике входа — в том его огрызке, который виден из самой глубины пещеры. И тогда появляется Голос. Костер трещит, освещая коридор пещеры на несколько метров вперед. Если юноша хочет, он может взять с собой оружие — топор, копье, двустволку, карабин… хоть пушку. Но в кого он будет стрелять?! Никого нет, никто не появляется в освещенном пределе. Никаких звуков движения. Никакого колыхания воздуха. Только потрескивает огонь, и звучит Голос. И все. И больше совсем ничего.
Голос глухой, негромкий, но выговаривает четко, слышно каждое слово. С Голосом нельзя спорить, нельзя ему отвечать. Откуда это известно, трудно сказать. Андрей Иванович не слыхал про человека, который захотел бы проверить что будет, провести маленький эксперимент. Голос спрашивает человека о себе: как зовут, кто родственники, зачем пришел? Но Голос и так знает всех.
У Андрея Голос спрашивал:
— Где Гермоген?
Голос пытался вести спор:
— Разве ты из Ключей?! Я знаю всех в Ключах, но тебя не знаю. Наверное, ты из другой деревни! Ты только притворяешься ключевским!
Голос провоцировал на действия:
— А ты сумеешь поднять этот камень? Думаю, не сможешь! А тот, который возле входа? Где тебе!
И рано или поздно Голос начинал уговаривать выйти:
— А ты выйди, парень, выйди! Так и быть, ничего тебе плохого не сделаю!
— Что, боишься?! — дразнился, обзывался Голос. — Поджилки трясутся, да?! Где уж тебе быть шаманом, глупая девчонка!
Всякий знал, что говорить с Голосом нельзя, ничего делать нельзя, а уж тем более нельзя выходить. Все, кто собирался в пещеру, видели тех, кто нарушил правила: безумцев с пустыми глазами и дико перекошенным ртом, из которого течет слюна. Все знали, что поутру придут те, кто ждет в трех верстах, в удобном месте, у источника. Все знали, что надо петь песни, вести разговоры с невидимым собеседником (не с Голосом). Но выдерживали-то не все…
После той пещеры-испытания, здесь все уже казалось чепухой. В темноте, приспособив глаза, Андрей Иванович шел, как по тайге, — по приметам, как велено отцом. Третий коридор… зал с падающей водой…
Нужное место все ближе.
ГЛАВА 23
Поиски пропавших
18 августа 1999 года
Надо отдать должное Динихтису — он был очень деловым человеком, тут спору нет. И конечно же, он не мог не заметить обезумевшего вида Стекляшкиных, вломившихся в его ограду. Посетителей пошатывало после жуткой дороги; измотанные лица, синяки под глазами, одежда в небрежности. Что-то неуловимое в облике давало понять, что им плохо не только физически.
А Динихтис как раз обтесывал плашку, чтобы починить забор, в его желудке плескался литр борща, а юная жена пропалывала огород под бдительным оком супруга.
Цвел лимонно-розовый закат. Динихтис находился дома, посреди необозримых просторов своего хозяйства, и ни в ком и ни в чем не нуждался. А эти двое явились неизвестно зачем за тридевять земель, и им зачем-то нужен был Динихтис — второй раз за шестой день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Как всегда, красота мира помогала почувствовать благо и могущество той силы, которая создала мир, и самого отца Андрея. Не только силу и могущество, но и благость, и доброту Творца. Тот, кто сделал такой хороший, такой добрый и красивый мир, не мог не помочь тому, кто замыслил благо и кто исполняет волю всей сходки односельчан. В душу Андрея Ивановича сходило ощущения покоя и уверенности в том, что он — под высшей защитой, и ему должно быть дано все, чего он хочет.
А потом отец Андрей сложил все в дупло и особенно старательно замотал съестное — чтоб не пахло и не нашли звери. В костер он набросал еще гнилья и шишек, а сам сделал первые шаги.
Пока он стоял лицом на восток, небо изменилось. Туча отошла от края сопки, и лучи садящегося солнца брызнули веером по небосклону, поджигая нижние края нависших туч. Тучи как бы плыли в сторону отца Андрея, серо-черные сверху, желто-огненные, розовые, красные в огне небесного пожарища. «Добрый знак», — уверенно думал священник.
Метрах в ста от сосны начиналось узкое ущельице, сначала совсем неглубокое. Шагов триста — и уже крутыми стали склоны, не выбраться. Потемнело. Еще триста шагов, и впереди уже совсем темно, а сверху появился потолок. Ну вот он уже и в пещере. Отец Андрей знал, где надо надавить возле глаз и потом на голове, чтобы видеть в любой темноте. Он постоял немного, привыкая, и дальше двинулся по коридору. Теперь он видел примерно так же, как каждый человек может видеть в густых сумерках, и чувствовал себя вполне уверенно.
Отец Андрей не боялся пещер. Он вообще мало чего боялся, убежденный — священнику помогает сам Бог. И пока он хороший священник, пока он делает, как надо, — ему благо. Отец Андрей не мог сравнить себя с другими священниками, но он старался изо всех сил и был уверен, Бог отметит его усердие.
К тому же отец испытал его, как учили камасинские инородцы, кочевавшие в горной тайге, знакомые еще жителям Первых Ключей. У камасинских инородцев был обычай… Если парень хочет быть шаманом, то пожалуйста! Только пусть сначала проведет ночь в одной пещере… Если он правда шаман — духи это поймут, и парень вернется, обогащенный замечательным опытом. А если парня поутру найдут обезумевшего, с перекошенным ртом, из которого рвется крик и вой, — значит, он не настоящий шаман, и ему не помогали духи. Камасинцы не уважали русских попов, потому что они не проходили посвящения, и камасинцы не знали, настоящие они шаманы или нет. Дед Андрея, Гермоген Иванович, был первым, кто прошел испытание в пещере, уже рукоположенным священником; Андрей не видел этого, а вот отец рассказывал, как благоговели перед ним камасинские инородцы, в том числе и шаманы.
Что до пещеры… Очень была обычная пещера — просто длинная дыра, сделанная водой, треугольник входа, в два человеческих роста, глыбы на полу, шагов шестьдесят — все уже и теснее коридор. Там, почти в самом конце, где почти нет света дня — кострище, еще от камасинцев.
Будущий шаман может придти сюда с кем угодно. Любое число людей может ходить по пещере днем. Испытание в том, чтобы ночью парень был один, а все его спутники — за три километра отсюда, у урочища.
Правило можно нарушить. Можно заночевать в пещере хоть впятером, хоть вдесятером. Пожалуйста! Можно посадить парня внутри, а самим сделать засаду снаружи. Пожалуйста! Но только тогда никакого испытания не будет. Ничего не произойдет в пещере. И если парень хочет испытания, он останется в пещере один.
Все уйдут, затихнут их голоса в гулком неровном пространстве. Не будет никого вокруг, и даже звезд и луны не будет в треугольнике входа — в том его огрызке, который виден из самой глубины пещеры. И тогда появляется Голос. Костер трещит, освещая коридор пещеры на несколько метров вперед. Если юноша хочет, он может взять с собой оружие — топор, копье, двустволку, карабин… хоть пушку. Но в кого он будет стрелять?! Никого нет, никто не появляется в освещенном пределе. Никаких звуков движения. Никакого колыхания воздуха. Только потрескивает огонь, и звучит Голос. И все. И больше совсем ничего.
Голос глухой, негромкий, но выговаривает четко, слышно каждое слово. С Голосом нельзя спорить, нельзя ему отвечать. Откуда это известно, трудно сказать. Андрей Иванович не слыхал про человека, который захотел бы проверить что будет, провести маленький эксперимент. Голос спрашивает человека о себе: как зовут, кто родственники, зачем пришел? Но Голос и так знает всех.
У Андрея Голос спрашивал:
— Где Гермоген?
Голос пытался вести спор:
— Разве ты из Ключей?! Я знаю всех в Ключах, но тебя не знаю. Наверное, ты из другой деревни! Ты только притворяешься ключевским!
Голос провоцировал на действия:
— А ты сумеешь поднять этот камень? Думаю, не сможешь! А тот, который возле входа? Где тебе!
И рано или поздно Голос начинал уговаривать выйти:
— А ты выйди, парень, выйди! Так и быть, ничего тебе плохого не сделаю!
— Что, боишься?! — дразнился, обзывался Голос. — Поджилки трясутся, да?! Где уж тебе быть шаманом, глупая девчонка!
Всякий знал, что говорить с Голосом нельзя, ничего делать нельзя, а уж тем более нельзя выходить. Все, кто собирался в пещеру, видели тех, кто нарушил правила: безумцев с пустыми глазами и дико перекошенным ртом, из которого течет слюна. Все знали, что поутру придут те, кто ждет в трех верстах, в удобном месте, у источника. Все знали, что надо петь песни, вести разговоры с невидимым собеседником (не с Голосом). Но выдерживали-то не все…
После той пещеры-испытания, здесь все уже казалось чепухой. В темноте, приспособив глаза, Андрей Иванович шел, как по тайге, — по приметам, как велено отцом. Третий коридор… зал с падающей водой…
Нужное место все ближе.
ГЛАВА 23
Поиски пропавших
18 августа 1999 года
Надо отдать должное Динихтису — он был очень деловым человеком, тут спору нет. И конечно же, он не мог не заметить обезумевшего вида Стекляшкиных, вломившихся в его ограду. Посетителей пошатывало после жуткой дороги; измотанные лица, синяки под глазами, одежда в небрежности. Что-то неуловимое в облике давало понять, что им плохо не только физически.
А Динихтис как раз обтесывал плашку, чтобы починить забор, в его желудке плескался литр борща, а юная жена пропалывала огород под бдительным оком супруга.
Цвел лимонно-розовый закат. Динихтис находился дома, посреди необозримых просторов своего хозяйства, и ни в ком и ни в чем не нуждался. А эти двое явились неизвестно зачем за тридевять земель, и им зачем-то нужен был Динихтис — второй раз за шестой день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136