Ей нужно было время… И нужны были обстоятельства. Доцент достиг бы несравненно большего, сумей он встретиться с Ревмирой в более благоприятной обстановке. Что поделать! По дороге сюда мечты доцента включали идиллические картины зеленых лужаек, тенистых аркад и уединенных сельских домиков, а никак не зарослей малинника. Что поделать, ошибся доцент!
А как реагировала Ревмира на все ласки и игры доцента! Привыкнув к своим шлюхам, Хипоня все удивлялся, сколько пламени в этой домохозяйке! Посадив ее к себе спиной, Хипоня запустил руки крест-накрест на груди и диву давался бурной реакции женщины.
Распаленный доцент вцепился в пуговицы шорт. Вот сейчас! И опять Хипоня не учел, что снизу на женщинах, как правило, надето больше, чем сверху. Ревмира позволила снять шорты, продолжая цепляться за бирюзовые штанишки с кружевцами. Доцент провел пальцем по внутренней стороне бедер и чуть не застонал, так задрожало ее тело, так откровенно сократились мышцы. Хипоня положил пальцы на самое чувствительное местечко, поверх тонкой ткани трусов, и снова ощутил ответ. Какой ответ!
Доцент потянул трусики вниз, и тут-то женщина вцепилась в них и, к удивлению Хипони, вдруг густо покраснела.
Хипоня не учел и еще одного — чем равнодушнее к нам женщина, тем она бесстыднее, что делать. Как раз от любви-то и появляется скромность, страх потерять в глазах, застенчивость…
Многоопытный доцент за последние годы почти позабыл эту закономерность. Стремясь к количеству женщин, он почти перестал обращать внимание на качество. А Ревмира, к его неудобству, оказалась порядочной женщиной, и все что было, происходило по одной причине: Ревмира была сильно влюблена в доцента.
Непросто, совсем не просто было решиться Ревмире на то, чтобы позволить снимать с себя трусики, да еще среди белого дня, среди травяных запахов, не в силах выкинуть из головы мысль о муже, который тоже где-то рядом. Изменить мужу совсем не так просто, как иногда кажется женщинам… и тем, кто на них покушается. А тем более вот так — торопливо, жадно, среди бела дня… Ревмира боролась, отступая, и была, пожалуй, обречена… Но не хотела этой обреченности.
Раз за разом касался доцент заветного места, проводил рукой по внутренней стороне бедер, до места, где начиналась особенно нежная кожа.
Ревмира охала, стонала, выгибалась, подставляя себя, гладила доцента по торсу, голове, груди, целовала все, до чего дотягивалась. Но всякий раз упорно перехватывала трусы, краснела, цепко тащила их вверх.
К счастью для себя, Хипоня оказался действительно опытным мужчиной. Действительно, к чему непременно снимать?! Можно чуть-чуть отогнуть полоску ткани в самом необходимом месте! И право, этого вполне достаточно.
Хипоня чуть не заорал в момент, когда некая часть его тела оказалась внутри у Ревмиры. И у Ревмиры тоже было… может быть, и не так, как у него, но женщина определенно отвечала. Многоопытный Хипоня никак не мог бы ошибиться: Ревмире было очень хорошо. Самовлюбленность помешала доценту отнести это за счет продолжительности процесса, а не своих сверхдостоинств.
А уж украсить начавшийся процесс доцент умел непревзойденно: и замереть в нужный момент, и нажать под углом, и изменить ритм движений.
Двигаясь синхронно с доцентом, Ревмира стонала… сперва — сквозь стиснутые зубы, потом вполголоса, потом — почти что в голос. Раза два подергивания тела знаменовали точку высшей стадии оргазма.
Увлечение процессом помешало Алексею Никаноровичу заметить, что издаваемые Ревмирой звуки словно бы кто-то дублирует таким мелодичным поухиванием. Он пропустил даже момент, когда Ревмира сильно напряглась, но напряжение ее явно не было никак связано с доцентом, даже когда глаза любовницы расширились до совершенно немыслимых, казалось бы, пределов. И только пронзительный визг, судорожный рывок заставили доцента обернуться: остановившимся безумным взглядом уставилась Ревмира поверх плеча Хипони.
«Муж!» — мелькнула истерическая мысль. Но там был вовсе и не муж. Даже много позже Хипоня оставался убежденным: на морде медведя застыло самое заинтересованное, самое увлеченное выражение. Зверь мерно поухивал в такт действиям любовников, постукивал по земле лапами в ритм, качал огромной головой: он откровенно развлекался. Зверь показался Хипоне размерами с небольшого слона… в чем было преувеличение, но не такое уж большое: зверь был и правда громадный.
Наверное, бедный медведь тоже до конца своих дней сохранил в памяти самый сильный испуг. Только что он со вдумчивым любопытством изучал этот странный вид живых существ, копулирующих так часто, бурно и продолжительно, а вдруг существа отпрянули друг от друга, свечкой взвились в воздух, сопровождая это страшным криком. И рванулись прямо на него… Откуда было знать медведю, что он закрыл собою лаз, через который только и могли ходить люди?!
Жутко ухнув, медведь ломанулся прямо сквозь кусты, освобождая Хипоне траекторию. На глазах появлялся новый медвежий лаз, отмеченый дымящимися полужидкими следами медвежьего перепуга. У людей не было, впрочем, шансов вступить в медвежьи кучи: они драпали в другую сторону. Позже Хипоня страшно удивлялся, что сумел пробежать так далеко за такой ничтожный срок, да еще в спущенных трусах. Оба жутко навалили по дороге — и медведь, и доцент, но доценту было проще — он так и мчался, пока не влетел в реку и не присел, не спрятался в воде. Ледяная вода окатила, перекатилась через присевшего на корточки, а главное — скрыла следы преступления. По крайней мере, если Ревмира и заподозрила что-то, последствия оказались замыты самым кардинальным образом и почти без усилий доцента.
Эта история имела необычное продолжение. В виду того, что тайга в качестве дома свиданий уже не использовалась, многое приняло совсем другие формы, чем могло бы.
Пятнадцатого погода начала портиться. Появились нетугие белые облачка, сияющие от солнечного света. Там, на страшной высоте, эти облака разносил и растаскивал ветер, и местами облака напоминали больше полосы тумана. Небо заволакивала дымка — уже верный признак, что погода портится. К вечеру еще и озверела мошка, а это тоже верный признак. Ноги у всех были в расчесах, настроение упало.
ГЛАВА 14
Воспитательные процессы
15 — 17 августа 1999 года
Пятнадцатого утром раскопки начались с того, что Саша встал около шурфа, все осмотрел, а потом решительно сказал:
— Неправильно!
— Что здесь неправильно, Саша?
— У вас компас неправильный. Вы по нему направление определяете?
— Ну да. По нему. А что, Саша?
— А то, что это компас туристский, слабенький. А в скале этой металла… хоть попой ешь. В общем, искажение происходит.
— А какой компас нужен?
— Лучше всего — геологический, надежный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
А как реагировала Ревмира на все ласки и игры доцента! Привыкнув к своим шлюхам, Хипоня все удивлялся, сколько пламени в этой домохозяйке! Посадив ее к себе спиной, Хипоня запустил руки крест-накрест на груди и диву давался бурной реакции женщины.
Распаленный доцент вцепился в пуговицы шорт. Вот сейчас! И опять Хипоня не учел, что снизу на женщинах, как правило, надето больше, чем сверху. Ревмира позволила снять шорты, продолжая цепляться за бирюзовые штанишки с кружевцами. Доцент провел пальцем по внутренней стороне бедер и чуть не застонал, так задрожало ее тело, так откровенно сократились мышцы. Хипоня положил пальцы на самое чувствительное местечко, поверх тонкой ткани трусов, и снова ощутил ответ. Какой ответ!
Доцент потянул трусики вниз, и тут-то женщина вцепилась в них и, к удивлению Хипони, вдруг густо покраснела.
Хипоня не учел и еще одного — чем равнодушнее к нам женщина, тем она бесстыднее, что делать. Как раз от любви-то и появляется скромность, страх потерять в глазах, застенчивость…
Многоопытный доцент за последние годы почти позабыл эту закономерность. Стремясь к количеству женщин, он почти перестал обращать внимание на качество. А Ревмира, к его неудобству, оказалась порядочной женщиной, и все что было, происходило по одной причине: Ревмира была сильно влюблена в доцента.
Непросто, совсем не просто было решиться Ревмире на то, чтобы позволить снимать с себя трусики, да еще среди белого дня, среди травяных запахов, не в силах выкинуть из головы мысль о муже, который тоже где-то рядом. Изменить мужу совсем не так просто, как иногда кажется женщинам… и тем, кто на них покушается. А тем более вот так — торопливо, жадно, среди бела дня… Ревмира боролась, отступая, и была, пожалуй, обречена… Но не хотела этой обреченности.
Раз за разом касался доцент заветного места, проводил рукой по внутренней стороне бедер, до места, где начиналась особенно нежная кожа.
Ревмира охала, стонала, выгибалась, подставляя себя, гладила доцента по торсу, голове, груди, целовала все, до чего дотягивалась. Но всякий раз упорно перехватывала трусы, краснела, цепко тащила их вверх.
К счастью для себя, Хипоня оказался действительно опытным мужчиной. Действительно, к чему непременно снимать?! Можно чуть-чуть отогнуть полоску ткани в самом необходимом месте! И право, этого вполне достаточно.
Хипоня чуть не заорал в момент, когда некая часть его тела оказалась внутри у Ревмиры. И у Ревмиры тоже было… может быть, и не так, как у него, но женщина определенно отвечала. Многоопытный Хипоня никак не мог бы ошибиться: Ревмире было очень хорошо. Самовлюбленность помешала доценту отнести это за счет продолжительности процесса, а не своих сверхдостоинств.
А уж украсить начавшийся процесс доцент умел непревзойденно: и замереть в нужный момент, и нажать под углом, и изменить ритм движений.
Двигаясь синхронно с доцентом, Ревмира стонала… сперва — сквозь стиснутые зубы, потом вполголоса, потом — почти что в голос. Раза два подергивания тела знаменовали точку высшей стадии оргазма.
Увлечение процессом помешало Алексею Никаноровичу заметить, что издаваемые Ревмирой звуки словно бы кто-то дублирует таким мелодичным поухиванием. Он пропустил даже момент, когда Ревмира сильно напряглась, но напряжение ее явно не было никак связано с доцентом, даже когда глаза любовницы расширились до совершенно немыслимых, казалось бы, пределов. И только пронзительный визг, судорожный рывок заставили доцента обернуться: остановившимся безумным взглядом уставилась Ревмира поверх плеча Хипони.
«Муж!» — мелькнула истерическая мысль. Но там был вовсе и не муж. Даже много позже Хипоня оставался убежденным: на морде медведя застыло самое заинтересованное, самое увлеченное выражение. Зверь мерно поухивал в такт действиям любовников, постукивал по земле лапами в ритм, качал огромной головой: он откровенно развлекался. Зверь показался Хипоне размерами с небольшого слона… в чем было преувеличение, но не такое уж большое: зверь был и правда громадный.
Наверное, бедный медведь тоже до конца своих дней сохранил в памяти самый сильный испуг. Только что он со вдумчивым любопытством изучал этот странный вид живых существ, копулирующих так часто, бурно и продолжительно, а вдруг существа отпрянули друг от друга, свечкой взвились в воздух, сопровождая это страшным криком. И рванулись прямо на него… Откуда было знать медведю, что он закрыл собою лаз, через который только и могли ходить люди?!
Жутко ухнув, медведь ломанулся прямо сквозь кусты, освобождая Хипоне траекторию. На глазах появлялся новый медвежий лаз, отмеченый дымящимися полужидкими следами медвежьего перепуга. У людей не было, впрочем, шансов вступить в медвежьи кучи: они драпали в другую сторону. Позже Хипоня страшно удивлялся, что сумел пробежать так далеко за такой ничтожный срок, да еще в спущенных трусах. Оба жутко навалили по дороге — и медведь, и доцент, но доценту было проще — он так и мчался, пока не влетел в реку и не присел, не спрятался в воде. Ледяная вода окатила, перекатилась через присевшего на корточки, а главное — скрыла следы преступления. По крайней мере, если Ревмира и заподозрила что-то, последствия оказались замыты самым кардинальным образом и почти без усилий доцента.
Эта история имела необычное продолжение. В виду того, что тайга в качестве дома свиданий уже не использовалась, многое приняло совсем другие формы, чем могло бы.
Пятнадцатого погода начала портиться. Появились нетугие белые облачка, сияющие от солнечного света. Там, на страшной высоте, эти облака разносил и растаскивал ветер, и местами облака напоминали больше полосы тумана. Небо заволакивала дымка — уже верный признак, что погода портится. К вечеру еще и озверела мошка, а это тоже верный признак. Ноги у всех были в расчесах, настроение упало.
ГЛАВА 14
Воспитательные процессы
15 — 17 августа 1999 года
Пятнадцатого утром раскопки начались с того, что Саша встал около шурфа, все осмотрел, а потом решительно сказал:
— Неправильно!
— Что здесь неправильно, Саша?
— У вас компас неправильный. Вы по нему направление определяете?
— Ну да. По нему. А что, Саша?
— А то, что это компас туристский, слабенький. А в скале этой металла… хоть попой ешь. В общем, искажение происходит.
— А какой компас нужен?
— Лучше всего — геологический, надежный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136