..
Если бы он был опытным сердцеедом, он рассуждал бы совсем по-другому:
— Нельзя упускать удобного случая! Пока мать не вернулась домой, скорее надо поболтать с очаровательной малюткой!
Шевалье пулей вылетел из комнаты, стремительно сбежал вниз по лестнице, опрометью выскочил из ворот и помчался за Дамой в трауре; он нагнал ее на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Дени.
И тут юноша оробел. Он испугался, что не сможет связать двух слов, начнет заикаться… И тогда он молча последовал за Дамой в трауре, не решаясь обратиться к ней.
Тем временем Жанна дошла до Бастилии и свернула направо, оказавшись в переулочке, который связывал улицу Сент-Антуан с пристанью Сен-Поль. Наконец женщина достигла улицы Барре, где стоял когда-то монастырь кармелитов.
Монахи-кармелиты носили черно-белые одеяния, потому в народе их и прозвали полосатыми . Так же стали именовать и прилегающую к монастырю улицу Барре. При Людовике XIII монастырь был перенесен на холм Святой Женевьевы, но место, где он когда-то находился, так и осталось улицей Барре.
Жанна поспешила к маленькому, но крепкому и красивому домику, утопавшему в зелени прекрасного сада. Домик почему-то казался очень загадочным. Пардальян заметил, что Дама в трауре постучала и тотчас скрылась за дверью.
«Переговорю с ней на обратном пути, — подумал юноша, — я просто обязан это сделать!»
И он обосновался на углу.
Суровая служанка огромного роста впустила Жанну в дом и отвела на второй этаж, в большую, роскошно обставленную комнату.
Молодой человек и дама, которые сидели рядышком на оттоманке, посмотрели на Жанну.
— О, моя вышивка готова! — оживилась дама.
— Замечательно! А там есть те слова, которыми я просил вас ее украсить: — поинтересовался молодой человек.
— Разумеется, месье, — ответила Жанна.
— Какие слова? — с милой робостью спросила женщина.
— Сейчас узнаете! — воскликнул юноша, в радостном волнении потирая свои белые руки.
Ему было не больше двадцати, и одет он был, как состоятельный горожанин, в неброский костюм из дорогого тонкого сукна; однако на черном бархатном берете молодого человека сверкал великолепный бриллиант. Юноша был невысоким и, похоже, довольно хилым: изжелта-бледное лицо, высокий лоб, недобрые, прячущиеся от собеседника глаза, губы, вечно искривленные неприятной усмешкой. Правда, сейчас юноша улыбался ласково и открыто. Но постоянные конвульсивные подергивания рук и пальцев свидетельствовали о том, что молодого человека мучил какой-то душевный недуг. Порой юноша ни с того ни с сего начинал дико хохотать, а глаза его вспыхивали зловещим огнем, и от этого смеха у людей кровь стыла в жилах.
Женщине было года на три-четыре больше, чем ее гостю. На эту миловидную, трепетную блондинку вряд ли обратили бы внимание на приеме или на балу; незнакомые мужчины не замерли бы при ее появлении, как замирают они, завидев истинных красавиц. Все ее существо было проникнуто трогательной робостью. Но глаза женщины, обращенные к любимому, излучали почти материнскую ласку и доброту. Именно эти качества определяли ее характер, и сразу было видно, что ради возлюбленного она готова на все. Любовь составляет смысл существования таких женщин, во имя любви они, не задумываясь, пожертвуют жизнью.
— Так что же это за слова? — с очаровательным нетерпением воскликнула дама.
— Посмотрите, Мари! — и юноша расправил вышивку.
На полотне были изображены причудливые гирлянды цветов, окружавшие золотую надпись на голубом фоне: «Je charme tout» — «Пленяю все».
Дама, которую юноша называл Мари, взглянула на друга с немым вопросом в глазах. Молодой человек радостно рассмеялся.
— Вы еще не поняли, милая Мари?
— Нет, Карл, нет, мой дорогой…
— Это ваш новый девиз, Мари. Я сам его сочинил.
— О, мой любимый…
— Но выслушайте же меня! Мне хочется, чтобы все вещи в этом доме были украшены вашим девизом — серебряная посуда, мебель, словом, все-все! Я советовался с мэтром Ронсаром и даже Жаном Дора, великим знатоком древних языков. Но они не смогли придумать ничего подходящего. Тогда я взялся за дело сам, и вот что у меня получилось. Эти слова нашептала мне любовь…
— О, Карл! Вы дарите мне столько счастья!..
— Но, дорогая, позвольте мне закончить… Понимаете, что это за фраза? Ну догадайтесь же!
— О, я не знаю, друг мой!
— Это ваше имя! — не скрывая ликования, вскричал молодой человек. — «Je charme tout» — «Пленяю все». Это составлено из букв, которые образуют ваши имя и фамилию — Marie Touchet — Мари Туше. Убедитесь сами!
Мари поспешила к изящному секретеру, написала на клочке пергамента «Marie Touchet» и увидела, что фраза «Je charme tout» действительно представляет собой анаграмму ее имени. Раскрасневшись от счастья, женщина подбежала к своему другу. Тот нежно привлек ее к себе — и она замерла в его объятиях.
Безмолвная Жанна де Пьенн грустно любовалась этой трогательной идиллией.
«Они обожают друг друга! — думала бедная женщина. — О, счастливцы! А ведь я тоже могла быть счастливой…»
— Ах, дорогая моя Мари! — говорил тем временем молодой человек. — Я дни и ночи думаю только о любви, что связала нас неразрывными узами! Все мои помыслы лишь о тебе, бесценная моя! Дома, в Лувре, моя мать считает, что я поглощен борьбой с гугенотами, мой брат, герцог Анжуйский, полагает, что я вынашиваю планы его убийства, Гиз старается отгадать, как я собираюсь поступить с ним. А у меня в голове только ты и мое чувство к тебе, к тебе одной, ведь лишь ты одна меня действительно любишь. О, как подходит тебе твое имя! Воистину, Мари Туше способна пленять все!
Мари с упоением внимала признаниям своего друга. Забывшись, она перестала обращать внимание на Даму в трауре.
— О, сир, — прошептала она, — ваша любовь составляет счастье всей моей жизни!
— Бог мой! Сир! Король Франции! — еле слышно пролепетала потрясенная Жанна.
Она оцепенела, пораженная этим неожиданным открытием. Итак, несчастная женщина, на долю которой выпало столько страданий, видела перед собой Карла IX… Значит, этот блеклый, хмурый, непрезентабельный горожанин — сам король!.. Король Франции!
…Бессонными ночами она часто представляла себе, как бросится королю в ноги и расскажет ему о своей беде… Но не ради себя сделает она это!.. Только ради дочери, только ради Лоизы!
Жанна дрожала, в глазах у нее потемнело… Она уже хотела упасть на колени…
А Карл IX, продолжая крепко обнимать Мари, говорил тихо и проникновенно:
— Не обращайся так ко мне — «сир»! Пойми, Мари, для тебя я не король! Я просто Карл, твой любящий Карл. Ты одна видишь во мне человека, и это помогает мне жить — будто лучик солнца прорезает окружающую меня темноту… Король! Как это смешно! Я — король! Ах, Мари, ведь я всего лишь бедный, забитый ребенок, которого ненавидит родная мать и презирают собственные братья!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Если бы он был опытным сердцеедом, он рассуждал бы совсем по-другому:
— Нельзя упускать удобного случая! Пока мать не вернулась домой, скорее надо поболтать с очаровательной малюткой!
Шевалье пулей вылетел из комнаты, стремительно сбежал вниз по лестнице, опрометью выскочил из ворот и помчался за Дамой в трауре; он нагнал ее на углу улиц Сент-Антуан и Сен-Дени.
И тут юноша оробел. Он испугался, что не сможет связать двух слов, начнет заикаться… И тогда он молча последовал за Дамой в трауре, не решаясь обратиться к ней.
Тем временем Жанна дошла до Бастилии и свернула направо, оказавшись в переулочке, который связывал улицу Сент-Антуан с пристанью Сен-Поль. Наконец женщина достигла улицы Барре, где стоял когда-то монастырь кармелитов.
Монахи-кармелиты носили черно-белые одеяния, потому в народе их и прозвали полосатыми . Так же стали именовать и прилегающую к монастырю улицу Барре. При Людовике XIII монастырь был перенесен на холм Святой Женевьевы, но место, где он когда-то находился, так и осталось улицей Барре.
Жанна поспешила к маленькому, но крепкому и красивому домику, утопавшему в зелени прекрасного сада. Домик почему-то казался очень загадочным. Пардальян заметил, что Дама в трауре постучала и тотчас скрылась за дверью.
«Переговорю с ней на обратном пути, — подумал юноша, — я просто обязан это сделать!»
И он обосновался на углу.
Суровая служанка огромного роста впустила Жанну в дом и отвела на второй этаж, в большую, роскошно обставленную комнату.
Молодой человек и дама, которые сидели рядышком на оттоманке, посмотрели на Жанну.
— О, моя вышивка готова! — оживилась дама.
— Замечательно! А там есть те слова, которыми я просил вас ее украсить: — поинтересовался молодой человек.
— Разумеется, месье, — ответила Жанна.
— Какие слова? — с милой робостью спросила женщина.
— Сейчас узнаете! — воскликнул юноша, в радостном волнении потирая свои белые руки.
Ему было не больше двадцати, и одет он был, как состоятельный горожанин, в неброский костюм из дорогого тонкого сукна; однако на черном бархатном берете молодого человека сверкал великолепный бриллиант. Юноша был невысоким и, похоже, довольно хилым: изжелта-бледное лицо, высокий лоб, недобрые, прячущиеся от собеседника глаза, губы, вечно искривленные неприятной усмешкой. Правда, сейчас юноша улыбался ласково и открыто. Но постоянные конвульсивные подергивания рук и пальцев свидетельствовали о том, что молодого человека мучил какой-то душевный недуг. Порой юноша ни с того ни с сего начинал дико хохотать, а глаза его вспыхивали зловещим огнем, и от этого смеха у людей кровь стыла в жилах.
Женщине было года на три-четыре больше, чем ее гостю. На эту миловидную, трепетную блондинку вряд ли обратили бы внимание на приеме или на балу; незнакомые мужчины не замерли бы при ее появлении, как замирают они, завидев истинных красавиц. Все ее существо было проникнуто трогательной робостью. Но глаза женщины, обращенные к любимому, излучали почти материнскую ласку и доброту. Именно эти качества определяли ее характер, и сразу было видно, что ради возлюбленного она готова на все. Любовь составляет смысл существования таких женщин, во имя любви они, не задумываясь, пожертвуют жизнью.
— Так что же это за слова? — с очаровательным нетерпением воскликнула дама.
— Посмотрите, Мари! — и юноша расправил вышивку.
На полотне были изображены причудливые гирлянды цветов, окружавшие золотую надпись на голубом фоне: «Je charme tout» — «Пленяю все».
Дама, которую юноша называл Мари, взглянула на друга с немым вопросом в глазах. Молодой человек радостно рассмеялся.
— Вы еще не поняли, милая Мари?
— Нет, Карл, нет, мой дорогой…
— Это ваш новый девиз, Мари. Я сам его сочинил.
— О, мой любимый…
— Но выслушайте же меня! Мне хочется, чтобы все вещи в этом доме были украшены вашим девизом — серебряная посуда, мебель, словом, все-все! Я советовался с мэтром Ронсаром и даже Жаном Дора, великим знатоком древних языков. Но они не смогли придумать ничего подходящего. Тогда я взялся за дело сам, и вот что у меня получилось. Эти слова нашептала мне любовь…
— О, Карл! Вы дарите мне столько счастья!..
— Но, дорогая, позвольте мне закончить… Понимаете, что это за фраза? Ну догадайтесь же!
— О, я не знаю, друг мой!
— Это ваше имя! — не скрывая ликования, вскричал молодой человек. — «Je charme tout» — «Пленяю все». Это составлено из букв, которые образуют ваши имя и фамилию — Marie Touchet — Мари Туше. Убедитесь сами!
Мари поспешила к изящному секретеру, написала на клочке пергамента «Marie Touchet» и увидела, что фраза «Je charme tout» действительно представляет собой анаграмму ее имени. Раскрасневшись от счастья, женщина подбежала к своему другу. Тот нежно привлек ее к себе — и она замерла в его объятиях.
Безмолвная Жанна де Пьенн грустно любовалась этой трогательной идиллией.
«Они обожают друг друга! — думала бедная женщина. — О, счастливцы! А ведь я тоже могла быть счастливой…»
— Ах, дорогая моя Мари! — говорил тем временем молодой человек. — Я дни и ночи думаю только о любви, что связала нас неразрывными узами! Все мои помыслы лишь о тебе, бесценная моя! Дома, в Лувре, моя мать считает, что я поглощен борьбой с гугенотами, мой брат, герцог Анжуйский, полагает, что я вынашиваю планы его убийства, Гиз старается отгадать, как я собираюсь поступить с ним. А у меня в голове только ты и мое чувство к тебе, к тебе одной, ведь лишь ты одна меня действительно любишь. О, как подходит тебе твое имя! Воистину, Мари Туше способна пленять все!
Мари с упоением внимала признаниям своего друга. Забывшись, она перестала обращать внимание на Даму в трауре.
— О, сир, — прошептала она, — ваша любовь составляет счастье всей моей жизни!
— Бог мой! Сир! Король Франции! — еле слышно пролепетала потрясенная Жанна.
Она оцепенела, пораженная этим неожиданным открытием. Итак, несчастная женщина, на долю которой выпало столько страданий, видела перед собой Карла IX… Значит, этот блеклый, хмурый, непрезентабельный горожанин — сам король!.. Король Франции!
…Бессонными ночами она часто представляла себе, как бросится королю в ноги и расскажет ему о своей беде… Но не ради себя сделает она это!.. Только ради дочери, только ради Лоизы!
Жанна дрожала, в глазах у нее потемнело… Она уже хотела упасть на колени…
А Карл IX, продолжая крепко обнимать Мари, говорил тихо и проникновенно:
— Не обращайся так ко мне — «сир»! Пойми, Мари, для тебя я не король! Я просто Карл, твой любящий Карл. Ты одна видишь во мне человека, и это помогает мне жить — будто лучик солнца прорезает окружающую меня темноту… Король! Как это смешно! Я — король! Ах, Мари, ведь я всего лишь бедный, забитый ребенок, которого ненавидит родная мать и презирают собственные братья!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140