Всякое может случиться, бывают роковые мгновения, когда судьбу страны решает единственный удар шпаги, и если в такой момент шпага не будет разить точно, если клинок пройдет мимо цели, королевство может обратиться в прах… Рене, у этого юноши твердая рука?
— Не сомневайтесь, Екатерина, он будет служить нам!
— Да, Рене, твой особняк готов. Сегодня утром мне принесли ключи от его дверей.
— Я уже знаю, моя королева; я прогулялся вокруг этого дома по улицам дю Фур, дез-Экю и Гренель. Он стоит на месте бывшего дворца Суассон. Вы замечательно все устроили.
— А как тебе понравилась башня, которую возвели там по моему приказу?
— Клянусь вам, это самое прелестное, самое очаровательное сооружение в Париже. Теперь я могу осуществить свою мечту — приблизиться к звездам, вознестись над городскими крышами и людским морем, прочесть великую небесную книгу, которую рок начертал над нашими головами. Мне достаточно лишь протянуть руку, и я коснусь созвездий, вступлю в зодиакальный круг.
Но мысли Екатерины уже снова занимал Пардальян.
— Да, — задумчиво проговорила она, — этот юноша мне скоро понадобится. Рене, ты прочел по звездам его судьбу?
— Нет еще, я же почти ничего о нем не знаю. Но через день-два я составлю его гороскоп. И все же, моя королева, отчего вас так заинтересовал этот нищий мальчишка? Ведь вам преданно служат ваши придворные, ваши лазутчики, ваши фрейлины.
— Да, мне служат сто пятьдесят фрейлин, и через них я узнаю, что именно сто пятьдесят моих врагов нашептывают по ночам своим любовницам; да, у меня везде лазутчики — даже в доме Гиза, даже в свите Беарнца, и благодаря им мне прекрасно известны замыслы людей, мечтающих убить меня; да, я окружена придворными, с помощью которых правлю Лувром и Парижем. И все же мне страшно, Рене!..
И перед внутренним взором Екатерины Медичи словно прошла вся ее жизнь.
— Рене, — тихо проговорила королева, — когда меня привезли во Францию, мне было четырнадцать лет, теперь же — пятьдесят. Я прожила здесь тридцать шесть лет, и это были годы, полные мук и унижений, бессильного отчаяния и бешеной ненависти, еще более ужасной потому, что, ненавидя, я вынуждена была улыбаться. Тридцать шесть лет меня презирали, оскорбляли, считали чуть ли не прислугой, меня просто не выносили… А началось все в тот самый миг, когда я стала женой Генриха, Рене!..
— Перестаньте, прошу вас! Забудьте о прошлом, моя королева!
— Нет, эти воспоминания питают теперь мою ненависть! Да, первое из бесконечных унижений я пережила в день собственной свадьбы… До самой смерти буду помнить, как сын Франциска I проводил меня в наши апартаменты, молча поклонился и ушел… То же самое он сделал и следующей ночью, и потом это повторялось много-много ночей подряд… Когда мой муж унаследовал французский престол, истинной королевой стала не я, а Диана де Пуатье. Годы прожила я в одиночестве и забвении — и наконец мне сообщили, что Генрих II решил развестись со мной. Дрожа от возмущения, я осведомилась у своего духовника, по каким же причинам мой царственный супруг желает расторгнуть наш брак… И знаешь, что сказал мне священник?
Астролог отрицательно покачал головой.
— Ваше величество, — ответил на мой вопрос духовник, — король утверждает, что от вас пахнет смертью.
Руджьери содрогнулся и побелел.
— От меня пахло смертью! — воскликнула Екатерина, откидываясь на спинку кресла. — Я, видишь ли, несла смерть всем тем, кто был рядом со мной. И самое ужасное, Рене, что Генрих, похоже, не ошибался… Послушавшись своих друзей, он не стал разводиться… Этого не желала даже Диана де Пуатье: она жалела меня… Как ненавистна мне была ее жалость! Когда по требованию церковных иерархов Генриху пришлось делить со мной ложе, у нас наконец появились дети. Боже мой, Рене! Горькая доля была суждена моим сыновьям! Франциск едва дожил до двадцати лет, лишь год просидев на троне. Его свела в могилу какая-то загадочная ушная хворь. Но Амбруаз Паре, прославленный врач, признался мне, что мой старший сын просто сгнил заживо.
Екатерина на миг прервала свою речь; на лбу королевы появилась скорбная морщина.
— А Карл… Его терзают эти ужасные припадки, и мне кажется порой, что скоро он лишится рассудка. Да, разум Карла сгниет, как сгнило когда-то тело Франциска. А мой младший сын, герцог Алансонский… На его уродливом лице тоже лежит роковая печать… И наконец, Генрих, герцог Анжуйский… — когда королева заговорила о своем любимце, взор ее просветлел. — С виду он здоров, но мне-то известно, как слаб его ум. Генрих — большой ребенок, любая попытка хоть чуть-чуть напрячь мозги непомерно тяжела для него.
Итак, Франциск мертв, Карл не долго протянет, корону скоро унаследует Генрих, но для него это непосильное бремя, оно может раздавить моего сына. Вот и получается, что я обязана быть сильной, чтобы править этой страной, пока Генрих будет предаваться утехам.
Я буду царствовать, наконец-то я буду царствовать! Мне не нужны будут Гизы, Колиньи, Монморанси, что дерутся сегодня за власть. Подумать только, Рене, однажды Гиз обнаглел настолько, что прихватил с собой ключи от королевского дворца! Как тебе нравится: я едва не стала пленницей в собственном доме! А этот проклятый Колиньи… спит и видит, чтобы вместо Валуа на трон взошли Бурбоны! Как много их, моих врагов, безнаказанно оскорблявших меня, когда я была слаба и одинока! Но я защищу своего сына, я зубами и когтями проложу ему дорогу…
— Которому из ваших детей? — холодно спросил Руджьери.
— Генриху, будущему королю Франции. Только он любит и понимает меня, а Карл, несчастное дитя, завидует ему! Дошло до того, что король отказался пожаловать герцогу Анжуйскому звание коннетабля! Но я люблю Генриха больше всех! Ведь женщина испытывает настоящие материнские чувства только к тому ребенку, которого обожает и умом, и сердцем.
— Однако у вас есть еще один сын, моя королева, хотя вы никогда не рассказывали мне о нем.
Екатерина побледнела, ее зрачки расширились; она пронзила астролога суровым взглядом.
— Похоже, ты сошел с ума… Приди в себя и запомни, что я больше не желаю слышать ничего подобного.
— Но мне нужно поговорить с тобой! — вскричал Руджьери.
В смущении потупив взор, он продолжал настаивать:
— Не беспокойтесь, моя королева, никто не сможет нас услышать. Я все предусмотрел, кроме нас, здесь нет ни одной живой души… Заверяю вас — я обратился к звездам, и они открыли мне правду.
Екатерина содрогнулась. Эта женщина не колеблясь совершала самые страшные злодеяния, но трепетала перед карой, которую могли обрушить на ее голову небеса. Теперь флорентиец уже не сомневался: королева внимательно выслушает его.
— Итак, Екатерина, совесть не мучает вас. Вы даже не вспоминаете о том вашем сыне… А я вот постоянно думаю о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
— Не сомневайтесь, Екатерина, он будет служить нам!
— Да, Рене, твой особняк готов. Сегодня утром мне принесли ключи от его дверей.
— Я уже знаю, моя королева; я прогулялся вокруг этого дома по улицам дю Фур, дез-Экю и Гренель. Он стоит на месте бывшего дворца Суассон. Вы замечательно все устроили.
— А как тебе понравилась башня, которую возвели там по моему приказу?
— Клянусь вам, это самое прелестное, самое очаровательное сооружение в Париже. Теперь я могу осуществить свою мечту — приблизиться к звездам, вознестись над городскими крышами и людским морем, прочесть великую небесную книгу, которую рок начертал над нашими головами. Мне достаточно лишь протянуть руку, и я коснусь созвездий, вступлю в зодиакальный круг.
Но мысли Екатерины уже снова занимал Пардальян.
— Да, — задумчиво проговорила она, — этот юноша мне скоро понадобится. Рене, ты прочел по звездам его судьбу?
— Нет еще, я же почти ничего о нем не знаю. Но через день-два я составлю его гороскоп. И все же, моя королева, отчего вас так заинтересовал этот нищий мальчишка? Ведь вам преданно служат ваши придворные, ваши лазутчики, ваши фрейлины.
— Да, мне служат сто пятьдесят фрейлин, и через них я узнаю, что именно сто пятьдесят моих врагов нашептывают по ночам своим любовницам; да, у меня везде лазутчики — даже в доме Гиза, даже в свите Беарнца, и благодаря им мне прекрасно известны замыслы людей, мечтающих убить меня; да, я окружена придворными, с помощью которых правлю Лувром и Парижем. И все же мне страшно, Рене!..
И перед внутренним взором Екатерины Медичи словно прошла вся ее жизнь.
— Рене, — тихо проговорила королева, — когда меня привезли во Францию, мне было четырнадцать лет, теперь же — пятьдесят. Я прожила здесь тридцать шесть лет, и это были годы, полные мук и унижений, бессильного отчаяния и бешеной ненависти, еще более ужасной потому, что, ненавидя, я вынуждена была улыбаться. Тридцать шесть лет меня презирали, оскорбляли, считали чуть ли не прислугой, меня просто не выносили… А началось все в тот самый миг, когда я стала женой Генриха, Рене!..
— Перестаньте, прошу вас! Забудьте о прошлом, моя королева!
— Нет, эти воспоминания питают теперь мою ненависть! Да, первое из бесконечных унижений я пережила в день собственной свадьбы… До самой смерти буду помнить, как сын Франциска I проводил меня в наши апартаменты, молча поклонился и ушел… То же самое он сделал и следующей ночью, и потом это повторялось много-много ночей подряд… Когда мой муж унаследовал французский престол, истинной королевой стала не я, а Диана де Пуатье. Годы прожила я в одиночестве и забвении — и наконец мне сообщили, что Генрих II решил развестись со мной. Дрожа от возмущения, я осведомилась у своего духовника, по каким же причинам мой царственный супруг желает расторгнуть наш брак… И знаешь, что сказал мне священник?
Астролог отрицательно покачал головой.
— Ваше величество, — ответил на мой вопрос духовник, — король утверждает, что от вас пахнет смертью.
Руджьери содрогнулся и побелел.
— От меня пахло смертью! — воскликнула Екатерина, откидываясь на спинку кресла. — Я, видишь ли, несла смерть всем тем, кто был рядом со мной. И самое ужасное, Рене, что Генрих, похоже, не ошибался… Послушавшись своих друзей, он не стал разводиться… Этого не желала даже Диана де Пуатье: она жалела меня… Как ненавистна мне была ее жалость! Когда по требованию церковных иерархов Генриху пришлось делить со мной ложе, у нас наконец появились дети. Боже мой, Рене! Горькая доля была суждена моим сыновьям! Франциск едва дожил до двадцати лет, лишь год просидев на троне. Его свела в могилу какая-то загадочная ушная хворь. Но Амбруаз Паре, прославленный врач, признался мне, что мой старший сын просто сгнил заживо.
Екатерина на миг прервала свою речь; на лбу королевы появилась скорбная морщина.
— А Карл… Его терзают эти ужасные припадки, и мне кажется порой, что скоро он лишится рассудка. Да, разум Карла сгниет, как сгнило когда-то тело Франциска. А мой младший сын, герцог Алансонский… На его уродливом лице тоже лежит роковая печать… И наконец, Генрих, герцог Анжуйский… — когда королева заговорила о своем любимце, взор ее просветлел. — С виду он здоров, но мне-то известно, как слаб его ум. Генрих — большой ребенок, любая попытка хоть чуть-чуть напрячь мозги непомерно тяжела для него.
Итак, Франциск мертв, Карл не долго протянет, корону скоро унаследует Генрих, но для него это непосильное бремя, оно может раздавить моего сына. Вот и получается, что я обязана быть сильной, чтобы править этой страной, пока Генрих будет предаваться утехам.
Я буду царствовать, наконец-то я буду царствовать! Мне не нужны будут Гизы, Колиньи, Монморанси, что дерутся сегодня за власть. Подумать только, Рене, однажды Гиз обнаглел настолько, что прихватил с собой ключи от королевского дворца! Как тебе нравится: я едва не стала пленницей в собственном доме! А этот проклятый Колиньи… спит и видит, чтобы вместо Валуа на трон взошли Бурбоны! Как много их, моих врагов, безнаказанно оскорблявших меня, когда я была слаба и одинока! Но я защищу своего сына, я зубами и когтями проложу ему дорогу…
— Которому из ваших детей? — холодно спросил Руджьери.
— Генриху, будущему королю Франции. Только он любит и понимает меня, а Карл, несчастное дитя, завидует ему! Дошло до того, что король отказался пожаловать герцогу Анжуйскому звание коннетабля! Но я люблю Генриха больше всех! Ведь женщина испытывает настоящие материнские чувства только к тому ребенку, которого обожает и умом, и сердцем.
— Однако у вас есть еще один сын, моя королева, хотя вы никогда не рассказывали мне о нем.
Екатерина побледнела, ее зрачки расширились; она пронзила астролога суровым взглядом.
— Похоже, ты сошел с ума… Приди в себя и запомни, что я больше не желаю слышать ничего подобного.
— Но мне нужно поговорить с тобой! — вскричал Руджьери.
В смущении потупив взор, он продолжал настаивать:
— Не беспокойтесь, моя королева, никто не сможет нас услышать. Я все предусмотрел, кроме нас, здесь нет ни одной живой души… Заверяю вас — я обратился к звездам, и они открыли мне правду.
Екатерина содрогнулась. Эта женщина не колеблясь совершала самые страшные злодеяния, но трепетала перед карой, которую могли обрушить на ее голову небеса. Теперь флорентиец уже не сомневался: королева внимательно выслушает его.
— Итак, Екатерина, совесть не мучает вас. Вы даже не вспоминаете о том вашем сыне… А я вот постоянно думаю о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140