И знаете, что выяснилось, когда он вернулся из похода?
Пардальян безмолвствовал.
— Эта прелестная дама с нежным взором, — резко отчеканил Франсуа, — оказалась обыкновенной распутницей. Еще до брака она уже обманывала своего жениха… Да, да… Так что не верьте женщинам, юноша!
Шевалье пришло в голову, что те же наставления давал ему когда-то Пардальян-старший.
— Эта дама была для моего друга всем. В ней в одной видел он любовь, надежду и счастье своей жизни… И что же он обрел вместо этого? Горечь и скорбь, страдания и муки. А кто виноват в его беде? Видимо, та самая коварная и развратная особа, — вздохнул герцог.
— Ваш друг заблуждается, — решительно сказал Пардальян.
Изумленный Франсуа посмотрел на шевалье: маршал никак не ждал подобных слов.
— Вернее, заблуждаетесь вы, монсеньор, — добавил Жан.
Герцог подумал, что его гость, молодой человек с чистой душой, полной юношеских иллюзий, просто решил заступиться за слабый пол, который столь часто бранят мужчины. Маршал любезно улыбнулся и, забыв о замечании Пардальяна, вежливо поинтересовался:
— Итак, шевалье, о чем вы хотели со мной поговорить?
— Позвольте мне объяснить вам все с самого начала, монсеньор. Я живу на постоялом дворе «У ворожеи», что на улице Сен-Дени. На другой ее стороне есть довольно убогое здание — из тех, в каких обычно снимают комнаты бедняки, зарабатывающие на пропитание нелегким трудом. Там и обитают две скромные женщины, о которых пойдет речь.
— Две женщины? — тихо переспросил Монморанси.
— Да, монсеньор. Мать и дочь…
— Мать и дочь? И как их имена?
— Это неважно, монсеньор. Вернее, пока неважно. Но мне очень хочется пробудить в вашей душе сострадание к этим несчастным, но благородным и гордым дамам, и я с удовольствием расскажу вам о них побольше.
Все соседи их очень любят; особенным уважением пользуется мать. Вот уже четырнадцать лет занимает она крошечную мансарду, и никто никогда не подумал о ней ничего дурного, не посмел ни сплетничать, ни злословить. Люди знают о ней совсем мало: все свое время она проводит за вышивкой, однако дочери дала воспитание, достойное благородной барышни. Поверите ли вы, монсеньор: дитя скромной белошвейки обучено чтению, письму, рукоделию и искусству украшения святых книг. Эта юная девушка добра и прекрасна как ангел!
— Шевалье, — перебил Пардальяна герцог, — вы так тепло отзываетесь об этих достойных женщинах, что я готов оказать им любую помощь. Что от меня требуется? Лишь скажите…
— Прошу меня простить, но я еще не закончил, монсеньор. Мать, настоящее имя которой хранится в тайне, прозвали Дамой в трауре, потому что она всегда с головы до ног одета в черное. Жизнь этой милой женщины омрачила ужасная трагедия… и я готов ценой собственной крови искупить причиненное ей зло. Ведь среди тех, кто заставил жестоко страдать это благородное создание, оказался и близкий мне человек…
— Близкий вам человек, шевалье?
— Да, мой родной отец.
— Но каким образом?..
— Монсеньор, эту женщину постигло страшное горе. Когда-то у нее был муж. И однажды ему пришлось надолго покинуть ее… Видите, как схож мой рассказ с историей вашего друга. Через несколько месяцев после отъезда любимого молодая женщина родила девочку… Нежданно-негаданно супруг возвратился домой. И именно в тот день мой отец совершил преступление…
— Преступление?
— Да, монсеньор, преступление.
Пардальян продолжал, несмотря на слезы, выступившие у него на глазах: ведь он лишал сейчас своего отца чести, а себя — надежды на счастье.
— Батюшка украл малютку. И мать, мать, боготворившая свое дитя и готовая отдать жизнь за одну улыбку этого ангелочка, была поставлена перед чудовищным выбором: либо она признается, что изменила мужу, либо ее дочь погибнет!
Франсуа де Монморанси побелел как мел и хрипло проговорил:
— Как их зовут? Не терзайте меня! Как их зовут?
— А почему вас интересуют их имена, монсеньор?
— Как вы все это узнали?
— Сейчас объясню. Этих дам похитили… Но они оставили для меня пакет, который я должен передать одному знатному дворянину. Вот это послание, монсеньор!
Потрясенный герцог отшатнулся и, не решаясь дотронуться до письма, в изумлении воззрился на пакет.
Неужели это правда?! Это не бред! Юноша действительно поведал ему горькую историю Жанны де Пьенн… Пардальян не упоминал никаких имен, но и без них все было совершенно ясно.
Значит, Жанна жива! И все это время она трудилась с утра до ночи — и воспитывала дитя, его дитя!
— Возьмите же, монсеньор, — говорил меж тем шевалье, — возьмите это письмо! Когда вы прочитаете его, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Я не видел, как совершалось это злодеяние, но я сын человека, замешанного в нем… Мой отец мне рассказывал… Я тогда не все понял, но забыть его исповедь не смог…
Франсуа де Монморанси схватил пакет — и тут же узнал почерк Жанны де Пьенн.
Герцог жадно пробежал глазами письмо, затем несколько раз внимательно перечитал его…
Наконец он оторвал взгляд от исписанных листков и перевел его на портрет. Беззвучные рыдания сотрясали тело Франсуа; упав на колени, он в отчаянии простер руки к изображению любимой и тихо прошептал:
— О, прости меня! Прости! Прости!
И без чувств упал на пол.
Шевалье кинулся к маршалу и, стараясь помочь ему, поспешно расстегнул его камзол, смочил виски водой…
Вскоре Франсуа пришел в себя; его веки дрогнули. Через несколько секунд он неуверенно поднялся на ноги. Пардальян попытался заговорить, но маршал не дал ему раскрыть рта. Глаза герцога Монморанси загорелись удивительным огнем.
— Ни слова! Молчите, юноша… Я отлучусь, но ненадолго, подождите меня тут… Не исчезайте… Поклянитесь!
— Не волнуйтесь, монсеньор. Клянусь.
Маршал, не выпуская из рук послания Жанны, выскочил из комнаты. Он побежал на конюшню, самолично оседлал лучшего скакуна, велел распахнуть ворота, и до слуха Пардальяна донесся удаляющийся стук копыт.
Пробило час ночи. Франсуа птицей пролетел через весь Париж и осадил коня у Монмартрских ворот, которые, как и все другие выезды из города, давно были на запоре.
— Именем короля! — вскричал герцог.
Появился перепуганный начальник охраны и, узнав маршала, кинулся открывать ворота и опускать подъемный мост.
Франсуа миновал городскую заставу и помчался по дороге, по обе стороны которой простирались тихие темные поля. Он нещадно погонял почти обезумевшую лошадь и непрестанно бормотал в такт ударам копыт:
— Жива!.. Жена!.. Дитя! Живы!..
В деревню Маржанси герцог въехал, уже вполне владея собой. Недолго думая, он поспешил к той бедной хижине, в которой много лет назад, возвратившись с войны, нашел Жанну.
— Только бы кормилица не умерла! — молился Франсуа.
О счастье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Пардальян безмолвствовал.
— Эта прелестная дама с нежным взором, — резко отчеканил Франсуа, — оказалась обыкновенной распутницей. Еще до брака она уже обманывала своего жениха… Да, да… Так что не верьте женщинам, юноша!
Шевалье пришло в голову, что те же наставления давал ему когда-то Пардальян-старший.
— Эта дама была для моего друга всем. В ней в одной видел он любовь, надежду и счастье своей жизни… И что же он обрел вместо этого? Горечь и скорбь, страдания и муки. А кто виноват в его беде? Видимо, та самая коварная и развратная особа, — вздохнул герцог.
— Ваш друг заблуждается, — решительно сказал Пардальян.
Изумленный Франсуа посмотрел на шевалье: маршал никак не ждал подобных слов.
— Вернее, заблуждаетесь вы, монсеньор, — добавил Жан.
Герцог подумал, что его гость, молодой человек с чистой душой, полной юношеских иллюзий, просто решил заступиться за слабый пол, который столь часто бранят мужчины. Маршал любезно улыбнулся и, забыв о замечании Пардальяна, вежливо поинтересовался:
— Итак, шевалье, о чем вы хотели со мной поговорить?
— Позвольте мне объяснить вам все с самого начала, монсеньор. Я живу на постоялом дворе «У ворожеи», что на улице Сен-Дени. На другой ее стороне есть довольно убогое здание — из тех, в каких обычно снимают комнаты бедняки, зарабатывающие на пропитание нелегким трудом. Там и обитают две скромные женщины, о которых пойдет речь.
— Две женщины? — тихо переспросил Монморанси.
— Да, монсеньор. Мать и дочь…
— Мать и дочь? И как их имена?
— Это неважно, монсеньор. Вернее, пока неважно. Но мне очень хочется пробудить в вашей душе сострадание к этим несчастным, но благородным и гордым дамам, и я с удовольствием расскажу вам о них побольше.
Все соседи их очень любят; особенным уважением пользуется мать. Вот уже четырнадцать лет занимает она крошечную мансарду, и никто никогда не подумал о ней ничего дурного, не посмел ни сплетничать, ни злословить. Люди знают о ней совсем мало: все свое время она проводит за вышивкой, однако дочери дала воспитание, достойное благородной барышни. Поверите ли вы, монсеньор: дитя скромной белошвейки обучено чтению, письму, рукоделию и искусству украшения святых книг. Эта юная девушка добра и прекрасна как ангел!
— Шевалье, — перебил Пардальяна герцог, — вы так тепло отзываетесь об этих достойных женщинах, что я готов оказать им любую помощь. Что от меня требуется? Лишь скажите…
— Прошу меня простить, но я еще не закончил, монсеньор. Мать, настоящее имя которой хранится в тайне, прозвали Дамой в трауре, потому что она всегда с головы до ног одета в черное. Жизнь этой милой женщины омрачила ужасная трагедия… и я готов ценой собственной крови искупить причиненное ей зло. Ведь среди тех, кто заставил жестоко страдать это благородное создание, оказался и близкий мне человек…
— Близкий вам человек, шевалье?
— Да, мой родной отец.
— Но каким образом?..
— Монсеньор, эту женщину постигло страшное горе. Когда-то у нее был муж. И однажды ему пришлось надолго покинуть ее… Видите, как схож мой рассказ с историей вашего друга. Через несколько месяцев после отъезда любимого молодая женщина родила девочку… Нежданно-негаданно супруг возвратился домой. И именно в тот день мой отец совершил преступление…
— Преступление?
— Да, монсеньор, преступление.
Пардальян продолжал, несмотря на слезы, выступившие у него на глазах: ведь он лишал сейчас своего отца чести, а себя — надежды на счастье.
— Батюшка украл малютку. И мать, мать, боготворившая свое дитя и готовая отдать жизнь за одну улыбку этого ангелочка, была поставлена перед чудовищным выбором: либо она признается, что изменила мужу, либо ее дочь погибнет!
Франсуа де Монморанси побелел как мел и хрипло проговорил:
— Как их зовут? Не терзайте меня! Как их зовут?
— А почему вас интересуют их имена, монсеньор?
— Как вы все это узнали?
— Сейчас объясню. Этих дам похитили… Но они оставили для меня пакет, который я должен передать одному знатному дворянину. Вот это послание, монсеньор!
Потрясенный герцог отшатнулся и, не решаясь дотронуться до письма, в изумлении воззрился на пакет.
Неужели это правда?! Это не бред! Юноша действительно поведал ему горькую историю Жанны де Пьенн… Пардальян не упоминал никаких имен, но и без них все было совершенно ясно.
Значит, Жанна жива! И все это время она трудилась с утра до ночи — и воспитывала дитя, его дитя!
— Возьмите же, монсеньор, — говорил меж тем шевалье, — возьмите это письмо! Когда вы прочитаете его, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Я не видел, как совершалось это злодеяние, но я сын человека, замешанного в нем… Мой отец мне рассказывал… Я тогда не все понял, но забыть его исповедь не смог…
Франсуа де Монморанси схватил пакет — и тут же узнал почерк Жанны де Пьенн.
Герцог жадно пробежал глазами письмо, затем несколько раз внимательно перечитал его…
Наконец он оторвал взгляд от исписанных листков и перевел его на портрет. Беззвучные рыдания сотрясали тело Франсуа; упав на колени, он в отчаянии простер руки к изображению любимой и тихо прошептал:
— О, прости меня! Прости! Прости!
И без чувств упал на пол.
Шевалье кинулся к маршалу и, стараясь помочь ему, поспешно расстегнул его камзол, смочил виски водой…
Вскоре Франсуа пришел в себя; его веки дрогнули. Через несколько секунд он неуверенно поднялся на ноги. Пардальян попытался заговорить, но маршал не дал ему раскрыть рта. Глаза герцога Монморанси загорелись удивительным огнем.
— Ни слова! Молчите, юноша… Я отлучусь, но ненадолго, подождите меня тут… Не исчезайте… Поклянитесь!
— Не волнуйтесь, монсеньор. Клянусь.
Маршал, не выпуская из рук послания Жанны, выскочил из комнаты. Он побежал на конюшню, самолично оседлал лучшего скакуна, велел распахнуть ворота, и до слуха Пардальяна донесся удаляющийся стук копыт.
Пробило час ночи. Франсуа птицей пролетел через весь Париж и осадил коня у Монмартрских ворот, которые, как и все другие выезды из города, давно были на запоре.
— Именем короля! — вскричал герцог.
Появился перепуганный начальник охраны и, узнав маршала, кинулся открывать ворота и опускать подъемный мост.
Франсуа миновал городскую заставу и помчался по дороге, по обе стороны которой простирались тихие темные поля. Он нещадно погонял почти обезумевшую лошадь и непрестанно бормотал в такт ударам копыт:
— Жива!.. Жена!.. Дитя! Живы!..
В деревню Маржанси герцог въехал, уже вполне владея собой. Недолго думая, он поспешил к той бедной хижине, в которой много лет назад, возвратившись с войны, нашел Жанну.
— Только бы кормилица не умерла! — молился Франсуа.
О счастье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140