– Но какое это имеет значение, раз мистера Озмонда во Флоренции нет?
– Они могут не знать, что его нет.
– Они? Кого вы имеете в виду?
– Всех. Хотя, пожалуй, это не столь уж существенно.
– Но вы ведь собирались туда, почему же мне нельзя?
– Потому что я старая мегера, а вы прелестная молодая женщина»
– Допустим, но ведь обещали не вы?
– Не слишком ли серьезно вы относитесь к своим обещаниям? – спросила чуть-чуть насмешливо старшая из собеседниц.
– Я отношусь к ним очень серьезно. Вас это удивляет?
– Нет, вы правы! Очевидно, вы в самом деле хотите быть доброй к этой девочке?
– Хочу этого всей душой.
– Тогда поезжайте проведайте ее, и будем надеяться, что никто ничего не пронюхает. Скажите ей, что если бы к ней не приехали вы, то приехала бы я. А впрочем, – добавила мадам Мерль, – не говорите, не стоит. Ей это безразлично.
Когда Изабелла на виду у всех в открытом экипаже следовала извилистым путем на вершину холма к дому мистера Озмонда, она с недоумением спрашивала себя, что означает брошенная ее приятельницей фраза: никто ничего не пронюхает. Изредка, через большие промежутки времени, дама эта, которая, как правило, избегала опасных проливов и без околичностей держала курс в открытое море, роняла двусмысленное замечание, брала фальшивую ноту. Ну, могут ли задевать Изабеллу Арчер пошлые суждения каких-то неведомых ей людей, и неужели мадам Мерль предполагает, что она вообще способна делать то, что надо делать тайком? Нет, этого не может быть, она хотела сказать что-то другое – что в предотьездной спешке не удосужилась объяснить. Когда-нибудь Изабелла к этому еще вернется, есть такие вещи, в которых она предпочитает полную ясность. Входя в гостиную мистера Озмонда, она услышала, как Пэнси где-то бренчит на рояле; девочка «упражнялась», и Изабеллу порадовало, что она так неуклонно выполняет свой долг. Пэнси не заставила себя ждать, она вошла, одергивая на себе платье, и тотчас же с простодушной серьезностью принялась развлекать гостью. Изабелла провела там полчаса, и все это время Пэнси оставалась на высоте, как маленькая крылатая фея в пантомиме, которая парит с помощью скрытой проволоки, – она не болтала, она поддерживала разговор, проявляя такой же почтительный интерес к делам своей гостьи, какой та любезно проявляла к ее делам. Изабелла не могла на нее надивиться: впервые ей поднесен был к самому носу белоснежный цветок столь искусно выращенного очарования. Как хорошо эту девочку воспитали, думала про себя восхищенная Изабелла, как прекрасно ее направили и отполировали и как удалось при этом сохранить в ней такую простоту, такую естественность, такую невинность! Изабелла любила размышлять над проблемой человеческих характеров и свойств, погружаться, так сказать, в глубину непостижимой тайны личности, и вплоть до этой минуты она позволяла себе сомневаться, действительно ли сей нежный росток столь несведущ? Что это – беспредельная наивность или совершенное владение собой? Притворство ради того, чтобы угодить гостье своего отца, или истинное проявление непорочной натуры? Час, который Изабелла провела в доме мистера Озмонда, в его прекрасных пустынных сумрачных комнатах – окна были затенены, чтобы уберечься от зноя, и в широкие щели то тут, то там заглядывал роскошный летний день, выхватывая своим лучом поблекшие краски, потускневшую позолоту, заставляя их мерцать в густом полумраке, – так вот, свидание ее с юной дочерью хозяина дома исчерпывающе ответило на эти вопросы. Пэнси в самом деле была чистая страница, поверхность безукоризненной белизны, которую удалось сохранить нетронутой. Не было у нее ни ловкости, ни хитрости, ни характера, ни талантов, лишь два-три тончайших инстинкта: умение распознать друга, избежать ошибки, сберечь старую игрушку или новое платье. Но как уязвима была она в своей нежной беззащитности, как легко могла стать жертвой судьбы! У нее не окажется в нужную минуту ни воли, ни решимости бороться, ни сознания своего права постоять за себя, ее легко будет обмануть, легко сломить; ее спасение – лишь в твердом знании, где и к чему прилепиться. Она неотступно сопровождала гостью, которая попросила разрешения снова пройти по всем комнатам, раз или два высказывала свое мнение о произведениях искусства, говорила о своих планах и занятиях, о намерениях своего отца; Пэнси не страдала самомнением, просто ей представлялось уместным сообщить все эти сведения столь высокой гостье.
– Скажите, пожалуйста, – спросила она, – был папа у мадам Катрин? Он обещал, что пойдет к ней, если ему хватит на это времени. Может быть, ему не хватило. Папе нужно, чтобы у него было очень много времени Он хотел поговорить о моем образовании: понимаете, оно еще не закончено. Уж не знаю, что со мной можно делать еще, но мое образование, оказывается, совсем не закончено. Папа как-то сказал мне, что он закончит его сам, ведь учителя, которые последний год, даже два года учат в монастыре взрослых девочек, берут очень дорого. А папа не богат, и мне так не хочется, чтобы он тратил на меня много денег. По-моему, я этого не заслуживаю, я не очень способная, и у меня плохая память. Когда мне рассказывают, я запоминаю хорошо, особенно если это интересно, а вот то, что в книгах написано, я никак не могу запомнить. В монастыре у нас была одна девочка, моя лучшая подруга, ее, как только ей исполнилось четырнадцать лет, взяли из монастыря, чтобы – как это в Англии говорят? – чтобы сколотить ей приданое. Ах, в Англии так не говорят? Но ведь в этом нет ничего дурного, просто я хотела сказать – чтобы сберечь деньги и выдать ее замуж. Может быть, папа тоже хочет сберечь деньги и выдать меня замуж. Выдавать замуж так дорого стоит! – вздохнув, продолжала Пэнси. – Мне кажется, папа мог бы на этом сэкономить. Во всяком случае, я слишком мала, чтобы думать о замужестве, и мне еще ни один джентльмен не нравился, не считая, конечно, папы. Если бы он не был моим отцом, я хотела бы выйти за него замуж. Лучше быть его дочерью, чем женой какого-нибудь незнакомого человека. Я очень по нему скучаю, но не так, как вы могли бы подумать, ведь я очень долго жила без него. Папа всегда был главным образом для каникул. По мадам Катрин я скучаю чуть ли не больше, но вы ему этого не говорите. Вы уже не увидите его? Мне очень жаль. И ему будет очень жаль. Из всех, кто у нас бывает, мне никто так не нравится, как вы. Это не такой уж комплимент, – у нас бывает совсем немного людей. Как любезно было с вашей стороны приехать ко мне сегодня в такую даль, – я ведь всего лишь девочка, и занятия у меня детские. А когда вы забросили свои детские занятия? Мне хотелось бы спросить вас, сколько вам лет, но не знаю, прилично ли это? В монастыре нас учили никогда не спрашивать о возрасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231