После второго взгляда у Эдит комок подступил к горлу, когда она осознала, что этими яркими пятнами были штандарты, шатры и щиты рыцарей, а сама картина представляла собой сцену осады крепости.
— И смотрите, — продолжала Одрис, — она не закончена. Я думала, что уже тку бордюр, потому что стал повторяться один и тот же узор, но это начало новой картины. Всё это бойницы в стене. А кайма здесь. — Она указала на темную полоску с заостренными выступами, напоминавшими лезвия кинжалов, которые внизу впивались в законченную картину, а вверху давали начало тому, что должно было стать новым полотном.
— Я вижу, — произнесла леди Эдит. Она заметила также, что ошеломление, поначалу переполнявшее пристальный взгляд Одрис на свою работу, уступило место вдохновению, и поспешно добавила: — Я должна идти. Твой дядя, наверное, беспокоится, что со мной.
Одрис кивнула, но идея создания второго полотна уже настолько всецело овладела ею, что она не ответила тете.
— Поставь станок обратно на место, Фрита, — произнесла она. — Еще не очень поздно. Я еще немного поработаю. В январе солнце тяжело на подъем, и утром я смогу понежиться в постели, сколько пожелаю, пока не наступит день.
Она поставила канделябры, которые держала в руках, лишь смутно сознавая, что тетя покинула комнату, и помогла служанке. С помощью Одрис передвинуть станок было легче, так как девушка, несмотря на малый рост, была сильна, ее мышцы окрепли от лазания по деревьям и утесам. Когда станок встал точно на свое место и веретена с пряжей оказались именно там, где им надлежало находиться, она выбрала одно из них, с которым работала до прихода тети, и продолжила работу. Ее светлые брови озабоченно сдвинулись, а бледно-голубые глаза, когда Одрис повернула голову к служанке, блеснули в мерцающем свете, как две льдинки.
— Фрита, как ты думаешь, я избавила бы тетю от тяжелых мыслей, если бы рассказала про наш с Бруно разговор о том, что могут сделать шотландцы, и не запал ли этот разговор мне в память, когда я ткала эту картину?
Служанка повернулась к госпоже, и свет попал на ее уродливую раздвоенную верхнюю губу — первый внешний признак немоты. Вторым признаком был слишком широкий нос с раздутыми ноздрями, который приковывал к себе внимание, заставляя почти всех окружающих не замечать большие прекрасные голубые глаза. Одрис смотрела только в глаза или на руки своей служанки; она привыкла к безобразным чертам ее лица, а также к тому, что Фрита не могла произнести ни звука, хотя другие, имея заячью губу, могли издавать ворчанье или жадно заглатывать воздух, а иногда даже произносить нечто нечленораздельное. Временами Одрис замечала, что Фрита выглядит гораздо старше ее, хотя разница в возрасте между ними составляла всего несколько лет, но сегодня следы жестокого обращения на лице служанки не пробудили в ней искру гнева, как это обычно бывало.
Фрита отложила веретено, с которого сматывала остатки пряжи, отрицательно потрясла головой, выставила пальцы и крепко сжала их в кулак. Затем несколько раз повторила этот жест.
— Ты имеешь в виду, что я уже пыталась объясняться много раз?
Фрита кивнула, и Одрис вздохнула.
— Да, это так, — продолжала Одрис, — но тут совсем другое. Я не знаю, будем ли мы осаждены. Я изобразила осаду только на основании бесед с Бруно, а также его разговора с дядей, услышанного мной как-то во время ужина, когда Бруно еще был здесь. Я даже вижу, какой должна быть следующая картина. Вверху будут изображены нападавшие, которые спасаются бегством, отступая за большую стену, а в центре король и его рыцари вступают в нижний двор крепости, неся нам спасение. Но на самом деле такое не должно обязательно произойти, Фрита. На самом деле я не думаю, что король будет в Джернейве. Это всего лишь картина.
Фрита лишь снова потрясла головой, подходя к отдельной полке, вмонтированной в каменную стену, и вытаскивая моток пряжи. Она не взглянула на цвет, ибо невозможно его подобрать в тусклом желтоватом свете от канделябров. Да в этом и не было необходимости. Каждому из веретен на стойке была отведена строго своя полочка на стене, за исключением особой пряжи из шелковых, серебряных и золотых нитей, которые хранились в сундуке, — ошибки здесь быть не могло.
Фрита была убеждена, что госпожа обладает сверхъестественной силой, но ни разу у нее в мыслях не мелькнуло слово «ведьма». Для Фриты это слово означало зло, а она знала, что леди Одрис была доброй. Однако леди Одрис могла понимать ее мысли, даже когда они не сопровождались никакими жестами. Фрита была уверена, что любая картина, появляющаяся на гобелене, должна сбыться наяву.
И не напрасно Одрис заглушила в себе побуждение рассказать дяде и тете о том, что заставило ее ткать полотно из двух картин. Действительные события последующего месяца не соответствовали изображенным сценам, за исключением их общего хода. Однако для тех, кто уже был убежден в пророческой силе полотен Одрис, ее нежелание это сделать могло сойти за обман.
* * *
Спустя неделю после того, как Эдит сбежала вниз по лестнице и, не переведя дыхания, рассказала, что Одрис изобразила осаду, сэр Вильям де Саммервилль провел свое войско через пролом в Великой стене, располагающийся в нескольких милях к востоку от Джернейва. Неуверенная попытка штурма была без труда отбита, так как обороняющиеся могли быстро собраться у места атаки со всего внутреннего пространства, обнесенного стеной, а у Саммервилля не хватало сил, чтобы штурмовать одновременно в нескольких местах. Получив отпор, Саммервилль расположился лагерем на расстоянии полета стрелы от восточной стены, а небольшие силы выдвинул стеречь брод. Это не оказалось осадой в буквальном смысле, так как западная стена не была блокирована неприятелем; поэтому жители Джернейва могли свободно приходить и уходить.
Сэр Оливер усилил охрану, хотя и был уверен, что первый штурм являлся всего лишь попыткой определить, привлек ли он для обороны своих арендаторов, что он и сделал. В отличие от юга, где множество англичан испытывали тяготы крепостного права и люто ненавидели своих норманнских повелителей, на севере большинство составляли свободные люди, которые могли носить оружие. После опустошения северных графств Вильямом Бастардом в живых там осталось так мало людей, что земли большей частью пустовали. Теперешние обитатели были преимущественно переселенцами, прибывшими за последние пятьдесят лет в поисках свободной земли. И такие хозяева, как отец сэра Оливера, которые нуждались в арендаторах, чтобы те возделывали землю и пасли их овец и коров, не задавали лишних вопросов. Когда приходили беглые крестьяне, лордам не было дела до того, кто они такие, откуда и чьи; их утверждения о личной свободе охотно принимались на веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
— И смотрите, — продолжала Одрис, — она не закончена. Я думала, что уже тку бордюр, потому что стал повторяться один и тот же узор, но это начало новой картины. Всё это бойницы в стене. А кайма здесь. — Она указала на темную полоску с заостренными выступами, напоминавшими лезвия кинжалов, которые внизу впивались в законченную картину, а вверху давали начало тому, что должно было стать новым полотном.
— Я вижу, — произнесла леди Эдит. Она заметила также, что ошеломление, поначалу переполнявшее пристальный взгляд Одрис на свою работу, уступило место вдохновению, и поспешно добавила: — Я должна идти. Твой дядя, наверное, беспокоится, что со мной.
Одрис кивнула, но идея создания второго полотна уже настолько всецело овладела ею, что она не ответила тете.
— Поставь станок обратно на место, Фрита, — произнесла она. — Еще не очень поздно. Я еще немного поработаю. В январе солнце тяжело на подъем, и утром я смогу понежиться в постели, сколько пожелаю, пока не наступит день.
Она поставила канделябры, которые держала в руках, лишь смутно сознавая, что тетя покинула комнату, и помогла служанке. С помощью Одрис передвинуть станок было легче, так как девушка, несмотря на малый рост, была сильна, ее мышцы окрепли от лазания по деревьям и утесам. Когда станок встал точно на свое место и веретена с пряжей оказались именно там, где им надлежало находиться, она выбрала одно из них, с которым работала до прихода тети, и продолжила работу. Ее светлые брови озабоченно сдвинулись, а бледно-голубые глаза, когда Одрис повернула голову к служанке, блеснули в мерцающем свете, как две льдинки.
— Фрита, как ты думаешь, я избавила бы тетю от тяжелых мыслей, если бы рассказала про наш с Бруно разговор о том, что могут сделать шотландцы, и не запал ли этот разговор мне в память, когда я ткала эту картину?
Служанка повернулась к госпоже, и свет попал на ее уродливую раздвоенную верхнюю губу — первый внешний признак немоты. Вторым признаком был слишком широкий нос с раздутыми ноздрями, который приковывал к себе внимание, заставляя почти всех окружающих не замечать большие прекрасные голубые глаза. Одрис смотрела только в глаза или на руки своей служанки; она привыкла к безобразным чертам ее лица, а также к тому, что Фрита не могла произнести ни звука, хотя другие, имея заячью губу, могли издавать ворчанье или жадно заглатывать воздух, а иногда даже произносить нечто нечленораздельное. Временами Одрис замечала, что Фрита выглядит гораздо старше ее, хотя разница в возрасте между ними составляла всего несколько лет, но сегодня следы жестокого обращения на лице служанки не пробудили в ней искру гнева, как это обычно бывало.
Фрита отложила веретено, с которого сматывала остатки пряжи, отрицательно потрясла головой, выставила пальцы и крепко сжала их в кулак. Затем несколько раз повторила этот жест.
— Ты имеешь в виду, что я уже пыталась объясняться много раз?
Фрита кивнула, и Одрис вздохнула.
— Да, это так, — продолжала Одрис, — но тут совсем другое. Я не знаю, будем ли мы осаждены. Я изобразила осаду только на основании бесед с Бруно, а также его разговора с дядей, услышанного мной как-то во время ужина, когда Бруно еще был здесь. Я даже вижу, какой должна быть следующая картина. Вверху будут изображены нападавшие, которые спасаются бегством, отступая за большую стену, а в центре король и его рыцари вступают в нижний двор крепости, неся нам спасение. Но на самом деле такое не должно обязательно произойти, Фрита. На самом деле я не думаю, что король будет в Джернейве. Это всего лишь картина.
Фрита лишь снова потрясла головой, подходя к отдельной полке, вмонтированной в каменную стену, и вытаскивая моток пряжи. Она не взглянула на цвет, ибо невозможно его подобрать в тусклом желтоватом свете от канделябров. Да в этом и не было необходимости. Каждому из веретен на стойке была отведена строго своя полочка на стене, за исключением особой пряжи из шелковых, серебряных и золотых нитей, которые хранились в сундуке, — ошибки здесь быть не могло.
Фрита была убеждена, что госпожа обладает сверхъестественной силой, но ни разу у нее в мыслях не мелькнуло слово «ведьма». Для Фриты это слово означало зло, а она знала, что леди Одрис была доброй. Однако леди Одрис могла понимать ее мысли, даже когда они не сопровождались никакими жестами. Фрита была уверена, что любая картина, появляющаяся на гобелене, должна сбыться наяву.
И не напрасно Одрис заглушила в себе побуждение рассказать дяде и тете о том, что заставило ее ткать полотно из двух картин. Действительные события последующего месяца не соответствовали изображенным сценам, за исключением их общего хода. Однако для тех, кто уже был убежден в пророческой силе полотен Одрис, ее нежелание это сделать могло сойти за обман.
* * *
Спустя неделю после того, как Эдит сбежала вниз по лестнице и, не переведя дыхания, рассказала, что Одрис изобразила осаду, сэр Вильям де Саммервилль провел свое войско через пролом в Великой стене, располагающийся в нескольких милях к востоку от Джернейва. Неуверенная попытка штурма была без труда отбита, так как обороняющиеся могли быстро собраться у места атаки со всего внутреннего пространства, обнесенного стеной, а у Саммервилля не хватало сил, чтобы штурмовать одновременно в нескольких местах. Получив отпор, Саммервилль расположился лагерем на расстоянии полета стрелы от восточной стены, а небольшие силы выдвинул стеречь брод. Это не оказалось осадой в буквальном смысле, так как западная стена не была блокирована неприятелем; поэтому жители Джернейва могли свободно приходить и уходить.
Сэр Оливер усилил охрану, хотя и был уверен, что первый штурм являлся всего лишь попыткой определить, привлек ли он для обороны своих арендаторов, что он и сделал. В отличие от юга, где множество англичан испытывали тяготы крепостного права и люто ненавидели своих норманнских повелителей, на севере большинство составляли свободные люди, которые могли носить оружие. После опустошения северных графств Вильямом Бастардом в живых там осталось так мало людей, что земли большей частью пустовали. Теперешние обитатели были преимущественно переселенцами, прибывшими за последние пятьдесят лет в поисках свободной земли. И такие хозяева, как отец сэра Оливера, которые нуждались в арендаторах, чтобы те возделывали землю и пасли их овец и коров, не задавали лишних вопросов. Когда приходили беглые крестьяне, лордам не было дела до того, кто они такие, откуда и чьи; их утверждения о личной свободе охотно принимались на веру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158