– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Уэнсомер.
– Лучше, – он быстро удостоверился, что вместо клыков во рту у него снова обычные зубы. – Лучше, хотя довольно странно. Раньше так не было. Я словно вижу сияние. – Он посмотрел на лучи света, проникавшие сквозь полуприкрытые ставни, на тени на полу башни. – Мне кажется, что прошли считанные минуты, но, насколько понимаю, вся процедура должна была занять больше часа. Что ты делала со мной?
– За этот час, когда тело не принадлежало тебе, рыцарственный Ларон. Я прикасалась к голове, чтобы проверить, осталась ли там душа прежнего обитателя.
Такая возможность никогда не приходила Ларону в голову. Он встал и натянул штаны.
– Ну и как?
Поверь мне, если бы он там оставался, мое этическое чувство не позволило бы мне вернуть тебя назад, в это тощее юное тело, обладающее собственным потенциалом. Тебе повезло. Ты очень точно вошел в ту оболочку, – она указала на труп, чьи раны снова открылись, как только эфирные силы вампира покинули его.
Ларон содрогнулся.
– Этика. Ха! Мне сдается, что твоя этика не помешала бы тебе взять под контроль это тело и считать его своей собственностью!
– Это, молодой человек, касается лишь меня и моей совести.
Ларон натянул тунику, повесил на пояс топор.
– Послушай, спасибо за то, что ты для меня сделала, – он наконец нашел в себе силы поблагодарить ее. – Я верну тебе деньги, потраченные на этот труп. Говоришь, десять паголов? – он потянулся за кошельком.
– Думаю, ты обнаружишь, что их там уже нет.
Ларон нахмурился и оставил кошелек в покое.
– В таком случае, я, наверное, покину тебя, предоставив возможность описать результаты уникального и весьма познавательного эксперимента.
– Только один вопрос. Почему ты решил вернуться в смертную оболочку, к жизни, после того, как обрел свое прежнее состояние? Неужели все дело в тех чувственных удовольствиях, которые ты познал с сестрой Пеллиен или преподавательницей Лавенчи?
Ларон с довольным видом улыбнулся, затем подбросил на ладони заметно полегчавший кошелек.
– И в чем ценность этого для тебя?
У Уэнсомер рот открылся от изумления:
– Ценность? Для меня? И это после всего, что я для тебя сделала?
– Ты многому научилась, причем бесплатно. Ты заплатила за использование трупа, так что я полагаю, ты повысила свое благосостояние паголов на шесть.
– Шесть паголов!
– Не говоря уж об использовании моего тела… э-э-э… скажем так, в сексуальных целях.
– Тела, которое ты временно покинул.
– Ага! Значит, ты действительно это делала!
– Я проводила исследования, больше ничего.
– «Исследования»! Я слышал, как ты называла это «перепихоном», «интимными развлечениями» и даже «творческой телесной деятельностью», но «исследованиями» – никогда!
– Один пагол.
– Один пагол! Благодаря мне ты только что стала первой женщиной в истории, познакомившейся с сексуальными ощущениями с мужской точки зрения – бесплатно! А теперь ты хочешь заполучить мой восхитительный, бесценный, абсолютно оригинальный и новаторский опыт тоже бесплатно?
– Мне совершенно не интересно, что ты там делал с Пеллиен и Лавенчи, я лишь хочу знать, почему ты отказался от шанса вновь стать живым мертвецом. Два пагола.
– Пять.
– Три!
– Четыре, или ты ничего не узнаешь!
– Четыре, если ты добавишь ту стеклянную штуку из Ларментеля, которая показывала фрагмент огненного круга.
– Ее украл Феран. А как насчет оракула короля Жироналя?
– Идет!
Ларон подошел к окну, облокотился на подоконник и выглянул наружу, чтобы посмотреть на город. Облака начинали закрывать солнце, скоро должен был пойти дождь. Диомеда наиболее эффектно выглядела в солнечные дни, в пасмурную погоду она казалась болезненной. Уэнсомер подошла к нему и тоже взглянула из окна, почти прижимаясь к юноше.
– Ну? – нетерпеливо спросила она, подталкивая его бедром.
– Неуверенность.
– Неуверенность? Просто неуверенность?
– Да.
– Почему?
– Когда ты живой мертвец, все совершенно ясно и определенно. Я точно знал, что мог сделать, а чего нет. Я никогда не менялся, я знал, что мои намерения в отношении женщин были честными, потому что я не мог предложить им ничего, кроме честных намерений. О, то тело, что лежит там, позади, оно великолепно, но я точно знаю, что оно останется точно таким и через столетие, а это уже скучно. Бессмертие – это не вечная жизнь, бессмертие – это полная и абсолютная определенность.
– Но засыпать и становиться беспомощным, когда скрывается за горизонтом Мираль, – это повод для неуверенности. Если бы я сняла сферу-оракул с тела и не произнесла нужного заклинания, ты бы на самом деле умер.
– Нет, тут как раз была полная уверенность. В качестве вампира я был ориентирован на самосохранение. Но я не могу сказать, что это приносило мне радость. Неуверенность, неопределенность – это жизнь. Определенность подобна смерти. Став живым, я столкнулся со многими проблемами, мне пришло приспосабливаться, но… Уэнсомер, когда я вновь стал вампиром я вдруг осознал, что никогда рядом со мной не будет стоять кто-то другой, прикасаясь губами к моим губам с такой лаской, которую не подарит самое изощренное заклинание массажа или релаксации, не скажет мне, что я ее отважный и доблестный рыцарь. Когда я был живым мертвецом, люди испытывали ко мне сочувствие и благодарность, но нежность – никогда.
Уэнсомер попыталась сдержать рыдания. Ларон обернулся к ней и увидел, как по щекам ее текли слезы.
– Черт тебя побери, Ларон, я живая, и у меня никогда не было шанса назвать мужчину своим «отважным и доблестным рыцарем».
Ларон бережно обнял ее за плечи:
– Ну, может, ты тратишь время в неподходящих тавернах?
Она снова толкнула его бедром, а затем обняла за талию:
– В такого рода тавернах не встретишь таких мужчин. Ларон. Не спрашивай, откуда я это знаю.
Ларон достал небольшой кусок стекла, привезенный из центра Ларментеля, и понимающе улыбнулся.
– Грязные картинки? – спросила она.
– В общем так. Хочешь взглянуть на них прямо сейчас?
– Мне нужно развеселиться. Почему бы и нет?
– В таком случае не найдется ли у тебя амулет-якорь, который можно использовать для того, чтобы закрепить сферу-оракул? Я пока еще не завершил исследования утечки эфирной энергии сквозь стекло.
Уэнсомер положила ему в ладонь камень, по виду напоминавший гранат, в серебряной оправе. Это украшение обычно красовалось у нее в пупке.
– Когда-то он принадлежал могущественному колдуну, которого убило и съело огромное кожекрылое существо из эфирного мира, – я говорю о камне, а не об оправе.
– Надеюсь, что так, – кивнул Ларон.
– Девяносто лет камень оставался в желудке твари, пока он не состарилась и не стала почти слепой. Она превратилась в то, что называют порой созданием привычки, – так как перемещалось по знаком траекториям, а потом кое-кто построил замок на вершине горы, где намеревался каждое лето устраиваться с комфортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176