– Ну, слава Богу. Давай я помогу тебе сесть. Доктор все еще у нас, вчера вечером было слишком холодно, да и поздно, поэтому он остался.
– Он хочет еще раз меня осмотреть?
– Да, я пойду предупрежу его, что ты скоро будешь готова.
Николь улыбнулась золовке.
– Ты не будешь возражать, если я попрошу Эммет помочь мне одеться? Я хочу ей кое-что сказать.
– Конечно, нет. Пойду посмотрю, проснулась ли она. Она всю ночь просидела возле тебя.
– Тогда, может, лучше ее не беспокоить?
– Она наверняка не спит слишком крепко, она очень беспокоится за твое здоровье, так же как и Карадок.
С этими словами Мирод выскользнула из комнаты, оставив Николь одну. На этот раз в комнате не было зловещих теней, ничего загадочного, и Николь уже начала думать, уж не пригрезилась ли ей вся эта ночная сцена, когда вошла Эммет. Лицо ее было бледно, а разноцветные глаза внимательно осматривали комнату.
– Вы спаслись? – полушепотом спросила она.
– Да, но почему ты употребляешь это слово?
– Я ночью разговаривала с Карадоком. Он сказал мне, что вы считаете, будто на вас кто-то напал.
– Это правда, я не сомневаюсь. Мне показалось даже, что я видела Сабину.
Эммет задумалась:
– Карадок мне ничего конкретно не сказал, но он ведь не может этого сделать, правда?
– Ты знаешь про него и эту девчонку?
– Конечно, знаю.
И служанка довольно подробно рассказала, как наткнулась на них как-то раз в лесу; Карадок держал Сабину на руках, ее ноги обвивали его бедра, на нем не было ничего, кроме рубашки, и он так яростно входил в нее, будто у него был не член, а металлический стержень.
– Они тебя видели?
– Нет, они были слишком заняты.
– Они уже много лет занимаются любовью. Ты знаешь, он просто дуреет от нее.
– Но не до такой степени, чтобы не волноваться за вас. Он очень настоятельно просил, чтобы я не спускала с вас глаз.
Николь откинулась на подушку:
– Как ты думаешь, почему она это сделала?
– Потому что вы ждете ребенка, госпожа. Она боится отойти на задний план.
– Ты имеешь в виду внимание Джоселина?
Эммет раздраженно фыркнула:
– Не думаю, что ее заботит это. Нет, ее главная цель – наследство.
– Но это же родовое поместье.
– Это-то ее и волнует. Вы родите еще одного ребенка, и ее приданое станет вдвое меньше.
– Но если она удачно выйдет замуж, какое это будет иметь значение?
– Госпожа, не разыгрывайте из себя дурочку! – возмущенно воскликнула Эммет. – Все члены знатных семейств втянуты в эту войну, и, в конце концов, они все поубивают друг друга. Кто же останется для девушек? Старики да сопливые мальчишки. Все остальные полягут на полях сражений.
– Мирод говорила примерно то же.
– Да потому что так оно и есть. Я думаю, Сабина только и мечтает о том, чтобы убрать с дороги вас и вашего будущего ребенка. Тогда она опять сможет делать то, что ей нравится – открыто владеть домом и издеваться над членами семьи и прислугой.
Николь обняла за талию сидевшую перед ней на кровати Эммет:
– Тогда мы должны быть предельно осторожны. Я очень хочу родить этого ребенка, Эммет. Да, я когда-то даже не помышляла о том, чтобы иметь детей. Но это было давно, до того, как я встретила Джоселина.
Эммет уставилась на нее:
– Опять вы заговариваетесь. Когда вы были помолвлены и делили постель с Майклом, вы, кажется, об этом не думали.
– А, тогда, – быстро ответила Николь, – тогда я была слишком молода.
– Ну, а теперь вам надо подниматься, мамаша Арабелла! – спохватилась Эммет и начала помогать госпоже одеваться и приводить себя в порядок к приходу доктора.
* * *
К Рождеству стало еще холоднее, хотя снег так и не выпал. В канун Рождества, которое справлялось по старому календарю пятого января, Мирод принесла в гостиную специальные святочные поленья, согревшие сердца всех обитателей дома: хозяев, прислуги, – все собрались вместе и, попивая горячий пунш, распевали песни, приветствуя святки. Николь, уже вполне выздоровевшая, до последнего момента надеялась, что приедет Джоселин, но из-за ужасной погоды, видимо, он решил остаться в Оксфорде и встретить Рождество вместе с королем. Стоя возле Мирод и чувствуя беспокойство от того, что слева от нее находилась Сабина, Николь вместе со всеми подняла бокал. Все выпили за наступающий Новый год. Потом все принялись за праздничный обед, прежде чем отправиться в часовню, где в полночь все должны были опуститься на земляной пол и прочитать молитву.
Между тем, по всей стране стали заметны признаки пуританизма, за который ратовали парламентарии и их сторонники. Еще когда события, приведшие к гражданской войне, только начинались, в Кентерберийском соборе был учинен чудовищный акт вандализма, были уничтожены витражи с изображением Святого Бекета и Девы Марии. Потом позже стало известно, что по всему королевству продолжаются бесчинства, бунтари сносят алтарные заграждения, а сами алтари ломают и переворачивают. В одной из церквей прихожане из рук пастыря выбили хлеб и пинали его, как футбольный мяч. В другой – некая мамаша громко бранилась, а ее ребенок в это время написал прямо посреди общего обеденного стола.
Николь, женщина из другого, далекого столетия, снова и снова думая об этом, приходила в ужас от этого отвратительного сектантства. Она прекрасно понимала, что все это дело рук тех, кто нашел для себя нового Бога, рьяных пуритан, среди которых не последнее место занимал мистер Кромвель; он горел желанием «вывести народ из темноты, чтобы они могли увидеть свет».
Но в осторожной и доброй политике, которую проводил глава англиканской церкви, – а он утверждал, что все священнослужители должны оставаться на своих местах и следить за тем, чтобы народ продолжал преклонять колени, – Николь находила некое утешение. Его призывы к сплоченности стали первым примером духовного возрождения.
Присутствие Сабины, одетой в красное, которое странным образом совершенно не гармонировало с цветом ее волос, наложило отпечаток и на эту молитву, и на эту кристально чистую полночь. Держа одну руку на животе, как бы пытаясь оградить от беды находящееся там существо, а другой взяв под руку Мирод, Николь брела под звездным небом к дому и думала о настоящем, которое на самом деле было прошлым, прошлым, которое для нее теперь станет будущим. Она никак не могла определить четкие границы между тем и другим, не могла понять, где кончается одно и начинается другое.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Первые дни нового 1655 года был увековечены в памяти будущих поколений кровавыми расправами, учиненными парламентариями над своими противниками. Первым был казнен архиепископ Лод, казнь которого была бы молчаливой и достойной, если бы не вмешательство чванливого ирландца, у которого даже было имя, подходящее к этому случаю (так поняла Николь из одного из последних писем Джоселина) – Джон Глотуорси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140