Бристоль пал под натиском армии принца Руперта. Жестокое лето постепенно превращалось в осень, и обстановка в стране как раз созрела для того отвратительного и никому не нужного сражения, которое произошло двадцатого сентября при Раунд Хилл возле Ньюбери.
И в той, и в другой армии было не больше пятнадцати тысяч солдат. Все они страдали от плохого питания и ужасных условий, в которых им приходилось жить, во время своих бесконечных походов и преследований. Принц командовал кавалерией очень умело, тесня врага, но войско «круглоголовых» стойко держало оборону и периодически открывало огонь по врагу. Кровь, внутренности, кишки и мозги летели по воздуху и брызгали в лица тем, кто оказывался позади. Капитан Джон Гвин рассказывал, что видел, как «целая колонна солдат в шесть рядов была полностью обезглавлена одним пушечным выстрелом».
Кровавая бойня закончилась тем, что обе армии прекратили огонь с наступлением ночи. Но утро следующего дня застало людей продолжающими сражение, колящими, убивающими, рубящими друг друга. Мертвецов тут же вывозили с поля боя на телегах, и, согласно рассказам очевидцев, их было вывезено тридцать полных телег. Король вернулся в Оксфорд страшно расстроенный смертью своего друга и государственного секретаря, красавца лорда Фолкленда. Он покончил жизнь самоубийством на поле боя, намеренно пустив коня черепашьим шагом в небольшой разрыв в колонне войска, а враги поливали его непрерывным шквалом огня из тяжелых орудий. Лорд Фолкленд пошел на эту смерть, «одетый во все чистое, как на банкет», проклиная жестокость времени, в котором жил, и страшно переживая смерть своей возлюбленной, миссис Морей, «которую любил больше чем кого бы то ни было на свете». Тех, кто слышал об этом жестоком сражении, унесшем столько жизней, больше всего поразило то, что во дворце среди придворных шли разговоры, что это сражение явилось по своей сути совершенно бесполезным и не принесло никакой пользы ни одной из сторон, ни для настоящего, ни для будущего.
* * *
Николь приходилось теперь выполнять кое-какие придворные функции, и она, пользуясь случаем, внимательно следила за переменой, которая происходила с Карлом Стюартом. По дворцу ходила грустная история о том, что, когда они были на пути в Ньюбери, еще не зная, чем закончится это ужасное сражение, король сел на придорожный камень и склонил голову в каком-то немом отчаянии. Подошедший к нему младший сын Джеймс, герцог Йоркский, спросил, не лучше ли им отправиться домой. И король ответил: «У нас нет больше дома». Это мрачное настроение все чаще посещало его величество, несмотря на то, что теперь королева была рядом.
Во многих отношениях, как казалось Николь, появление Генриетты-Марии ухудшило атмосферу дворцовой жизни. Хотя король, без всяких сомнений, просто обожал ее, и супруги вели интенсивную супружескую жизнь (существовала дверь, в стене, соединяющей Мертон-Колледж, где была расположена резиденция королевы, и церковь Христа), их воссоединение внесло явный раскол в жизнь придворного общества. Окружавшие королеву люди (и в первую очередь, конечно, Генри Джермин) начали ссориться с королевскими фаворитами за преимущество быть первыми и более знатными. Было два человека, которые страдали больше других: два королевских племянника – принц Руперт и принц Морис, которых королева явно не любила.
Известия с полей сражений в ту осень были малоутешительными для короля и его окружения. «Круглоголовые» одержали победы в Йоркшире и Линкольншире, а осада роялистами Гулля была снята прибывшими туда опытными шотландскими воинами: сэром Джоном Мелдрамом, сэром Томасом Ферфаксом и полковником Оливером Кромвелем. Николь была удивлена, когда услышала последнее имя и выслушала всю историю в мрачном молчании, радуясь мысли о том, что Джоселин находится в Суссексе, сражаясь под командованием Ральфа Хоптона, у которого восстановилось зрение, и он полностью оправился после ужасного поражения при Лэнсдаун Хилл. Но из Суссекса новости были нерегулярны и малоутешительны, поэтому Николь все чаще ловила себя на мысли о том, что Джоселин, возможно, уже погиб в бою. Смутно сознавая, зачем она это делает, и на этот раз намеренно поехав одна, Николь как-то ранним октябрьским утром отправилась повидаться с Эмеральдом Дитчем.
День был просто замечательный, в воздухе стоял запах скошенной пшеницы и спелых фруктов, небо над головой было синим и прозрачным, как крылышки голубых бабочек. Деревья в лесу ошеломляли своими яркими красками, вселяя в Николь чувство легкости и радости, и все же она не могла не думать о том, что все краски леса повторяют яркую палитру цветов, присущих тому месту, где разворачивается сражение: темно-красный – цвет крови, темно-желтый – цвет солдатских курток, зеленовато-коричневый – цвет начинающих затягиваться боевых ран. Сухие листья под копытами лошади хрустели, напоминая звуки мушкетных выстрелов, и, когда она, наконец, добралась до поляны, где стояла цыганская хижина, все ее мысли были о смерти.
Как бы в ответ на ее меланхолическое настроение, Эмеральд тоже находился в состоянии, похожем на мрачный транс, хотя, как поняла Николь, оно было вызвано, скорее всего, травами, которые он подмешал в табак своей трубки. Когда Николь увидела его, он сидел и лениво курил. Грубые черты лица выдавали невероятное количество прожитых им лет, казалось даже, что человек не может жить так долго. В то же время Николь заметила, что черты его лица немного расплывчатые и мягкие, а черные глаза сверкают жизнью, как драгоценные камни. Он пригласил ее войти и кивком головы указал на место за столом у горящего камина.
– Как вы себя чувствуете? – немного смущенно спросила Николь.
– Просто замечательно, – ответил он, но больше ничего не стал объяснять.
– Погадаете мне на картах?
Эмеральд покачал головой:
– Сегодня я могу только смотреть в магический кристалл, именно сегодня он мне откроет множество своих тайн.
– Хорошо, пусть будет кристалл, – согласилась Николь, – я бы очень хотела получить кое-какие советы.
Потусторонний взгляд исчез, глаза Эмеральда вдруг сузились, и он внимательно посмотрел на нее:
– Подобно тому, как я страдаю, пребывая в облике несчастной умершей старой Мэг, так же и ты страдаешь от своего перевоплощения, не так ли?
– Мне кажется, уже начало страдать мое сознание.
– Возьми кристалл, – сказал Эмеральд и протянул ей стеклянный шарик, который сверкнул в ее руках зловещим красным светом, будто был сделан из ртути.
– Сколько я должна его держать?
– Всего лишь мгновение или два, пока в него не перельется немного тепла твоей души.
– Как поэтично сказано.
– Мы, цыгане, все поэты, – ответил Эмеральд, – темнокожие дети матушки Земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
И в той, и в другой армии было не больше пятнадцати тысяч солдат. Все они страдали от плохого питания и ужасных условий, в которых им приходилось жить, во время своих бесконечных походов и преследований. Принц командовал кавалерией очень умело, тесня врага, но войско «круглоголовых» стойко держало оборону и периодически открывало огонь по врагу. Кровь, внутренности, кишки и мозги летели по воздуху и брызгали в лица тем, кто оказывался позади. Капитан Джон Гвин рассказывал, что видел, как «целая колонна солдат в шесть рядов была полностью обезглавлена одним пушечным выстрелом».
Кровавая бойня закончилась тем, что обе армии прекратили огонь с наступлением ночи. Но утро следующего дня застало людей продолжающими сражение, колящими, убивающими, рубящими друг друга. Мертвецов тут же вывозили с поля боя на телегах, и, согласно рассказам очевидцев, их было вывезено тридцать полных телег. Король вернулся в Оксфорд страшно расстроенный смертью своего друга и государственного секретаря, красавца лорда Фолкленда. Он покончил жизнь самоубийством на поле боя, намеренно пустив коня черепашьим шагом в небольшой разрыв в колонне войска, а враги поливали его непрерывным шквалом огня из тяжелых орудий. Лорд Фолкленд пошел на эту смерть, «одетый во все чистое, как на банкет», проклиная жестокость времени, в котором жил, и страшно переживая смерть своей возлюбленной, миссис Морей, «которую любил больше чем кого бы то ни было на свете». Тех, кто слышал об этом жестоком сражении, унесшем столько жизней, больше всего поразило то, что во дворце среди придворных шли разговоры, что это сражение явилось по своей сути совершенно бесполезным и не принесло никакой пользы ни одной из сторон, ни для настоящего, ни для будущего.
* * *
Николь приходилось теперь выполнять кое-какие придворные функции, и она, пользуясь случаем, внимательно следила за переменой, которая происходила с Карлом Стюартом. По дворцу ходила грустная история о том, что, когда они были на пути в Ньюбери, еще не зная, чем закончится это ужасное сражение, король сел на придорожный камень и склонил голову в каком-то немом отчаянии. Подошедший к нему младший сын Джеймс, герцог Йоркский, спросил, не лучше ли им отправиться домой. И король ответил: «У нас нет больше дома». Это мрачное настроение все чаще посещало его величество, несмотря на то, что теперь королева была рядом.
Во многих отношениях, как казалось Николь, появление Генриетты-Марии ухудшило атмосферу дворцовой жизни. Хотя король, без всяких сомнений, просто обожал ее, и супруги вели интенсивную супружескую жизнь (существовала дверь, в стене, соединяющей Мертон-Колледж, где была расположена резиденция королевы, и церковь Христа), их воссоединение внесло явный раскол в жизнь придворного общества. Окружавшие королеву люди (и в первую очередь, конечно, Генри Джермин) начали ссориться с королевскими фаворитами за преимущество быть первыми и более знатными. Было два человека, которые страдали больше других: два королевских племянника – принц Руперт и принц Морис, которых королева явно не любила.
Известия с полей сражений в ту осень были малоутешительными для короля и его окружения. «Круглоголовые» одержали победы в Йоркшире и Линкольншире, а осада роялистами Гулля была снята прибывшими туда опытными шотландскими воинами: сэром Джоном Мелдрамом, сэром Томасом Ферфаксом и полковником Оливером Кромвелем. Николь была удивлена, когда услышала последнее имя и выслушала всю историю в мрачном молчании, радуясь мысли о том, что Джоселин находится в Суссексе, сражаясь под командованием Ральфа Хоптона, у которого восстановилось зрение, и он полностью оправился после ужасного поражения при Лэнсдаун Хилл. Но из Суссекса новости были нерегулярны и малоутешительны, поэтому Николь все чаще ловила себя на мысли о том, что Джоселин, возможно, уже погиб в бою. Смутно сознавая, зачем она это делает, и на этот раз намеренно поехав одна, Николь как-то ранним октябрьским утром отправилась повидаться с Эмеральдом Дитчем.
День был просто замечательный, в воздухе стоял запах скошенной пшеницы и спелых фруктов, небо над головой было синим и прозрачным, как крылышки голубых бабочек. Деревья в лесу ошеломляли своими яркими красками, вселяя в Николь чувство легкости и радости, и все же она не могла не думать о том, что все краски леса повторяют яркую палитру цветов, присущих тому месту, где разворачивается сражение: темно-красный – цвет крови, темно-желтый – цвет солдатских курток, зеленовато-коричневый – цвет начинающих затягиваться боевых ран. Сухие листья под копытами лошади хрустели, напоминая звуки мушкетных выстрелов, и, когда она, наконец, добралась до поляны, где стояла цыганская хижина, все ее мысли были о смерти.
Как бы в ответ на ее меланхолическое настроение, Эмеральд тоже находился в состоянии, похожем на мрачный транс, хотя, как поняла Николь, оно было вызвано, скорее всего, травами, которые он подмешал в табак своей трубки. Когда Николь увидела его, он сидел и лениво курил. Грубые черты лица выдавали невероятное количество прожитых им лет, казалось даже, что человек не может жить так долго. В то же время Николь заметила, что черты его лица немного расплывчатые и мягкие, а черные глаза сверкают жизнью, как драгоценные камни. Он пригласил ее войти и кивком головы указал на место за столом у горящего камина.
– Как вы себя чувствуете? – немного смущенно спросила Николь.
– Просто замечательно, – ответил он, но больше ничего не стал объяснять.
– Погадаете мне на картах?
Эмеральд покачал головой:
– Сегодня я могу только смотреть в магический кристалл, именно сегодня он мне откроет множество своих тайн.
– Хорошо, пусть будет кристалл, – согласилась Николь, – я бы очень хотела получить кое-какие советы.
Потусторонний взгляд исчез, глаза Эмеральда вдруг сузились, и он внимательно посмотрел на нее:
– Подобно тому, как я страдаю, пребывая в облике несчастной умершей старой Мэг, так же и ты страдаешь от своего перевоплощения, не так ли?
– Мне кажется, уже начало страдать мое сознание.
– Возьми кристалл, – сказал Эмеральд и протянул ей стеклянный шарик, который сверкнул в ее руках зловещим красным светом, будто был сделан из ртути.
– Сколько я должна его держать?
– Всего лишь мгновение или два, пока в него не перельется немного тепла твоей души.
– Как поэтично сказано.
– Мы, цыгане, все поэты, – ответил Эмеральд, – темнокожие дети матушки Земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140